Геркус Кунчюс - Прошедший многократный раз Страница 25

– Нет. Ты знаешь, что у меня нет друзей. Нет, есть, но они не в Париже. Я только хочу ему помочь. Хочу, но не могу. Скверное состояние. Я его терпеть не могу. Не люблю такое состояние.

– Так ты убедил его, что эти фаллосы у него под мышками все-таки не растут? А может, растут? Ты проверял?

– Не в том беда, – грустно начинает Даниэль. – Проблема – его мать. Подумай только: профессор, уже за тридцать, а не может, не спросив матери, в кино пойти. Когда мы еще были студентами, пригласили его раз в кафе, хотя никто не хотел с ним связываться. Он, к нашему удивлению, согласился.

– И?

– Что и?! Что и?! Пошел позвонить матери, предупредить, что задержится. Словом, та его не отпустила.

– Почему?

– Не отпустила, потому что уже приготовила обед, потому что он должен был идти домой обедать, да и вообще – нечего ему по кафе гулять. Он был такой грустный, такой подавленный, такой сломленный. Все над ним смеялись.

– Да. Ненормально. Может быть, поэтому у него эти фаллосы и растут под мышками?

Даниэль как никогда серьезен. Самочувствие коллеги его волнует, поэтому я перестаю насмехаться. Хорошо решать чужие проблемы, лежа на кровати.

– Он явно уже болен неврозом. Нет, скорее, всеми его самыми отвратительными формами. – Даниэль продолжает разматывать клубок бед своего коллеги. – Страшно то, что он все понимает. Сегодня, когда встретились, он сказал: «Знаю, что ты не обязан со мной встречаться и разговаривать, однако мы беседуем. Потому что больше мне не с кем». Я ему сочувствую. Сочувствую, однако, черт побери, не знаю, как ему помочь. Не знаю.

Мой друг раздосадован. Он хороший, но, наверное, первый раз в жизни столкнулся с безумием и чувствует себя безоружным.

– Может быть, ему надо убить эту свою мать? – подбрасываю я идею.

– Да ведь он любит ее. Вот что самое страшное. Не может без нее жить. Как и та без него, потому что для нее он – единственный близкий человек на свете. Он не смог бы ничего плохого матери сделать, а та его убивает. Убивает и не понимает этого.

– Вероятно, он и мастурбирует…

– Не знаю, – задумывается Даниэль. – Знаю только, что он не может привести домой девушку, потому что с матерью случился бы приступ ревности. Бедняге некуда деться. Да и вряд ли найдется девушка, которая захотела бы с ним быть. Мой профессор женился, когда ему было около шестидесяти, а ей – под тридцать. Однако он жил с матерью. Бедняжка еле выдержала полгода, хотя любила – он был ее учителем.

– В ненормальном мире живем, – говорю, желая подразнить его и закончить эту нескончаемую тему. – В ненормальном.

– Ты надо всем насмехаешься, – упрекает меня Даниэль. – Так нельзя.

Совсем неважно, где сидишь, – в Москве, Варшаве или Париже. Не имеет значения, в каком из этих городов ты заперся, забаррикадировался. Самое важное, что ты плохо проводишь время. Каждый прожитый час, минута, секунда состязаются друг с другом, словно стараясь доказать, что проведены еще глупее, чем предыдущие. Сначала это даже интересно. Со временем все окутывается аурой равнодушия, поэтому не хочется ничего двигать, менять. Все годится. Довольны и безразличны даже террористы, обосновавшиеся в расположенном неподалеку отеле. Несколько дней назад полиция и армия с шумом их окружала, избивала, отстреливала, хватала. Меня это не интересовало, хотя весь мир сейчас просто вопит из-за поднимающейся волны фундаментализма. Западная Европа наложила в штаны, а я даже не удосужился спуститься вниз, да что там спуститься, просто распахнуть окно и выглянуть. Такое событие, такой благодарный сюжет! Самое большее, что могу сделать, это открыть Коран и почерпнуть из него мудрости. Да, это сделать могу, потому что постоянно цитировать, как другие цитируют Священное Писание, порядком надоело. Так что открываю Коран…

Если отвергнете мое учение, утверждает мудрость этой книги, не требую от вас никакой награды, надеюсь на нее только от неба… Я выбрал тебя среди других, слушай, что скажу… Прокляты те города, которые я уничтожил, их жители уже не воскреснут… Евреи и христиане различаются своей верой, однако все вернутся ко мне… Ты умрешь, и они все умрут… О, праведные! Если вы поможете Богу в войне со злом, он тоже вам поможет и укрепит ваши труды… Даровал тебе священную победу… Читай Коран тем, кто боится моих угроз…

Читаю Коран, изменяющий мою группу крови. Магомет женится на богатой вдове. Меня не интересуют выводы, обобщения и возвышенные ситуации. К сожалению, жара по-прежнему невыносима. Стены красны. Тараканы ошалели. Паштет из гусиной печенки протух. Я не виноват, что такой, какой есть. Это их можно обвинять. Их нужно упрекать. Это они нагрешили: Де Сад и Гессе, Набоков и Бретон, Казанова и Гойя, Мазох и Миллер, дадаисты и сюрреалисты, Грасс и революционеры. Они виноваты в моем нынешнем состоянии. Они, выстроившиеся в моем сознании. Они, подстегивающие меня, нашептывают, как вести себя, как думать. Я действительно не виноват, что не выношу охранников культурных ценностей, весталок духовности, гвардейцев народности, жрецов нравственности, гусаров эстетики, дворников веры, печников любви, живодеров благотворительности. Если у кого ко мне есть претензии, пусть обращается к мертвым, не стремившимся ничего доказать.

Зной размягчает мои мозги. Эпоха их расплавила. Мне плевать, что вокруг меня ничего не происходит. Так и должно быть. Все выдумано. Даже дневник Анайи Нинь ненастоящий. Людям не хватает реальности, поэтому они очень быстро начинают верить в выдуманные вещи. Они хотят верить и верят, что на следующее утро проснутся живыми, и возражают, услышав, что половой член осла, если носить его на груди, стабилизирует потенцию. Тут они негодуют, плюются, пугают проклятиями, хотя каждый втайне верит, что будет вечен и никогда не умрет. Даже папа и тот думает, что ему не придется умирать. Это феноменально. Ничего не происходит – все мудохаются в говне и думают, что презерватив будет панацеей, которая убережет от еретиков, сектантов и сатанистов. Задыхаюсь от всего этого смрада и совершенно не хочу искать выхода. Обойдусь без рецептов, которые мне предлагают миротворческие силы и бесплатно раздаваемые в церквях брошюры. Насколько же безгранично нужно верить в свою правоту, чтобы осмелиться заявить, что ты хотел бы видеть мир совершеннее, справедливее и даже красивее! От таких заявлений меня мутит, мои половые железы обызвествляются, но так есть, потому что так должно быть. Испытываю отвращение, однако доволен, потому что никогда не хотел быть, как те, кто вначале объединяют народ, а потом бывают повешены на навозной куче за тот самый половой член, которым они пытались достучаться до всеобщего сознания.

Я ни от кого ничего не требую, однако рассчитываю на то же и со стороны окружающих. Хочу только одного: увидеть, как вчерашние мудрецы и морализаторы стреляются, пуская себе в задницу петарду, из-за утаенных налогов или какого-нибудь другого мошенничества.

Из всего человечества мне больше всего жаль Нану Золя. Судьба Янтарной комнаты меня не волнует, слово с амвона не вдохновляет. Конституций, между прочим, никто не читает. Все это миф. Одураченные не хотят признавать себя обманутыми, поэтому все еще чего-то хотят и требуют. Дадаисты ничего не требовали. Они просто объявляли, что им насрать на человечество. Всем насрать. Всем ни до чего нет дела, однако удобнее состроить ангельское личико и врать, с притворным волнением разглагольствуя о том, что во время атаки применены отравляющие газы, из музея украдена картина, а кинозвезду оставил ее неверный муж, которого она любила.

«Я люблю вас», – объявляет с эстрады кумир. «Я имею вас всех», – отзывается другой. Все довольны. Все получают то, на что надеются. Воцаряется равновесие. Еще раз убеждаюсь, что балансирую на канате. Не могу идти ни вперед, ни назад. Мне важно удержаться. Вижу, что внизу пропасть. Не слышу убеждающих идти за ними. Не слышу, хотя уши и не заткнуты. Чтобы удерживать равновесие, мои руки должны быть свободны.

Совсем неплохо было бы сегодня заняться любовью с Айседорой Дункан, Анайи Нинь или Зильке. Увы, первая погибла, вторая умерла, а третья не поднимает трубку, хотя я уже несколько дней подряд атакую ее.

Не везет мне с Зильке. Фатально. Казалось, будет просто, а даже связаться с ней не могу. Может быть, так лучше. Лучше, потому что могу думать о ней и не бояться реальности, которая, возможно, развеет иллюзии. Они приятные. Они волнуют мою душу.