Луиза Уолтерс - Чемодан миссис Синклер Страница 21

Дороти засмеялась.

Но когда он уехал, ее смех иссяк. Глаза налились слезами, а кровь – страхом. Напрасно она утверждала, что больше не умеет бояться. Пустое хвастовство, вот как это называется. Она перестала быть для него Доротеей. Близость, только-только возникшая между ними, сделала шаг назад. По ее вине. И теперь она его новая приятельница. Снова миссис Синклер. Но со страхом она справится. Если он смог, сможет и она. Ян говорил, что удачлив. И существует ли на самом деле польская удача? Ну и выражение! Но за него можно уцепиться. С Яном все будет благополучно. Бояться нечего.

Дороти вернулась на кухню. Давя в себе все позывы к бережливости, она раскрошила оставшееся печенье, вынесла фарфоровое блюдо во двор и устроила пир своим курам.

Дороти бродила в саду, медленно собирая белье, которое на жгучем солнце не только высохло, но и успело пересохнуть и стать жестким. Небо было безупречно синим. Солнечные лучи хлестали Дороти, словно желая ее выпороть. Она разделась, оставшись в юбке и блузке. Уверенная, что гостей сегодня больше не будет, расстегнула две верхние пуговицы. Чулки тоже сняла. Этим летом она часто ходила без чулок. Солнце сразу же обожгло ее голые ноги. Летние ласки небесного великана были жаркими.

Наконец Дороти призналась себе, что увлечена Яном. В уединении сада, вдали от чужих глаз, не связанная правилами приличия, она смогла открыться себе. И она открылась. Ей хотелось целовать Яна, обнимать его. Она хотела, чтобы Ян…

Она просто хотела Яна.

В дневной тишине послышался отдаленный гул. Эскадрилья «харрикейнов» запустила двигатели, готовясь к взлету. Дороти поставила на землю корзину с бельем. Покинув свое зеленое святилище, она вышла на простор Лонг-Акра. Отсюда было видно, как из-за вязов один за другим поднимаются самолеты, образовывая строй. Дороти прикрыла ладонью глаза и продолжала смотреть. Эскадрилья двигалась в ее сторону. «Харрикейн», летевший первым, стал снижаться. На мгновение Дороти охватила паника – неужели разобьется? И вдруг она снова перенеслась в тот майский день, только теперь у нее не было желания расстаться с жизнью. Сейчас за штурвалом сидел не юный бахвал, а Ян, полностью владевший собой и подчинявший себе самолет. Он махнул Дороти. Не крыльями. Рукой. Он летел так низко, что она видела его широкую улыбку и махавшую ей руку в перчатке. Рука двигалась взад-вперед, как у заводной куклы.

Это было их время. Их, и больше ничье. Дороти чувствовала: никто и никогда не сможет отнять у нее все, что она сейчас переживала. Этого улыбающегося, обаятельного мужчину, летящего над ней, чтобы в дальнейшем убивать других таких же улыбающихся и обаятельных мужчин. Убивать, ранить и калечить людей, воевавших с другой стороны фронта. Дороти знала: ему не терпится вступить в бой. До приезда в Англию он уже летал и убивал.

Все это было очень странно. Как в одном человеке может сочетаться храбрость и хладнокровная жестокость к тем, кого он считал врагами? Но разве одно мешает другому? Пока Дороти раздумывала над этим, самолет Яна улетел вперед. Ревя моторами, над ее головой пронеслась вся эскадрилья. Гул быстро удалялся, и вскоре самолеты скрылись за горизонтом. Возможно, она больше никогда не увидит командира польской эскадрильи. Он мог исчезнуть навсегда, вырванный судьбой из едва начавшихся дружеских отношений. Судьба могла отобрать у нее Яна, как отобрала Сидни, превратив живого младенца в синюшный мертвый комочек. Судьбе ничего не стоит смахнуть Яна с неба, как букашку со стекла, натравив на него воинственного немецкого летчика. «Реальным событиям нет дела до наших надежд, – так однажды сказал ей Ян. – События происходят, потому что могут происходить». Дороти запомнила эту мысль, думая, что та принесет ей утешение. Но ошиблась.

Дороти вернулась в сад. Кусая губы, чтобы не заплакать, собрала оставшееся белье и понесла гладить. Занимаясь привычными делами, она мысленно проходила все моменты ее встреч с Яном. Вспоминала их разговоры, танцы, поцелуи. Она поклялась себе, что будет каждый день молиться за него. Молиться бескрайнему небу, в котором, может, и не было Бога, но зато там летал Ян.

Ян увидел ее. С высоты ее фигура казалась игрушечной. Он думал, что застанет Дороти среди перекрестья веревок с сохнущими простынями, наволочками и скатертями. Ветер развевал их, как большие белые флаги. Но она почему-то вышла в поле, где и стояла сейчас, похожая сверху на одинокое пугало. Ян хотел, чтобы она капитулировала – эта странная англичанка, которую он, быть может, больше не увидит. Он заранее предупредил своих ребят, что обещал пролететь над ее домом. Их улыбки, шуточки и дружеские тычки в бок Ян напрочь игнорировал. В эскадрилье все знали, что командир по уши влюбился в эту англичанку (вроде бы вдову). Странный у них командир. В бою – как будто из стали, а вот с этой леди он превращался в плюшевую игрушку. Шутки продолжались и сейчас, уже по радио. Голоса ребят звенели в шлемофоне Яна, когда он пошел на снижение. Он выключил рацию, поскольку эти мгновения принадлежали только ему и ей. Ему захотелось побыть с ней наедине. Она стояла, запрокинув голову, и смотрела в небо. У нее было лицо ребенка, благоговейно ожидающего чуда. Ян улыбнулся и помахал ей. Она увидела его и помахала в ответ.

Когда ее сад и окрестные поля остались позади, он позволил себе всхлипнуть. Один раз. Второй. Третий он подавил усилием воли. Включив рацию, он призвал своих ребят не терять бдительности и строжайше соблюдать меры безопасности. Жизнь каждого из них очень понадобится в ближайшие дни, недели, месяцы. Не приведи, конечно, Господь, но может, и в ближайшие годы. Если по пути к месту новой дислокации они заметят немецкий самолет (вероятность подобной встречи ничтожно мала, но на войне бывает всякое), приказ всегда один: сбивать вражеские машины и не щадить летчиков, выбросившихся на парашютах.

Его соотечественникам вряд ли требовались напоминания, однако Ян решил еще поднять боевой дух своих ребят.

– Помните, – сказал он по-польски, – нацистские ублюдки заслужили это сполна.

11

24 июня 1940 г.

Дорогая Доротея!

Наконец-то взялся за первое письмо к Вам. Надеюсь, их еще будет очень много, хотя обилие писем означает, что наша разлука тоже будет продолжаться. Но согласитесь, уж лучше письма, чем полное неведение. Вы видели, как в минувший вторник я помахал Вам с неба? У Вас было такое печальное лицо. Надеюсь, Ваше настроение улучшилось. Хотел написать вам сразу же, как прибыл сюда, но каждый день я все время занят.

За меня не бойтесь. С опасностью я пока еще не встречался. Мы с ребятами занимаемся тренировками и подготовкой. Нас учат тому, что мы давно умеем. Это так невыносимо! Это унизительно, однако возражать запрещено. И все-таки я возражаю, поскольку говорю по-английски. Пытаюсь убеждать, но пока безуспешно. Я не сдаюсь. Кое-кто из англичан уже сыт по горло моей назойливостью. Среди них попадаются высокомерные типы, считающие, что летать способны только англичане. Простите меня за резкость. Они меня просто бесят. Но в конечном итоге мы обязательно добьемся своего.

Мы живем в благоустроенных казармах. Кормят хорошо и обильно. Кровати удобные. Как командиру мне положена отдельная комната. И она у меня есть, в конце коридора. Здесь тихо. Я могу закрыть дверь, оставив весь мир снаружи, и написать Вам. Жду ответного письма.

2 июля 1940 г.

Моя дорогая Доротея!

От Вас по-прежнему ни слова, но я уверен, что мое первое письмо Вы получили. Пишу Вам второе. Простите за скверный почерк – результат моей усталости. Я продолжаю спорить с англичанами. Иногда спрашиваю себя: а стоило ли вообще приезжать в Англию? Но мне было больше некуда деться. Каждый день приносит нам сплошные разочарования. Мои ребята в ярости. Но что делать? Похоже, колесики в английских мозгах крутятся медленно. Англичане нам не доверяют, хотя, по моему мнению, они должны были бы радоваться нашей помощи, умению и боевому опыту. Поговаривают о том, чтобы командиром нашей эскадрильи назначить англичанина. Даже мой английский для них недостаточно хорош.

А как Вы, мой дорогой друг? Что происходит у Вас? Рискну предположить, что Ваша жизнь идет, как и прежде. Как Ваши девочки? Наверное, все так же тащат на себе тяготы полевых работ и скрашивают Ваше одиночество. Вам повезло, что у Вас есть такие замечательные юные создания. Достойное общество в Вашей уединенной жизни среди полей Линкольншира. Часто думаю о Вас. Не знаю, когда сумею вырваться и повидать Вас, но надеюсь, что скоро.

Скучаю по Вам. Пожалуйста, пишите мне.

6 августа 1940 г.

Дорогая Доротея!

Свои глубокие мысли и чувства иногда проще изложить на бумаге, чем высказать вслух. Должен признаться: несколько недель нашего знакомства и наши встречи были лучшим временем в моей жизни. Какие бы события ни наполняли мое прошлое, настоящее и будущее, какими бы ни были обстоятельства, приведшие меня в Англию, я всегда буду им благодарен, поскольку они познакомили меня с Вами. Мое затянувшееся молчание объясняется лишь катастрофической нехваткой времени. Каждый день нас заставляют упражняться, упражняться, упражняться. Спрашивается, ради чего? Я знаю, что британские офицеры терпеть меня не могут. Мои ребята рвутся в бой, горят желанием воевать с немцами. Нам нужны сражения. Думаю, скоро такая возможность нам представится и англичане поймут, что понапрасну тратили время, недооценивая наши способности. Нынешние длинные, светлые и теплые дни – идеальное время для сражений в воздухе. Так оно и есть. Летчики люфтваффе – постоянная головная боль летчиков королевских ВВС. Сегодняшний день выдался относительно спокойным, и у меня появилось время Вам написать.