Поппи Адамс - Мотылек Страница 22

– Вы же не станете возражать против того, что у собаки есть инстинкты? – спросил у моего отца похожий на моржа мужчина.

– Есть.

– Так в какой точке царства животных проходит граница между теми живыми существами, у которых развились инстинкты, и теми, у которых их нет?

– Такой границы нет. Инстинкты есть у всех животных, но разница в том, что большинство из них об этом не знают. Нас отличает от других животных самосознание. Не спрашивайте меня, в какой точке царства животных проходит граница самосознания – я не смогу вам ответить. Но не сомневайтесь, эта граница будет нечеткой. Можно сказать, разница сводится к мелочи, и животных с малой степенью самосознания довольно много.

Отец тараторил свой ответ, даже не переводя дыхания, и я поняла, что он уже не раз произносил эти слова раньше. Он продолжал:

– Как вы думаете, кто или что принимает решение за куколку, когда она пребывает в жидкой форме, в виде первичного «супа»? У нее же нет мозга! Вы же не считаете, что суп в куколке способен мыслить? Всеми процессами руководит ее генетический код, он играет роль ключа, который открывает дверь. Разве можно назвать все это «принятием решения»?

Обступившие его люди напоминали мне рассерженных чем-то демонстрантов, а в воздухе уже витало напряжение. Клайв явно чувствовал себя не в своей тарелке – я поняла это по тому, как повысился его голос, а также по нервному почесыванию подбородка.

– Так что же представляет собой самосознание? Может быть, это душа? – спросил кто-то.

Испытание, через которое должен был пройти Клайв, еще далеко не закончилось.

– Вообще-то это совсем другой вопрос, достойный отдельного обсуждения.

– Это все так, но мне интересна ваша точка зрения. Похоже, она у вас уже сложилось, – скептически заметил кто-то.

– Я редукционист и не считаю, что самосознание – это духовная сущность. Думаю, это всего лишь побочный продукт эволюции.

– Побочный продукт? Наподобие ошибки? – прозвучал очередной вопрос.

– Нет. Даже не знаю, как это объяснить… – Папа замялся, но было очевидно, что и на этот счет у него есть четкое мнение.

– Возможно, – неуверенно продолжал он, – по мере того как биологические процессы в организме животного все усложняются, ими становится слишком сложно управлять с помощью рефлексов и реакций. На самом деле было бы преувеличением утверждать, что за эволюцию живого существа отвечает его головной мозг, что он способен обучаться благодаря памяти и способности к узнаванию, что он может просчитывать окружающую среду и самостоятельно принимать решение.

Он произнес все это очень быстро, словно актер, много раз репетировавший текст, и тот прозвучал неубедительно – как если бы актер выучил роль наизусть, но душу в нее не вложил. Мне было душно и неприятно – у меня даже мелькнула мысль, что я попала в самый худший мой кошмар. Рука Бернарда по-прежнему лежала на моей ягодице, мало того, он двигал ею вверх-вниз, поглаживая меня. Было ли это движение произвольным? Получить ответ на этот вопрос хотела не только я, но и все собравшиеся в комнате. Может быть, Бернард считал, что он объединяет нас как союзников в команде, о которой он говорил? У Клайва было изможденное лицо, слушатели же с враждебным видом сомкнулись в круг. Я чувствовала, что его рассуждения в целом показались им в лучшем случае сомнительными.

– У меня нет ответов на все вопросы! – раздраженно заявил отец. – Я придерживаюсь гипотезы, что всё на свете, в том числе самосознание, можно свести к химическим и механическим реакциям, а также к незначительным изменениям в нашей центральной нервной системе.

Человек с внешностью моржа смотрел на отца исподлобья, в его взгляде читалась смесь сожаления и отвращения. Клайв опять потер щетину у себя под подбородком. Кучка людей вокруг него все росла, распухала, затягивая нас и поглощая. Мои мысли начали путаться. Пол у меня под ногами сделался мягким, и я стала покачиваться, словно стояла в лодке. Рука Бернарда круговыми движениями поглаживала мою ягодицу, а потолок постепенно опускался на меня. В дальнем конце комнаты плотными рядами стояли бородатые мужчины с длинными шеями, хором задававшие одни и те же вопросы; они забирали себе весь воздух в помещении, жадно, лихорадочно вдыхая его. Рука описывала на моем заду широкие свободные круги, словно втирала в мебель воск. Клайв опять почесал подбородок. Внезапно я оказалась обнаженной, а Бернард – псом, охваченным инстинктом, тяжело дышащим и истекающим слюной. Не в силах противиться удушью, я закрыла глаза и мысленно отправилась в место у себя в голове, в котором я могла бы немного успокоиться.

Я наконец-то услышала звучный голос Бернарда, но не рядом с собой, а чуть поодаль, впереди. Ошибки быть не могло – он описывал водонагреватель, установленный им дома, а потом прозвучал его громкий смех, который ни с чем не перепугаешь. Я резко открыла глаза и, как и предполагала, увидела его в двух шагах от себя – в пылу рассказа он размахивал руками. Обеими руками! Лишь увидев его, я постепенно перестала чувствовать ладонь на своей ягодице. Я осторожно посмотрела себе за спину, убеждаясь, что там действительно ничего нет. Я все еще смотрела на руки Бернарда, когда кто-то передал ему блюдо слоеного печенья с фруктовой начинкой. Можно было ожидать, что Бернард возьмет одной рукой блюдо, а второй – само печенье, но он протянул к блюду обе руки, схватил два печенья большими и указательными пальцами и, оттопырив остальные, по очереди засунул печенья в свой необъятный рот. Я увидела, как он стряхивает липкие крошки. К моему горлу подкатила тошнота. Подумать только, эти же суетливые пальцы гладили мой зад! И даже увидев Бернарда и его руки так далеко, я все равно ощущала их на себе. Мое лицо пылало, а в голове стоял какой-то туман.

Всю дорогу домой – мы ехали поездом – Клайв молчал. Когда мы наконец-то добрались до дома, мама налила мне стакан хереса, но алкоголь не шел мне в горло. Я думаю, что отец был бы рад выпить со мной, но ему не позволяла подагра. Кроме того, когда я в прошлый раз пробовала херес, он мне не понравился.

Мама постаралась сделать ужин особенным: приготовила свинину под сидровым соусом и достала из шкафа столовое серебро. Я знала: она хотела, чтобы мы сели и подробно рассказали о нашей первой совместной научной лекции. Отправляя нас утром в Лондон, она заметно волновалась и дала мне множество советов насчет того, как мне себя вести и чего ожидать. Она советовала мне побольше слушать, поменьше говорить, а также во время самой лекции выбрать место немного в стороне от Клайва: по ее словам, в этом случае мне проще будет вынести присутствие большого числа незнакомых людей в аудитории. Я понимала, что ей очень хочется узнать, как все прошло. Теперь ясно, что нам следовало уделить ей внимание: сесть за стол, съесть то, что она приготовила, и рассказать о лекции, дав ей возможность хотя бы мысленно присутствовать там. Но мы с отцом так устали, что сразу отправились спать. Когда я уже поднималась в свою комнату, мама остановила меня.

– Ты точно не хочешь выпить со мной? – спросила она, наливая себе очередной стаканчик.

Я с виноватым видом покачала головой.

Тогда она задала очень странный вопрос:

– У скольких из них не было бороды?

«Забавно», – подумалось мне. Вслух же я ответила:

– Борода была у всех тамошних мужчин.

– Я знаю, – засмеялась она. – Я имела в виду, были ли там женщины?

Лишь в этот миг до меня дошло, что за профессию я себе выбрала, – вернее, ее выбрали за меня. Я не только обрекла себя на постоянные споры и конфликты, но и должна была решить две очень сложные и масштабные задачи: во-первых, как в свое время отец, добиться признания академическими кругами, не имея формального биологического образования, во-вторых, стать первой женщиной в сугубо мужской среде. И то, что знаменитый Бернард Картрайт лично пригласил меня в свою команду, мало что меняло.

9

Еще одна ловушка

Теперь хочу рассказать вам о том, что произошло года через четыре, в пятьдесят девятом. Тот год изменил все на свете. Во-первых, состоялся съезд в Плимуте; во-вторых, Бернард Картрайт бросил свой вызов.

Но сначала я должна рассказать о Виви. Пока я занималась мотыльками, помогая Клайву, моя сестра обустраивала себе новую жизнь в Лондоне. Она сняла квартиру вместе с двумя девушками, с которыми она познакомилась на секретарских курсах. У нас она бывала нечасто, хотя мама вечно пыталась заманить ее домой, но зато каждую неделю от нее приходило письмо. Мама всегда забирала письма и газеты сразу после того, как почтальон их доставлял, и по пути на кухню просматривала конверты в надежде увидеть почерк Виви.

Мод думала, что, закончив курс, Виви вернется домой и найдет работу где-нибудь по соседству, но вместо этого моя сестра устроилась в лондонскую юридическую контору. Несколько месяцев спустя Виви уволилась и подыскала себе место поинтереснее – в какой-то газете, о чем она поведала нам в письме, но впоследствии оказалось, что это лишь начало долгих поисков непонятно чего. Спустя некоторое время Виви стала работать в частном хирургическом кабинете, затем поступила секретаршей к независимому журналисту. В конце концов я просто потеряла счет ее работам. Казалось, она находит новое место перед каждым своим приездом домой, и каждый раз ей удавалось убедить нас, что очередная работа намного лучше предыдущей.