Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете Страница 25

Она протянула мне айпад.

– От тебя.

Фотография опять-таки была сделана камерой слежения. На сей раз я сидел в кабинете № 3 и заглядывал в рот пациенту.

Некто указал мое полное имя, регалии и место проживания: доктор Пол К. О’Рурк, врач-стоматолог, Манхэттен, Нью-Йорк.

В графе «Занятия и интересы» значилось одинокое: «Бостон Ред Сокс».

«Бостон Ред Сокс» – занятие и интерес. Не мучительная страсть. Не клятва верности. Не мемориал покойному отцу. Не безотчетная тяга. Просто – интерес. Я слежу за их матчами, домашними и в гостях, их проигрышами и победами – в таком духе. Может, наутро читаю про игру в газете. Таких интересующихся миллионы. Не «Инфаркты и инсульты». Не «Крушения и катастрофы». Не «Жизнь и смерть». «Деятельность и интересы». Вот как они это представили, просто и без затей. Свели тридцать лет моей болезни и пролитых слез к деятельности и интересу.

Но меня взбесило другое. Почему только «Ред Сокс»? У меня что, нет других интересов? А банджо? А лакросс? А испанский? Перед тем как отправить на пенсию свои клюшки, я вызвал сварщика и попросил убрать с моего балкона одну секцию кованых перил. Ночами, страдая от хронической бессонницы, я швырял мячи в Ист-ривер, покуда мимо не проплыла моторка портнадзора с прожектором на борту. Так почему же в графе «Деятельность и интересы» не было ни слова про речной гольф?

Летом 2011-го у Фейсбука был только один бесплатный номер, по которому любой пользователь соцсети – да и вообще любой человек – мог задать интересующий его вопрос или выразить недовольство. Всякий звонивший натыкался на одно и то же приветствие: «Спасибо, что позвонили в техподдержку Фейсбука. К сожалению, в данный момент мы не даем консультаций по телефону».

Каких только кнопок я не нажимал в надежде услышать человеческий голос – все безрезультатно.

Ни одно изобретение в истории человечества – ни печатная пресса, ни телеграф, ни почта, ни телефон – не предоставляло столько возможностей для общения, как Интернет. Но как один-единственный маленький человек с тихим голосом может достучаться до Интернета? К кому он должен обращаться с сообщением об ошибке? Где ему искать справедливости?

– Зачем ты звонишь? Ты вообще в своем уме? Кто звонит в Фейсбук?! – вопрошала Конни.

– Разве у них не должно быть отдела по работе с клиентами?

– У них нет клиентов.

– Горячей линии? Центра по приему жалоб и предложений? Почему я не могу просто поднять трубку и позвонить друзьям?!

– Давай зайдем на сайт и посмотрим, что они предлагают.

– На сайт?! – вскричал я. – Это возмутительно! Деятельность и интерес, черт бы их подрал! Сволочи! Уравнители душ!

– Эй!

Я орал во всю глотку. Конни ткнула пальцем в сторону приемной.

– Успокойся.

– Как я могу успокоиться?!

Она долго смотрела на экран.

– Что такое «ульм»?

– Не понял?

– Здесь указано, что ты – ульм.

Я тоже посмотрел на экран. Сосредоточив все внимание на своей деятельности и интересах, я не обратил внимания, что злоумышленник указал мое вероисповедание: ульм.

– Вспомнил! Так меня называл Фруштик!

– Кто?

– Да пациент! На имя которого зарегистрирован сайт.

– Который должен был улететь в Израиль?

– Да. Он назвал себя ульмом. И сказал, что я тоже ульм.

– Кто такие ульмы?

– Понятия не имею. Но теперь все будут думать, что я ульм.

– Кто?

– Не знаю… Все! Я совершенно беспомощен, Конни. Ситуация полностью вышла из-под моего контроля. Да ты сама видишь! Они украли мою личность, мою жизнь!

– Только в Интернете.

Я подумал о разнице между реальной жизнью и интернет-жизнью.

– У меня больше нет выбора.

– Выбора?

– Я пытался сделать так, чтобы у меня всегда был выбор. Чтобы я мог скрыться. Но теперь выбора нет. Я в Интернете, – сказал я, глядя на свою страничку в Фейсбуке. – И в Интернете я – такой.

Я позвонил Талсману – тот направил меня к специалисту по информационному праву.

Затем я написал письмо в «СеирДизайн». Я решил больше не опускаться до угроз и оскорблений и вместо этого воззвал к их совести.

«Не знаю, кто вы и чем я вам насолил, но, видимо, чем-то насолил. Вы рушите мою жизнь».

Ответ пришел почти сразу, и он был очень похож на первый:

«Что вы знаете о своей жизни?»

Я позвонил Зукхарту и спросил его об ульмах. Он слышал только о городе с таким названием, где родился Альберт Эйнштейн. Но древний народ, произошедший от вымерших амаликитян? Как-то это все странно…

Я спросил, узнал ли он что-нибудь про Кантаветиклы, эту их священную книгу.

– Сильно пока не вдавался, но в Интернете о ней ничего нет. Сам я тоже первый раз слышу это название. Я позвонил паре специалистов, они поищут информацию, но я бы на вашем месте на многое не рассчитывал. Могу сказать вам только одно, – добавил он. – Все это очень похоже на правду.

В тот день ко мне пришел любопытный пациент. Он практически с порога заявил, что не может терпеть боль. Мы все испытываем страх перед болью, сказал он, но его страх гораздо сильней. Как правило, он вообще не ходит к стоматологам. Пластмассовые штуковины, которые мы засовываем ему в рот, чтобы сделать рентгеновский снимок, причиняют ему почти невыносимые страдания, по этой же причине он никогда не делает профессиональную чистку зубов. Пациент хотел, чтобы я просто заглянул ему в рот, посветил фонариком и определил, нет ли там раковой опухоли. Несколько месяцев назад он проснулся с чем-то вроде язвочки или стоматита во рту и понадеялся, что все пройдет само. Не прошло. Даже стало хуже, потому что он без конца трогал больное место языком. Я спросил его, сколько именно месяцев прошло с тех пор, и он ответил, что около шести или семи.

– Ладно, – сказал я, – давайте посмотрим.

Рта пациент не открыл.

– Ладно, давайте посмотрим, – повторил я.

Он даже поплотней стиснул челюсти, поджал губы и посмотрел на меня так, словно мы, потные и сексуально не удовлетворенные, только что встретились на боксерском ринге.

– Надеюсь, я ясно выразился, – сказал он. – Я пришел не за лечением. Мне плевать, если у меня зубной камень или воспаление десен. Не надо ничем меня трогать. Я не терплю боли. Мне неприятно это признавать, но, раз уж вы обязаны хранить врачебную тайну… вы ведь обязаны, не так ли?

– Да.

Ненавижу без конца заверять пациентов, что я обязан хранить врачебную тайну. Я не какой-нибудь жулик, остановившийся в городе проездом, чтобы сбыть с рук сотню пузырьков с волшебным зубным эликсиром.

– Я знаю, что там все плохо, – сказал он. – Вы захотите подлечить сначала одно, потом другое… Мне плевать. Я прошу вас уяснить это в первую очередь. Я не терплю даже самой незначительной боли. И анестезия – не выход. После того как анестезия отходит, все начинает болеть, а я не могу терпеть боль! Вам ясно?

Я отдал зонд Эбби и поднял руки, как разбойник, только что бросивший оружие на землю.

– Пожалуйста, успокойте меня и скажите это вслух. Вам все ясно?

– Мне все ясно, – сказал я.

Он открыл рот. Жить ему оставалось около полугода.

Я направил этого человека к онкологу, разделался с последним пациентом, и в клинике воцарилась благословенная тишина: телевизоры и аппаратура молчали, все мои коллеги занялись своими делами, и я наконец-то мог взяться за уборку и дезинфекцию. Вообще-то это обязанность Эбби, но в тот вечер мне самому захотелось немного поработать. Я продезинфицировал все стулья и протер лампы. Убрал все со столешниц и как следует их помыл. Вычистил раковины. Избавился от медицинского и обычного мусора. Затем подошел к столу в приемной, чтобы забрать мусор из корзины, и заметил на нем стопку старых медицинских карт. Их либо должны были занести в компьютерную базу, либо готовили к передаче в архив. Я вытянул наугад одну карту: Моди Маккормак. Дата последнего посещения: 19.04.2004. Я выбросил карту в мешок для мусора. Потом отправил туда всю стопку. Взял первую попавшуюся карту со стеллажа: Райан Кастнер. Дата последнего посещения: 08.09.2005. Долой! Я начал выбрасывать карты без разбора. В приемную выглянула миссис Конвой.

– Что вы делаете?

Я промолчал. Она вышла в коридор и вопросила:

– Что это вы тут устроили?!

Я развернул новый мусорный мешок и отправил в него еще несколько папок. Миссис Конвой выудила из первого мешка одну карту, открыла и внимательно изучила.

– Это нельзя выбрасывать. Вы что, не видели дату последнего посещения?

Я молча выбросил в мешок еще несколько папок.

– В соответствии с приказом министерства здравоохранения все сведения о пациентах клиники должны храниться минимум в течение шести лет. Этой карте только четыре года.

– Однако я ее выбрасываю.