Кингсли Эмис - Эта русская Страница 23

– Нет. Нет, спасибо. Впрочем, кока-колы выпью.

– Как знаешь.

Они сели у окна, выходившего на тренировочный корт. На корте находились маленький мальчик лет двадцати и средних лет тренер с подагрическим носом. В данный момент тренер не тренировал, а орудовал машинкой, напоминающей маленькую магазинную тележку. Машинка, по всей видимости, предназначалась для того, чтобы втягивать в себя использованные мячи. Вид тренера за этой работой навевал апатию.

– Дело в этой русской поэтессе, с которой я познакомился на днях, – вымолвил Ричард.

– Я так и думал. Расскажешь мне о ней?

Именно это Ричард и собирался сделать, и сделал.

– Дело не только в том, что она хороша собой – закончил он. – Она вообще очень славная, если ты понимаешь, о чем я.

– Может статься, понимаю лучше, чем ты сам. Если ты, дружище, наконец-то подумал про какую-то женщину, что она славная, – ну, теперь берегись. Особенно…

– Если ты женат на ком-то вроде Корделии. Правильно. Как бы оно ни было, возможно, именно из-за этой встречи я стал по-другому относиться к Корделии.

– А как именно по-другому? Можно уж я один раз вытяну из тебя это и больше не буду?

– Я стал ее ненавидеть. Знаешь, пожалуй, я все-таки выпью. Моя очередь заказывать. – Сделав это, он продолжал без всякой передышки: – Я не все время ее ненавижу, может быть, потом и вовсе перестану, но она надумала отвести Анну в «Хэрродз», и это меня пробрало. Подожди, не затыкай мне рот, Криспин. Нет, ты собирался сказать очередную высокоумную вещь – что, на твой взгляд, это достаточно безобидная выходка в свете того, на что Корделия способна в принципе, правда? А?

– Я…

– Люди вроде тебя считают, что я не замечаю, как она говорит, как превращает всех в мальчиков-девочек на побегушках, как вечно отключает отопление, но я все замечаю не хуже, а то и лучше вас. Просто, как правило, мне совершенно все равно. Но когда она пригрозила отвести Анну в «Хэрродз», я не выдержал. Если не в «Хэрродз», она придумает что-нибудь еще. И так до бесконечности. Я не могу, ни под каким видом, допустить, чтобы они познакомились.

– Ну и не допускай, старина. А теперь давай-ка вернемся к русской поэтессе. Как далеко у вас зашло – я, правда, не знаю, что именно?

– В смысле действий или слов, ничего не было, учти, мы знакомы всего два дня, и у нее много времени уходит на другие встречи.

– Это связано с ее планом насчет петиции или чего-то в таком роде?

– Отчасти, или, может, свяжется потом. Еще ей приходится навещать родственников. В местах вроде Уотфорда.

– Ты говорил про официальное заявление, будто она – один из величайших поэтов нашего времени. Я мог про нее слышать? Она действительно очень талантлива? Что ты сам думаешь?

Ричард, в принципе, не исключал возможности, что ему придется отвечать на этот вопрос.

– Видишь ли, ее стихи не вполне в моем вкусе. Там за последние двадцать лет, а в особенности за последние пять, появилось много новых течений, в которых я просто не успел разобраться. Однако она довольно хорошо известна для своих лет, ее высоко ценят другие поэты, ее переводят, начали издавать в Америке, понемножку узнают здесь, все такое.

– Кажется, понимаю, – проговорил Криспин после паузы. – И ты считаешь, что она хороша собой. – По его тону можно было предположить, что Ричард повсеместно известен своей эксцентричностью в оценке женской внешности.

Ричард ответил с подчеркнутой твердостью:

– Считаю. Независимо от того, что думают другие.

– И ты собираешься помочь с этим ее планом, петицией или как его там.

– Да.

– Но при этом полагаешь, что вряд ли от тебя будет толк.

– Именно.

Первый раз услышав о плане/петиции, Криспин заметно погрустнел. Сейчас вид у него стал совсем грустный.

– Выходит, ты хочешь, чтобы я помог.

– Похоже, что так. Вернее, именно так, потому что у тебя есть связи, знакомства и все такое. Да.

– О Боже. Мне придется разобраться в этом поподробнее, только не сейчас. Сейчас я хочу домой. Поехали, выпьем еще по одной. И давай-ка поскорее, там идет этот гольфовый козел, я его терпеть не могу, шевелись, нет, Господи, да шевелись же, а, мать-перемать, вляпались. Ну что ж, здравствуйте.

Представитель Криспиновых связей или знакомств, мужчина одних с ним лет, но с белокурыми волосами, преградил им путь у самой двери. В упор не замечая Ричарда, он схватил обеими руками Криспина за кисть и некоторое время стоял неподвижно, молча улыбаясь своему нынешнему блаженству и предчувствуя таковое же в будущем. Однако, когда он наконец заговорил, уста его исторгли не высшую мудрость, а южный лондонский акцент:

– Вы как, в Харпенден приедете?

– Я, в Харпенден? То есть я хотел сказать – когда?

– Семнадцатого. Это так важно, просто невероятно важно, не только для игроков, но и для зрителей, – чтобы вы, мой дорогой, вошли в команду, если только это возможно.

– Ну что ж, большое спасибо, то есть, я хотел сказать, большое спасибо, я вам сообщу.

– Простите, простите, но нам надо все решить сегодня. Прямо сейчас. А вы ведь нам обещали. Практически обещали.

– Неужели обещал? Ну, в таком случае почту за честь.

Не выказав ни малейшей радости или облегчения, белоголовый продолжал:

– Собираемся здесь, семнадцатого, в три часа. – Пауза. – Запишите, а?

Тут он подмигнул и слегка дернул головой – на короткий миг Ричард почувствовал себя одним из тех совестливых маньяков, которые время от времени просят сиделку запереть их покрепче, дабы не дать устроить погром, а то и совершить смертоубийство. При этом от него не укрылось, что гольфовый козел отпустил-таки руку Криспина, дабы предоставить тому физическую возможность записать время и число. Отдать противнику и это очко значило бы признать окончательное и бесповоротное поражение. Криспин, однако, в последний момент собрался с духом, прорвался вперед, дважды громко повторил, что все запомнит, и попрощался, не поворачивая головы и не прерывая поступательного движения. Ричард с облегчением понял, что его герой потрясен, но не сломлен, – раньше он никогда не видел его даже потрясенным. Одно он знал точно: в будущем он никогда не станет напоминать об этом эпизоде.

Двигаясь к выходу, Криспин проговорил с укором:

– Видишь? Вот так всегда. – И продолжал без паузы: – Во время этой малоприятной встречи я, кажется, принял своего рода решение. Мне нет нужды больше ничего выслушивать, я и так почти убежден, что вся эта затея с планами и петициями совершенно нелепа и неосуществима, фантазия, годная только для книжек. Меня несколько удивляет, что ты сам согласился слушать ее дольше пяти минут. Ты, человек, знающий жизнь, хотя и хуже, чем тебе представляется, и вне всяких сомнений досконально знающий Россию, практически по всем статьям куда лучше, чем я, и уж всяко из более свежих источников. Видимо, Ричард, эта девушка действительно произвела на тебя сильное впечатление. Пожалуйста, попробуй собраться с мыслями и разберись, во что ты встрял.

Эта тирада исходила от растрепанного типа в обвислом балахоне, шагающего к оживленному тамбуру с лифтами, – и посему могла бы показаться бессвязной. Но только не Ричарду. Не обращая внимания на стук и гул работающих механизмов, он проговорил:

– Я надеюсь, ты по крайней мере согласишься встретиться с ней, Криспин.

– Какой в этом смысл?

– Ну, с одной стороны, ты окажешь большую услугу старому приятелю. С другой – разве тебе не хочется на нее поглядеть? Я не прошу у тебя никаких обещаний, просто мне кажется, что ты должен услышать все это от нее самой.

– Может, и так Только не забывай, что она русская.

– На этот счет можешь не беспокоиться, даже если и захотел бы забыть, не выйдет.

– А я – чех. И позволь напомнить тебе, как, в нашем понимании, было дело: нацисты пришли и ушли, а русские пришли и остались на сорок лет.

– Не спросив Анниного мнения.

– Разумеется. И все равно эта мысль подавляет мои природные человеколюбивые инстинкты.

Они вышли на улицу. Темно-синий «БМВ» Криспина, управляемый шофером из Уганды, подкатил к тротуару, они сели и двинулись в путь. В следующий миг Криспин спросил без видимого интереса:

– Анна Данилова. Это еврейская фамилия?

Ричард поерзал на синей вельветовой обивке сиденья.

– Может быть. Почему ты спрашиваешь?

– Как же ты не понимаешь, насколько это важно. Любой еврей тебе скажет, что евреи – не такие, как все люди. Меня эта мысль не раз выручала.

– Вот как?

– Именно так, Ричард. Даже если ты твердо убежден, что всякое высказывание нееврея по поводу евреев обязательно есть проявление антисемитизма. Очень многие именно так и считают.

– Кстати, ты напомнил мне, что она, кажется, говорила о своем дядюшке, который то ли стал священником, то ли пытался им стать.

– Значит, еврейство исключается. Хорошо, Ричард. Вернемся к Анне. Мое желание взглянуть на нее обостряется с каждой минутой. Итак, долой благоразумие – я встречусь с ней. В кои-то веки у меня есть верный способ прошибить твою природную скрытность. А что, если мы прямо сейчас заедем за ней в этот ее пансион, или приют, или как он там называется?