Пауло Коэльо - Адюльтер Страница 27

Он еще одет, а я – совсем голая. Тяну его голову вниз, к лобку, прошу поласкать меня там… Но в этот миг он бросает меня на кровать, срывает с себя одежду и наваливается сверху. Руки его при этом что-то ищут на прикроватном столике. И от этого мы теряем равновесие и скатываемся на пол. Лиха беда начало, как говорится: да, мы начинающие и не стыдимся этого.

Вот он нашел наконец то, что искал. Презерватив. Просит, чтобы я надела его ртом, и я не слишком сноровисто и, наверно, неловко берусь за дело. Не понимаю, зачем предохраняться. Не верю, что он думает, будто я больна или путаюсь со всеми подряд. Но исполняю его желание. Чувствую во рту неприятный вкус смазки, покрывающей латекс, но исполнена решимости научиться делать это. Не могу допустить, чтобы он догадался: я впервые в жизни пользуюсь кондомом.

По завершении операции он переворачивает меня к себе спиной и просит стать на четвереньки. О боже! Это свершается! И я счастлива по этой причине, – проносится у меня в голове.

Но он вместо того, чтобы проникнуть во влагалище, начинает стучаться в другие двери. В страхе спрашиваю: «Что ты делаешь?!», но, не отвечая, он опять нашаривает что-то на тумбочке. Я понимаю, что это вазелин или что-то подобное. Затем он требовательно говорит, чтобы я возбуждала себя, и очень медленно входит в меня.

Я покорно делаю все, что он говорит, и опять чувствую себя девчонкой, для которой секс – запретный плод. Мне больно. Ах, боже мой, как больно! Я не могу больше мастурбировать, я только вцепляюсь в простыни и закусываю губы, чтобы не кричать.

– Говори: «Мне больно!» Говори: «Я никогда прежде не делала этого!» Кричи! – приказывает он.

И снова я повинуюсь. Это почти чистая правда – делала всего раза четыре-пять и удовольствия так и не получила.

Его движения становятся все стремительней и размашистей. Он стонет от наслаждения. Я – от боли. Он ухватывает меня за волосы, как лошадь – за гриву, наращивает темп скачки. Рывком выходит из меня, сдергивает презерватив, разворачивает к себе лицом и кончает мне на лицо.

Он пытается сдержать стон, но, видно, самообладание изменяет ему. Он опускается на меня, придавливая своим телом. Я одновременно и испугана, и одурманена всем этим. Он уходит в ванную, выбрасывает презерватив, возвращается.

Вытягивается на кровати рядом со мной, закуривает, а вместо пепельницы ставит мне на живот пустую рюмку. Там мы лежим довольно долго, не произнося ни слова и глядя в потолок. Он поглаживает меня. Вместо неистового самца, каким он был несколько минут назад, я вижу того романтического юношу, который в школе рассказывал мне о галактиках и своем увлечении астрологией.

– От нас не должно пахнуть ничем посторонним.

Его слова безжалостно и грубо возвращают меня к действительности: по всему видно, у Якоба есть кое-какой опыт подобных свиданий. Оттого и презерватив, и старания сделать так, чтобы все оставалось как было. Затаив в душе ненависть, я беззвучно проклинаю его, но все же растягиваю губы в вымученной улыбке и спрашиваю, есть ли у него какой-нибудь дезодорант.

Он отвечает, что достаточно будет по возвращении домой принять ванну. А до тех пор не обнимать мужа. Еще советует переодеться, потому что вазелин оставляет следы на белье.

– Если муж будет дома, вбеги и говори, что тебе срочно-срочно надо в уборную.

Мне тошно от этих слов. Я столько времени готовилась показать себя тигрицей, а меня употребили как кобылу. Но такова жизнь: действительность бесконечно далека от романтических юношеских бредней.

Ладно. Так и сделаю.

– Я хотел бы еще с тобой увидеться.

Раз – и готово! Хватило этой простой фразы, чтобы превратить в рай то, что казалось адом, ошибкой, опрометчивым шагом. Да, я бы тоже хотела встретиться с тобой еще. Сегодня я стеснялась и робела – в следующий раз будет лучше.

– Да ну что ты, все было прекрасно.

Да, все было прекрасно, но я лишь сейчас осознаю это. Мы оба знаем, что эта история обречена, что близок ее неминуемый конец, но это сейчас неважно.

Больше ничего не стану говорить. Использую сполна последнюю минуту рядом с ним – дождусь, когда он докурит, оденусь и выйду из отеля первой.

Выйду через ту же дверь, что и вошла.

Сяду в ту же машину и уеду туда же, куда возвращаюсь каждый вечер. Вбегу в дом, говоря, что у меня расстройство желудка и мне срочно нужно в уборную. Потом приму душ, уничтожу ту малую малость, что оставалась от него во мне.

И лишь потом обниму детей и мужа.

* * *

В том номере мы не были двумя людьми с одинаковым намерением.

За моей спиной стоял незавершенный роман; Якоб был движим охотничьим инстинктом.

Я искала одноклассника, мальчика времен моей ранней юности, Якоб – ту привлекательную и раскованно-дерзкую женщину, которой давал интервью перед выборами.

Я верила, что моя жизнь сможет обрести иной смысл; Якоб ухватился за возможность провести время несколько иначе, нежели в усыпительных и нескончаемых дискуссиях в Федеральном совете.

То, что для него было всего лишь развлечением, пусть и рискованным, для меня оказалось непростительно жестоким проявлением себялюбия и нарциссизма.

Неверность мужчины коренится в его генетической системе. А женщина изменяет, потому что не обладает должным достоинством и, отдавая свое тело, отдает неизменно и частицу своего сердца. А это – настоящее преступление. Это хуже, чем ограбить банк, потому что если когда-нибудь измена вскроется (а она вскроется непременно), то нанесет семье ущерб невосполнимый.

Для мужчины это – всего лишь «дурацкая ошибка». Для женщины – духовное убийство всех, кто окружает ее нежностью, кто поддерживает ее как мать и жену.

И мне легко представить себе, как Якоб лежит рядом с Марианной – в точности так, как я лежу сейчас рядом с мужем. Он озабочен совсем другим – перебирает в голове намеченные на завтра дела, встречи, переговоры, плотнейший рабочий график. А я, дурища, гляжу в потолок и вспоминаю каждое мгновение сегодняшнего свидания, снова и снова прокручиваю этот порнофильм, в котором сыграла главную роль.

Вспоминаю, как, глядя в окно, захотела, чтобы кто-нибудь подсматривал за нами в бинокль и, быть может, возбуждался при виде того, как меня, униженную, покорную, употребляют в зад. Как меня заводила мысль об этом! Просто сводила с ума и поворачивала какой-то совершенно неведомой до сей поры гранью…

Мне тридцать один год. Я давно уж не ребенок и была уверена, что ничего нового мне уже о себе узнать не доведется. Вышло не так. Я оказалась тайной для себя самой, я открыла какие-то шлюзы и собираюсь идти дальше и испытать все, о чем прежде только слышала или читала – мазохизм, групповой секс, фетиши, словом, все-все!

И я не могу сказать: «Больше не хочу. Я не люблю его. Все это была игра воображения, порожденная моим одиночеством».

Может, я и вправду не люблю его. Люблю не его – люблю то, что он сумел пробудить во мне. Он обращался со мной без капли уважения, он растоптал мое достоинство и, не смущаясь, сделал именно то, что хотел, пока я в очередной раз старалась доставить кому-нибудь радость.

И мое сознание двинулось куда-то и оказалось в каком-то тайном и неведомом месте. На этот раз я стану госпожой. Я, возможно, еще увижу его наготу, но теперь уже я буду приказывать, я привяжу его за руки и за ноги к кровати, сяду ему на лицо и заставлю вылизывать до тех пор, пока бесчисленные оргазмы не доведут меня до изнеможения. Вслед за тем переверну его и проникну в задний проход сперва одним, потом двумя, а потом тремя пальцами. Он будет стонать от боли и наслаждения, а я свободной рукой – мастурбировать его, чувствуя, как теплое семя течет по пальцам, которые я буду облизывать поочередно, а потом вытру о его лицо. Он попросит еще. А я скажу – довольно! Здесь решаю я.

Перед тем как уснуть, я два раза подряд довожу себя до оргазма.

* * *

Все как всегда: муж читает с экрана новости; дети уже готовы отправляться в школу; солнце заглядывает в окно, а я делаю вид, будто безумно озабочена домашними хлопотами, хотя на самом деле умираю от страха – как бы кто чего не заподозрил.

– Кажется, ты сегодня повеселей.

Не кажется. Так оно и есть. Но виду подавать нельзя. То, что произошло вчера, опасно для всех, а для меня – в первую очередь. А нет ли в словах мужа какого-то скрытого намека, второго смысла? Сомневаюсь. Он верит всему, что я говорю. И не потому, что глуп – далеко нет, – а потому что доверяет мне.

И от этого я раздражаюсь еще сильней. Потому что я не та, кому стоит доверять.

Нет, вернее: я – та. Мне можно доверять. Но в отель меня привели неведомые мне обстоятельства. А это разве оправдание? Да нет, конечно. Ни в малейшей степени это меня не извиняет – никто не тащил меня туда насильно. Разумеется, я могу завести старую песню о том, что страдаю от одиночества, что вместо столь нужного мне внимания получаю лишь понимание и терпимость. Могу сказать самой себе, что нуждаюсь в том, чтобы стать более дерзкой, более конфликтной и чаще спрашивать себя, что я делаю. Могу отговориться тем, что такое случается со всеми, пусть хотя бы и в мечтах.