Мелани Бенджамин - Жена авиатора Страница 27

– Обязательно обдумаю ваше предложение, – наконец сказала я, мечтая поскорее вернуться в свое убежище, к Чарльзу, который наверняка уже ждет меня. Мы всегда обедали вместе; это было правилом. Если кому-то из нас нужно было уйти из дома, он всегда возвращался домой к обеду. Чарльз говорил, что для мужа и жены важно как можно скорее завести такую привычку. Я, конечно, соглашалась с ним. Да и почему мне не соглашаться с тем, что мой муж хочет проводить со мной время? Я ведь сама этого хотела.

– Прекрасно, это все, о чем мы просим, – сказала Элизабет, провожая меня до двери, – увидимся вечером дома.

– И прошу, никаких тяжелых мыслей, – добавила Конни, – ты ведь знаешь, что я считаю вас, Морроу, лучшими.

– Прекрасно. Тогда позаботься об Элизабет. Сделай так, чтобы она вернулась домой вовремя и смогла отдохнуть, – не сдержалась я.

Мне захотелось защитить сестру, обращаться с ней, как с ребенком – так же, как она обращалась со мной. Она казалась такой нежной, такой неприспособленной для этого жестокого мира.

Я прошмыгнула мимо них, стоящих плечом к плечу в рамке дверного проема. Быстро идя по коридору к приемной, я почувствовала огорчение; похоже, я опоздаю на назначенную встречу.

Генри со своим «Роллс-Ройсом» ожидал у дверей, чтобы с комфортом умчать меня. Мне не надо было беспокоиться о такси или метро. И даже об обеде – несомненно, он тоже будет дожидаться меня по возвращении домой. В эти дни мне ни о чем не надо было беспокоиться.

Наши перелеты, когда я была такой сильной, такой независимой, такой энергичной, теперь казались лишь смутным воспоминанием. Неужели мы с Чарльзом были верными партнерами только в небе, когда находились вдали от остального мира с его ожиданиями и претензиями?

Я внезапно остановилась посреди душной комнаты, заставив себя оглянуться вокруг и встретить взгляд каждой женщины, находившейся в ней. Мне нужно было посмотреть на этих абсолютно нормальных земных женщин, жизнь которых так отличалась от моей. Мне нужно было разглядеть их, понять, какой я могла бы стать, если бы была одной из них. Я должна была увидеть это своими собственными глазами, а не глазами Чарльза.

Я видела старомодные платья и головные уборы, кое-где отделанные кружевами. У большинства женщин были темные глаза, густые волосы, землистая кожа; красивых было совсем не много. Все эти женщины просто хотели помощи, хотели относительного благополучия для своих детей. Внезапно я ощутила прилив сочувствия, кровное родство с этими женщинами.

Моя улыбка смутила их, большинство отвели глаза. Те немногие, которые этого не сделали, смотрели на меня с нескрываемым возмущением, вспыхивающим в темных, голодных глазах. Некоторые откровенно разглядывали мой живот; одна взмахнула головой и сказала что-то, чего я не расслышала, а потом рассмеялась.

– Что она здесь делает, – услышала я чье-то бормотание, – эта богачка?

– Это жена полковника Линдберга, – прошептала в ответ другая, – что ей надо?

– Пришла с очередным визитом, – громко сказала одна из женщин, – бьюсь об заклад, что у них в доме ни к кому не придираются.

Несколько женщин разразились понимающим смехом. Я помертвела от унижения. Теперь я не могла просто выйти и сесть в «Роллс-Ройс», потому что все тогда бы увидели, что он принадлежит мне. Элизабет и Конни пристыдили меня за то, что я была женой Чарльза, эти женщины – за то, что я была богатой.

Стоило ли удивляться, что, когда я находилась в тени моего мужа, мной восхищались лишь за то, что я нахожусь рядом с ним? Стоило ли удивляться, что я искала и находила убежище среди облаков, где могла чувствовать себя гораздо более сильной и уверенной, чем на земле?

Да и что могли знать две незамужние девицы? Если бы я была замужем за физиком, я была бы миссис Доктор. Если бы замужем за адвокатом, то была бы миссис Адвокат. Ни одна замужняя женщина не имеет собственной индивидуальности, даже моя собственная мать, со всей ее энергией и образованием. Прежде всего она была женой сенатора. То, что я была женой летчика, авиатора, делало меня другой, но не в меньшей степени зависимой от своего мужа. И я, и эти женщины знали то, чего не знала моя драгоценная сестра, образованная и принципиальная, обладающая высокими идеалами.

Ободренная этим открытием, я повернулась и направилась обратно в кабинет Элизабет. Не постучав, открыла дверь.

– Элизабет, ты просто не понимаешь…

Я осеклась и застыла, не в состоянии переварить открывшуюся передо мной сцену.

Элизабет сидела на коленях у Конни; их руки обвивали друг друга; их губы – их губы – соприкасались. Они не отстранились друг от друга – ох, почему они этого не сделали? Они остались сидеть в прежней позе. Повернув головы, обе молча смотрели на меня. Я задохнулась, и мне показалось, что я только что упала в шахту лифта. Это была не моя сестра. Это не могла быть моя сестра.

Мы продолжали смотреть друг на друга, потом Элизабет соскользнула с колен Конни. Ее лицо было красного цвета, тело тряслось. У меня как будто пелена упала с глаз. Тайные взгляды, которыми они обменивались, безразличие, с которым Элизабет всегда обращалась с мужчинами, как будто они ее совсем не интересовали, – теперь я понимала, что так оно и есть.

То, что мне казалось ее ревностью по отношению к моему браку с Чарльзом, на самом деле являлось неприязнью. Неестественность и натянутость наших отношений происходила вовсе не потому, что я отобрала у нее того, о ком она мечтала. Это открытие было неприятно – я была совершенно по-детски разочарована. Неужели в глубине души мне нравилась ее зависть?

– Энн, пожалуйста, – услышала я голос моей сестры, голос, который, казалось, раздавался с расстояния в тысячу миль, – ты не должна…

Я так и не услышала, чего я не должна; я повернулась и, не разбирая дороги, бросилась через приемную на улицу. Генри заботливо усадил меня на заднее сиденье машины и укрыл пледом, как будто я была инвалидом.

Пока мы ехали, перед моими глазами стояла эта картина – две женщины, держащие друг друга в объятиях. Элизабет, целующая женщину – Конни?

Никаких отклонений от нормы, как сказал Чарльз в ту ночь, когда мы ночевали под открытым небом. Наши дети будут безупречными. Я положила руку на живот и почувствовала, как ребенок плавно двигался внутри моего живота, беспокойный, невинный…

Безупречный.

– С вами все в порядке, мисс Энн? У вас такой вид, как будто вы повстречали привидение!

Я покачала головой.

– Все нормально, Генри.

Я знала, что никогда никому не расскажу о том, что видела. Особенно Чарльзу. Слишком многих людей это может ранить. Ради моего ребенка, моего замужества, меня самой никто никогда не должен это узнать. И больше всего ради моей сестры.

Я должна была защитить Элизабет, ведь для Дуайта я так и не смогла ничего сделать. Точно так же я должна буду оберегать своего ребенка, когда он родится.

И внезапно я ощутила непривычную силу и решимость. И ощутив ее, почувствовала, как согрелись мои дрожащие члены, успокоилось прерывистое дыхание. Меня больше не огорчало, что я опоздаю на встречу, не заботило, будет ли Чарльз ждать меня к обеду или нет, и не волновало, что думают обо мне эти женщины в приемной. Все это не имело значения, потому что теперь я чувствовала, что готова к рождению ребенка.

Готова к материнству, единственному путешествию, в котором мой муж не может меня сопровождать.

Глава седьмая

– Посмотри в объектив! Милый, посмотри в объектив!

Я стояла позади Чарльза, улыбаясь моему сыну. Маленький Чарли сидел на высоком стуле, махая ложкой, а перед ним на подносе лежало пирожное с воткнутой в него одной свечкой. Мама и отец стояли позади меня; мы все махали руками, агукали и вели себя гораздо глупее, чем ребенок. Он просто смотрел на нас с комической серьезностью, сжимая в пухлом кулачке серебряную ложку, и в конце концов мотнул головой, как будто удивляясь, что за странные существа эти взрослые.

– Прекрасно, – сказал Чарльз, щелкая затвором, – мы его увековечили!

– Тогда, может, стоит освободить его?

Я подошла к малышу. Теперь, когда мы перестали вести себя как дрессированные обезьяны, он переключил свое внимание на пирожное и разламывал его с помощью ложки, смеясь и радуясь производимому им беспорядку. Мое сердце таяло, наблюдая за ним; какое же это блаженство – делать из пирожного кучу крошек с помощью ложки! Каким невинным, каким дивным был мой малыш! Мне до безумия захотелось схватить его на руки и сжать в объятиях, но я поборола свой порыв.

Материнский инстинкт нужно сдерживать; я повторяла эту фразу по сто раз в день. Чарльз и я решили воспитывать сына по методу Уотсона[23], который был тогда в большой моде. Это был строго научный метод – день Чарльза-младшего был расписан по минутам. Кормления происходили в одно и то же время, так же как и сон, игры и т. д. Ничто не пускалось на самотек, и, что самое главное, ребенок поощрялся к самостоятельному развитию без ненужного, потенциально вредного влияния неуемной материнской любви.