Татьяна де Росней - Мокко Страница 25

Арабелла смотрела прямо перед собой, положив руки на плечи моей дочери. Ветер растрепал ее прическу, несколько серебряных прядок выбились из узла и теперь порхали вокруг ее головы. Мы с Джорджией слушали, сопереживая и печалясь.

Она продолжала:

– Но, увы, там нечего было понимать. Марк умер естественной смертью. Это ужасно, но такое случается. Я долго не могла «перевернуть страницу», не знала, как жить дальше. Я долго приходила в себя. Я пытаюсь сказать вам, Джустин, что, когда в семье случается несчастье, супруги часто реагируют по-разному. Смерть Марка чуть было не разрушила наш с Гари брак. – Она посмотрела на меня блестящими влажными глазами. И добавила тихо, чтобы Джорджия не услышала: – Я знаю, зачем вы здесь. И я вас понимаю. Думаю, на вашем месте я сделала бы то же самое. Но Эндрю… Он не понимает. Он ничего не понимает.

Восемь вечера. Я снова перед виллой «Etche Tikki». Вилла гудит самыми разными звуками – заставка телевизионных новостей, крики ссорящихся детей, рокот стиральной машины… Я так и не придумала ничего толкового. Я просто вернулась. Я намеревалась позвонить в дверь и поговорить. Вот так просто. Слова уже вертелись у меня на языке: «Добрый вечер! Вы меня не знаете, меня зовут Жюстин Райт. Месяц назад вы на своем «мерседесе» сбили моего сына на пешеходном переходе в Париже. В машине с вами был мужчина. Вы уехали с места происшествия. Мой сын сейчас в коме. Полиция разыскала вас и скоро с вами свяжется. Но я здесь не для того, чтобы делать ее работу, мадам. Я пришла, потому что хочу понять, как вы, тоже мать, а я говорила утром с вашим маленьким сыном, могли сбить ребенка и уехать. Я пришла, чтобы вы мне это объяснили».

Я представляла ее недоумение. Они наверняка только что сели ужинать. Запах жаркого, жареной картошки… Мужчина, который пользуется лосьоном с отвратительным, тошнотворным запахом, застыл с вилкой возле рта. Мальчик тоже удивлен, он смотрит на меня своим особенным взглядом, скользящим и в то же самое время четким. Еда, которая остывает на столе. Эва Марвиль с кухонным полотенцем в руке застыла на пороге своей квартиры. Что могла бы она мне сказать? «Входите же, мадам! Могу я угостить вас аперитивом?» Или же она просто закроет дверь у меня перед носом? Неважно. Я здесь. Я пришла. Что известно ее мужу? Это он был с ней в машине? Что они делали в ту среду в Париже? Мальчик сидел на заднем сиденье? Возможно, это муж приказал ей не останавливаться. Возможно, это он испугался. И они как ни в чем не бывало поехали дальше. И потом ни разу об этом не заговаривали. Никто ведь не знает…

Но только не теперь. Я улыбнулась своим мыслям. Нет, только не теперь.

Я подошла к дому, посмотрела на пластинку домофона. Несколько имен. Под одной из кнопок – клочок бумаги, на котором крупным округлым почерком выведено: «Марвиль-Боннар». Боннар. Это ее девичья фамилия? Или же фамилия того коротко стриженного мужчины? Я уже готова была нажать на кнопку звонка, когда увидела, что застекленная дверь приоткрыта. Я толкнула ее и вошла в вестибюль. Несколько секунд я стояла в темноте, прислушиваясь к звукам дома, потом спросила себя, на каком этаже может жить Эва Марвиль. У меня вдруг напрягся и заболел живот. Стало трудно дышать. Но стоило подумать о Малькольме, лежащем на больничной кровати, вспомнить его бледное лицо, и ко мне снова вернулась решительность.

Я шла медленно, читая таблички возле звонка у каждой двери. Что, если меня кто-то увидит? Если кто-то выйдет из квартиры? Я продолжала идти, испытывая тошноту. Мои руки вспотели. Лестница на второй этаж… На ступеньках – ковер с густым ворсом, оставшийся от прежних хозяев. Наверняка в свое время эта вилла была очень хороша… Прежде чем вид на море заслонила уродливая многоэтажка, а сам дом разделили, как делят на праздник Богоявления пирог с сюрпризом. Лестница была из темного дуба, с резными перилами. На втором этаже было темно, словно тут совсем нет окон. С каждой стороны подступали стены. Двери квартир были маленькими и современными, из плакированной фанеры. Слишком низкий подвесной потолок довершал картину. Казалось, все здесь было собрано из отдельных, не согласующихся друг с другом элементов.

А ведь тридцать-сорок лет назад хозяйка дома наверняка спала на этом этаже в просторной светлой комнате с видом на море, на гортензии, на сад, которого теперь не существовало. Комнаты детей, конечно же, располагались на последнем этаже, под оранжевой черепичной крышей. Большой дом, в котором живет семья и устраиваются праздники, отмечаются дни рождения, проводятся балы-маскарады… Все это – исчезнувшее прошлое. Забытый блеск. Интересно, возвращался ли кто-то из членов той семьи в этот дом после его преображения? Что сказали бы они об этих навесных потолках, о дешевом напольном покрытии цвета ржавчины, о саде, превращенном в паркинг? Если бы я, как он или она, выросла здесь, я бы расплакалась.

В конце коридора я обнаружила квартиру Эвы Марвиль. На табличке под звонком – образчик того же округлого почерка. Я включила свет в коридоре. Мне хотелось, чтобы она меня увидела. Чтобы она увидела мать Малькольма. Я одернула джинсовую курточку, пригладила волосы и без лишних колебаний позвонила. Короткая трель звонка. Я подождала. Никто не открыл. Я позвонила еще, на этот раз подольше.

Тишина. Ее не было дома. Как такое возможно? Я пришла, а ее нет дома! Я предусмотрела все, но только не это. Моя смелость вдруг куда-то улетучилась, словно воздух из лопнувшего шарика. Я сползла по стене, да так и осталась сидеть на корточках, как раненое животное. Куда она ушла? Ужинать? В кино? С мужем и сыном? Ее жизнь, должно быть, течет беззаботно и легко. Ее жизнь легка. Ее жизнь далека от нас, от меня. Далека от моего сына, пленника бесконечной ночи, – по ее вине.

Я могла подождать. Оставаться там до ее возвращения. Да, я могла это сделать. Свет погас. Темнота вернула мне силы. Я ощущала себя невидимой, защищенной. Время от времени до меня доносился раскат смеха или хлопанье двери.

Наступила ночь. Свет маяка пронзал темноту с частотой, к которой я уже успела привыкнуть: длинная вспышка, затем две коротких. Я поняла, что больше не могу здесь находиться. Ноги свело судорогой, поясницу ломило. Однако мысль о возвращении к Кандиде была мне невыносима. Мне казалось, что я хожу по кругу, теряю время…

Почему бы мне не прогуляться по Берегу Басков и не вернуться сюда через час или два? Она наверняка будет уже дома. Мальчик еще маленький, ему не следует ложиться спать поздно. Я должна уйти и вернуться позже… Я вскочила на ноги, в голове у меня загудело.

Когда я уже развернулась к лестнице, меня охватило сомнение. Я вернулась, присела и машинально протянула руку к дверному коврику. Приподняла его. По наитию.

Ключ был там – маленький, серебристый и тонкий. Я схватила его и поспешно вставила в замочную скважину.

Скрежет, потом щелчок: дверь Эвы Марвиль распахнулась, открывая моим глазам узкую прихожую с бежевым ковровым покрытием. Я замерла на пороге. Есть ли кто-то в квартире? Могу ли я вот так врываться в чужой дом? Не лучше ли повернуться и убежать?

Я снова нажала на кнопку дверного звонка, позвала дрожащим голосом: «Мадам Марвиль?» Мне никто не ответил. Я вошла в квартиру тихо – как самозванка, как воровка. Сердце гулко стучало в груди. Я вернула ключ на прежнее место, под коврик, и бесшумно закрыла за собой дверь.

Я – у нее в доме.

Аромат женских духов – насыщенный, цветочный, прославленный. «Shalimar» или «Chanel № 5». Слева от входной двери – большая вешалка с множеством парок, курток, шапочек и шарфов. Напротив вешалки – высокий маленький столик из матового стекла. Почта. После секундного колебания я дрожащей рукой взяла конверты. Мадам Эва Марвиль. Мсье Даниэль Боннар. Счета, рекламные брошюры. Лампа с коническим абажуром. Ключи в квадратной белой фарфоровой пепельнице. Дверь налево и дверь направо. Все в пределах моей досягаемости, вот оно, передо мной! И все же я сомневалась. Что, если она вернется? И обнаружит меня в своей квартире? С моей стороны это сумасшествие. Нужно повернуться и уйти. Сейчас же! Уйти, пока еще не поздно!

Невозможно… Мои ноги словно вросли в пол. Так ребенок, делая что-то запретное, знает, что поступает плохо, холодеет от страха и волнения, но все же продолжает начатое. Дверь направо. Гостиная. Я ничего не вижу. Включаю свет. Что ж, красивая комната, чуть перегруженная декором, дорого оформленная. На полу – ковер с современным рисунком. На окнах – портьеры цвета слоновой кости, на стенах – акварели. Большой шкаф с книгами. Что же читает Эва Марвиль? Я подошла к библиотеке. Много классики: Золя, Мопассан, Виктор Гюго. Произведения современных писателей – Саган, Шандернагора, Панколь. «Ребекка» Дафны дю Морье. Изумление. Мой любимый роман. Он стоял на полке – то самое старенькое издание карманного формата с плохим переводом. Вот он, на полке у женщины, которая сбила моего сына. Я схватила книгу и перелистала ее. На титульной странице крупным округлым почерком написано: «Эва Марвиль, лето 1978». Надо же, она читала его одновременно со мной! Некоторые пассажи подчеркнуты. Я дрожащими от волнения руками поставила книгу обратно.