Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана Страница 27

– Кажется, я знаю, в чем дело, – сказал я, садясь рядом с Джамилей, поближе к бухари. – Джеймс объяснил мне вчера вечером, что это слово похоже на английское слово «каки».

– И что это значит? – спросил Пир Хедери, утирая нос грязным платком.

– Это значит, что мы продаем какашки, – ответил я.

14

Через семьдесят дней после Рамазана, две недели после иностранного Нового года и один день после возвращения из хаджа паломников – когда все дороги расцвечиваются машинами, украшенными сверкающей мишурой и цветами, – в Афганистане празднуют Эйд-и-Курбан.

Это один из самых любимых наших праздников, и отмечают его мусульмане в память о готовности Ибрагима принести своего сына в жертву Аллаху.

На три дня наша страна войны и слез становится страной веселья, красоты и сытых животов; все наряжаются в свои лучшие одежды, и те, кто может себе это позволить, закалывают свою лучшую овцу, корову или козу – это символ жертвы Ибрагима.

Как велено в Коране, большую часть мяса отдают беднякам, а остальное подается на семейной трапезе, на которую приглашают друзей и родственников.

И хотя Эйд-и-Курбан всегда прекрасен, в этом году он удался как никогда, потому что преподнес множество сюрпризов, отчего казалось, что праздник настал и кончился быстрее, чем обычно.

Для начала Джорджия объявила, что бросила курить.

– Новогоднее решение, – так она сказала.

– Не припозднилась ли ты с ним? – заметил Джеймс.

– Я должна была привыкнуть к этой мысли, – огрызнулась Джорджия в ответ и стукнула его по голове шариковой ручкой, которую в последние дни постоянно посасывала.

Лично меня не волновало, припозднилась она со своим решением или нет. Я воспринял это как знак от Бога, что мои молитвы услышаны и Джорджия наконец двинулась в правильном направлении, прочь от пламени ада, готового ее пожрать.

Следующим сюрпризом стала овца, что появилась вдруг у нас во дворе вместе с мясником, который и совершил ритуальное жертвоприношение.

Мы все собрались посмотреть на то, как мясник провозглашает имя Божье и перерезает животному горло. Мэй при виде потока крови, выкрасившего снег в красный цвет, отвернулась.

– Господи, так и вегетарианкой можно стать, – пробормотала она.

– А я думал, лесбиянки изначально мяса не едят, – сострил Джеймс и заработал пинок по ноге.

Складывалось такое впечатление, что на Западе принято бить первого, кто подвернется под руку, если ты хоть немного разозлился.

Следующим радостным сюрпризом для меня стал звонок Хаджи Хана, заставивший Джорджию спешно убежать к себе в комнату, чтобы поговорить без помех, и вернуться через полчаса с глупой улыбкой на лице, которую она как будто специально приберегала для таких случаев.

Потом к нам явилась Рейчел, свежая и хорошенькая, отчего сходным образом лицо поглупело и у Джеймса.

А еще тем вечером приехал Массуд, и мы с ним отвезли по куску только что разрубленного мяса домой к Джамиле и Спанди, а их родственники в ответ насыпали мне полные руки засахаренного миндаля, чтобы я передал его иностранцам.

Однако один из самых больших сюрпризов поджидал нас на второй день Эйд-и-Курбана – в гости к нам заявилась вдруг моя тетя, приведя с собою своего мужа, моего двоюродного брата Джахида и двоих остальных своих детей.

Хотя родственников и положено навещать во время праздника, я думал почему-то, что это не относится к тем родственникам, которых ты так недавно пытался убить. И потому, естественно, был потрясен их появлением, нежданным, как гром с ясного неба. Но это было ничто в сравнении с потрясением, вызванным нынешним видом моей тети, – казалось, кто-то проткнул ее булавкой, отчего из нее вышел весь воздух и осталось лишь сморщенное подобие прежнего тела.

Мать, увидев тетю, тут же расплакалась и бросилась ее обнимать – теперь, когда та стала вполовину меньше своего былого размера, сделать это было гораздо легче. Тетя, облитая слезами матери, тоже начала плакать, а потом зашмыгали носами Джорджия и Мэй, и вскоре все четыре женщины достали из рукавов своих джемперов и пальто носовые платки. Мужчины же, и Джеймс в том числе, стояли вокруг в некоторой растерянности и смущенно покашливали.

Оказалось, что тетя тоже переболела холерой – и, судя по ее виду, пришлось ей намного хуже, чем моей матери.

Однако, с другой стороны, лучше этой холеры с ней, кажется, ничего не могло случиться, потому что, высосав из ее тела жир, болезнь высосала еще и склочность из ее души, и тех слов, которыми она терзала мою мать прежде, больше мы от нее не слыхали.

Тетя стала не только меньше размерами, но и гораздо спокойнее, и, глядя, как они с матерью нежно держатся за руки, я испытал даже некоторое раскаяние за то, что желал ей смерти.

– Это был гребаный кошмар, – сказал Джахид. – Всюду дерьмо. Если б я не видел этого собственными глазами, не поверил бы. В жизни не подумаешь, что из одного человека может выйти столько дерьма.

– Ну, зато она осталась жива. Такое пережить никому не пожелаешь, – ответил я, в надежде сменить тему и отделаться от образа тети, выкакивающей половину своего тела в том маленьком домике, который мы с ней когда-то делили.

– Да уж, – согласился Джахид. – У нас некоторые соседи таки умерли – два старика, Хаджи Рашид и Хаджи Хабиб.

– Печально, – сказал я, подумав о двух стариках, которые пережили русскую оккупацию, гражданскую войну и гнет талибов для того, чтобы умереть в собственном дерьме.

Порою, даже в Эйд-и-Курбан, понять Господни замыслы насчет нас бывает довольно трудно.

Когда свет праздника начал угасать и мы готовились уже зажить своей обычной жизнью, явился последний – и самый лучший – сюрприз.

Джорджия взяла меня за руку и, прижав к губам палец, повела наверх, в свою комнату. Я сразу понял, что у нас какая-то секретная миссия, раз нельзя разговаривать, и затрепетал.

Мы уселись на пол, она включила маленький радиоприемник и поставила его перед нами.

До слуха моего донесся негромкий низкий мужской голос, говоривший на дари, – он то называл телефонные номера, то запускал в эфир поступившие звонки.

Звонки были короткими, порой едва слышными сквозь треск плохой связи, но очень схожими между собою – безликие голоса просили связаться с ними потерявшихся членов семьи и друзей.

Слушать их было очень печально, и, сидя там, я думал – зачем Джорджии понадобилось мучить меня всеми этими несчастьями в конце такого чудесного праздника. А потом ведущий запустил очередную партию звонков, и я услышал вдруг голос моей подруги.

Джорджия побывала на радио. И оставила сообщение: «Кто знает о местопребывании Мины из Пагмана, дочери Марии и сестры Фавада, пожалуйста, свяжитесь со мной. Мина, твои родные здоровы и счастливы и будут рады тебя увидеть».

15

Мы с Джорджией договорились, что ничего не скажем матери об этой передаче, чтобы не внушать ей напрасных надежд. Как сказала Джорджия, шансов найти мою сестру было меньше, чем найти честного человека в правительстве, но хотя бы крошечный лучик света появился теперь в нашей жизни, и светил он два раза в неделю по радио «Свободная Европа» в программе «Поиски пропавших».

Тем временем, пока я втайне дожидался возвращения Мины, мир кое-как переживал бесконечную зиму, кусавшую нас за носы и вынуждавшую сидеть дома.

Зима, как и лето, – такое время года, приходу которого поначалу очень радуешься. А потом – может быть, как раз из-за этой радости – оно не желает уходить и тянется, тянется, тянется, злоупотребляя гостеприимством хозяев до тех пор, пока те не начинают денно и нощно молиться об его уходе.

Для бизнеса Пира Хедери морозы, однако, казались благом, ведь мы теперь получали порою по пять звонков в день от желающих, чтобы покупки им доставили на дом.

Но для чего они точно благом не были, так это для пальцев моих ног. Однажды, промочив ноги в снегу до костей и отогрев их в магазине у бухари, я пришел вечером домой и обнаружил, что пальцы распухли и посинели. Я вспомнил рассказ Пира Хедери о моджахедах, прятавшихся в горных снегах, и, пока не уснул, оплакивал себя, боясь, что, когда проснусь, на месте пальцев обнаружу гнилые обрубки.

Мать, увидев наутро состояние моих ног, просто обезумела и тут же помчалась к Пиру Хедери – сказать, что нашлет на его голову миллион проклятий, если он не будет заботиться обо мне должным образом.

И со следующим заказом Пир Хедери отправил меня заставив обмотать ноги целлофановыми пакетами.

– Только матери не говори, – сказал он и в качестве платы за молчание вручил мне шоколадку.

В доме же нашем серая беспросветность зимы стала постепенно окрашивать и нашу жизнь.

После многообещающего начала звонки от Хаджи Хана снова сделались так же редки, как солнечные дни, Джорджия злилась все сильнее и, мучаясь из-за его молчания и желания курить, выходила из себя каждые пять минут.