Эрик-Эмманюэль Шмитт - Мечтательница из Остенде (сборник) Страница 27

Карл улыбался во весь рот.

– Какое счастье, – прошептал он.

Вдруг Стефани захотелось попробовать красную пару:

– Подождите-ка, я принесла еще одни. Они не так уж отличаются, но все-таки…

Она надела (на этот раз – для себя самой) другую пару, алые лайковые лодочки, и продолжала работать – радостная, немного возбужденная.

Неожиданно Карл спросил:

– У этих ремешки тоньше?

– Да нет.

– Они больше открывают ногу? Вырез глубже?

– Тоже нет.

– Может, они из змеиной кожи?

– Нет.

– Тогда какого цвета? Случайно, не красные?

Стефани, опешив, подтвердила, что он прав. Глазные нервы Карла пострадали в аварии, да и на глазах у него толстая повязка. Как же он догадался?

Ей стало не по себе, она пошла к двери, сняла лодочки и опять надела свои обычные рабочие сандалии, а туфли спрятала в сумку.

– Спасибо, – прошептал Карл, – вы меня побаловали.

– Но как вы угадали?

– Конечно, я не мог видеть, чем отличаются туфли, но в вас я почувствовал что-то такое… вы сами в них очень переменились: двигались по-другому, покачивали бедрами… Держу пари, что именно эти туфли вы надеваете, когда хотите произвести впечатление на Ральфа. Я прав?

– Ну…

– И голос мне ваш ужасно нравится, такой насыщенный, певучий, ровный. Странно, такие звучные голоса обычно у чернокожих женщин! А вы ведь не чернокожая?

– Нет. Но у меня много общего с нашими медсестрами-мартиниканками.

– Да, это я тоже слышу. Широкий крепкий таз, упругая кожа чуть полноватой богини… Я не ошибся?

– Но как вы это узнали?

– По вашей походке в лодочках и по голосу тоже. У очень худых женщин редко красивый голос. Похоже, нужно внушительное тело, чтобы голос звучал насыщенно… И широкий таз, чтобы голос был густым, сочным… Говорят же о голосе, что он – полнозвучный. И если голос такой, то и сама женщина – не худышка. Какое счастье!

– Вы сами-то верите в то, что говорите?

– Еще как! Для голоса нужны пышное тело и резонанс. Если тела нет и резонировать негде, голос суховат. Как и сама женщина. Согласны?

– Судя по вашим подругам, которые здесь были на днях, вас интересуют только худые дамы.

– Стечение обстоятельств: я фотограф и часто работаю с моделями, делаю снимки для модных журналов. Но я так люблю женщин, что мне в худых нравится худоба, а в полных – полнота.

В пятницу конец смены застал Стефани врасплох. Как она проживет эти три дня без Карла?

Раз уж так вышло, надо посвятить это время ему; и она несколько часов провела в косметическом салоне, сходила в парикмахерскую, не без труда записалась к маникюрше, а потом, дома, открыла шкаф, чтобы устроить строгий досмотр своей одежде.

«Что бы ему понравилось? Что бы ему не понравилось? Разложу-ка я все на две кучки».

Она пообещала себе не лукавить – в результате полки опустели, и в субботу несколько мешков одежды отправились на сборный пункт Красного Креста.

В воскресенье она еще раз отправилась на Барбес, чтобы пополнить свой гардероб и подумать над тем, что Карл рассказал ей о полных женщинах. Если они ему нравятся, то и она тоже должна понравиться. Стефани сидела на террасе кафе и разглядывала прохожих.

Какой контраст между Барбесом и китайским кварталом! Здесь все было не похоже на ее район! Там – улицы азиатские, а здесь – африканские, в них отличалось абсолютно все: зеленовато-желтые ароматы китайского квартала, запахи корней и трав сменялись здесь багряными, пряными, резкими запахами Барбеса, духом жареной баранины, шипящих в масле колбасок-мергез; и толкотня на тротуарах Барбеса контрастировала с пустынными проспектами Чайна-тауна, но главное – женщины… Женщины отличались и ростом, и походкой, и одеждой, а прежде всего – своим представлением о женственности. Женщина с Барбеса подчеркивала свои формы эластичной лайкрой или придавала им больше пышности, облачаясь в роскошную африканскую тунику-«бубу» – яркую и просторную, а женщина из Чайна-тауна хоронила себя под бесформенной курткой, маскировала грудь прямым безыскусным кроем – на мужской лад, застегивалась на все пуговицы, а ее бедра и ляжки были задрапированы прямыми брюками.

Величественные африканки в широких платьях или обтягивающих лосинах плыли вразвалочку под страстными мужскими взглядами. Ни на секунду они не сомневались в своей привлекательности. Им и в голову не приходило принять за насмешку, если им свистели или подмигивали. Они держались раскованно, залихватски, даже нагло, настолько уверенные в своем непреодолимом очаровании, что и в самом деле одерживали победу. Стефани, так же как и все мужчины вокруг, решила, что они выглядят роскошно.

А ведь окажись здесь сейчас ее мать, она взирала бы на все это с тоской, словно ее затащили на парад бронетехники, в дом инвалидов или на балет китов. Стефани поняла, что ее недовольство собственным телом навязано матерью, которая слишком далеко зашла в самолюбовании и объявила себя каноном красоты. Мало того, когда Стефани наконец разъехалась с Леа, ее угораздило переселиться в китайский квартал, в среду милых, но миниатюрных моделей, что только усугубило ее комплексы.

Тут мимо прошла рыжеволосая женщина, худенькая, анемичная, точь-в-точь похожая на Леа. Стефани прыснула: вот картинка, стрекоза в царстве крольчих. Здесь, среди этих великанш, миниатюрность выглядела худосочностью и женщина с плоским животом казалась костлявой.

Так Стефани заключила, что привлекательность – понятие относительное, и вернулась домой умиротворенная, что-то напевая себе под нос. Проходя по авеню Шуази, от супермаркета «Тань» к заведению «Утка по-пекински», она вдруг почувствовала, что и ее рост, и весь облик – то, что надо, она выглядит просто ослепительно.

Дома в высоком зеркале она обнаружила новую женщину. В отражении не так уж много изменилось: только одежда, прическа и поза, но внутренний свет и уверенность в себе сделали ее другой – красивой пышной девицей с роскошной грудью. Она поблагодарила Карла и с нетерпением ждала следующего дня.

В понедельник она переступила порог 221-й и рассердилась, обнаружив там консилиум, – ей хотелось выгнать их всех, как она выставила его любовницу, и остаться с Карлом наедине. Врачи выглядели встревоженными – она испугалась. Стефани проскользнула в палату и встала в уголок, за спинами интернов, скромно, как и положено медсестре.

Профессор Бельфор – маска на подбородке, волосатые руки – казался очень обеспокоенным. Он немного пошептался с ассистентами и увел врачей совещаться в зал для собраний, потому что, как и многим светилам больницы Сальпетриер, ему было проще иметь дело с болезнями, чем с самими больными.

Стефани пошла со всеми. Врачи обсуждали результаты анализов, и она в ужасе поняла, насколько серьезно состояние Карла. Прошло несколько недель, но, как и в тот день, когда его привезли в больницу, врачи не слишком рассчитывали, что пациент выживет, пожалуй, прогнозы стали даже менее оптимистичными. Вся надежда только на операции, которые скоро должен сделать профессор Бельфор.

На нее навалился страх и еще – сильнейший стыд. В той самой 221-й палате, куда она так спешила по утрам, где прошли самые захватывающие минуты ее жизни, Карл, наоборот, переживал свои худшие дни, а возможно – последние. Один, в этих угрюмых стенах, обездвиженный, опутанный трубочками капельниц, в окружении банок с растворами, брошенный на милость интернов и студентов-медиков, которые смотрели на экраны и отпускали свои комментарии, – а ведь у него здесь не было ничего для души, он ничем не мог заняться, ему было нечем жить, и его существование поддерживалось только с помощью приборов. Она разозлилась на себя за эгоизм: надо же, она такая же бессмысленная, инфантильная, пустая кокетка, как и подруги Карла.

В тот день в наказание она запретила себе входить в его палату: договорилась, чтобы процедуры ему сделала другая сестра.

Во вторник она увидела, что Карл выглядит хуже. Да и вообще, он спит или… Она приблизилась, нагнулась к его лицу: ноздри не шевелились. Она прошептала:

– Карл, это я, Стефани.

– Наконец-то…

Голос доносился откуда-то из самой глубины его тела и подрагивал от волнения. Карл выглядел измученным.

– Четыре дня без вас – это слишком много. – Хоть он и не мог видеть, но повернулся к ней. – Я все время думал о вас. Я ждал.

– Каждый день?

– Каждый час.

Он говорил серьезно, без ехидства и преувеличений. Она заплакала.

– Простите меня. Я больше не уйду.

– Спасибо.

Она знала, что в этом абсурдном диалоге все было непрофессионально: она не должна давать таких обещаний, а больной не имеет права их требовать. Но этот странный разговор помог ей осознать чувства, которые их связывали. Может, это и не любовь, но уж точно, что они нужны друг другу.

– Стефани, сделайте мне одолжение.

– Да, Карл, чего вы хотите?

– Возьмите зеркало и опишите мне ваши глаза.