Колин Маккалоу - Милый ангел Страница 28

– Все зависит от того, что станет с Шаром, – повторила я.

– Верно. – Вид у хозяйки по-прежнему был загадочным.

Я попробовала выведать, в чем дело, пойдя окольным путем:

– Интересно, кому первому пришло в голову делать шары из горного хрусталя и высматривать в них будущее?

– Не только будущее – иногда и прошлое. Не знаю… Шары считались древним изобретением еще в те времена, когда Мерлин был мальчишкой, – не попалась на удочку миссис Дельвеккио-Шварц.

Я ушла от нее пораньше, чтобы не опоздать к приезду мистера Форсайта, но не все в моей жизни можно было изменить только потому, что появился он. Ко мне в гости на свои законные два часа пришла Фло, и мне было все равно, понравится это мистеру Форсайту или нет. Поначалу миссис Дельвеккио-Шварц колебалась, но я настояла на своем. Гарольд составил компанию хозяйке дома, а ангеленок спустился ко мне.

С Гарольдом я опять встретилась в темноте. Он ждал. Его глаза пылали ненавистью. Не обращая на него внимания, я начала спускаться по лестнице.

– Шлюха! – прошипел он. – Шлюха!

Мистер Форсайт был точен. К его приходу я сидела на полу рядом с Фло и вместе с ней играла мелками, потому что от других занятий она отказывалась. Я привезла из Бронте свои старые игрушки – куклу с целым гардеробом, трехколесный велосипед, кубики с буквами. Но Фло на них даже не взглянула. Она не расставалась с мелками.

– Открыто! – крикнула я.

Первое, что увидел ошарашенный гость, была его подружка, сидящая на тряпичном коврике и играющая с четырехлетним ребенком. Мистер Форсайт так старательно делал невозмутимое лицо, что я не выдержала и расхохоталась.

– Нет, это не мой ребенок, – объяснила я, встала, обняла его, притянула к себе и коснулась губами и носом белоснежной пряди волос на виске. От него приятно пахло дорогим мылом, он не портил волосы бриолином. Я взяла его за руку и подвела к Фло, которая бесстрашно взглянула на гостя и сразу улыбнулась. – Это Фло, дочка нашей домовладелицы. Я присматриваю за ней каждое воскресенье, с четырех до шести, так что, если ты торопишься, нам придется ограничиться разговорами.

Он присел на корточки, погладил Фло по голове и улыбнулся ей:

– Привет, Фло!

Ортопеды умеют ладить с детьми, которых много среди их пациентов, но, несмотря на все старания, мистеру Форсайту так и не удалось разговорить Фло.

– Она ведет себя будто немая, – объяснила я, – хотя мать утверждает, что она говорит. Ты, конечно, не поверишь, но мы с подругой считаем, что Фло с матерью общаются без слов, как телепаты.

Он и вправду не поверил, чего и следовало ожидать, – ведь он врач. Врачи недоверчивы, особенно когда речь заходит о телепатии и экстрасенсорике. В этом можно убедить разве что психиатра и, пожалуй, врача с азиатскими корнями.

Сегодня Гарольд отстрелялся в рекордные сроки: Фло не пробыла у меня и получаса, когда в открытую дверь торопливо вошла миссис Дельвеккио-Шварц.

– А, вот ты где, ангеленок! – неестественным голосом воскликнула она, будто уже обыскала весь Дом в поисках пропажи. Внезапно она замерла, точно плохая актриса, и притворилась, будто только сейчас заметила в комнате мужчину. – О-о, сам Король Пентаклей! – взревела она и схватила ошеломленную Фло. – Идем, ангеленок, не будем мешать. Оставим их наедине, хе-хе.

Взглядом я дала ей понять, что менее правдоподобной комедии еще не видывала, и произнесла:

– Миссис Дельвеккио-Шварц, это доктор Дункан Форсайт, один из моих начальников из больницы. Сэр, это мать Фло и домовладелица.

Старая калоша изобразила реверанс.

– Счастлива познакомиться с вами, сэр. – С Фло под мышкой она широкими шагами покинула комнату, не переставая посмеиваться.

– Боже мой! – Мистер Форсайт уставился на меня. – Фло ее родная дочь?

– Миссис Дельвеккио-Шварц говорит, что родная, и я ей верю.

– Наверное, малышка родилась уже в период менопаузы.

– Ее мать говорила, что до самых родов даже не знала, что беременна.

После этого нам целый час было не до слов. Ах, какой мужчина! Мы будто созданы друг для друга.

– Перестань называть меня мистером Форсайтом и сэром, – попросил он первым делом, когда отдышался. – Меня зовут Дункан, ты это знаешь. Я хочу слышать, как ты зовешь меня по имени, Харриет.

– Дункан, – сказала я и повторила: – Дункан, Дункан, Дункан.

Мы опять надолго умолкли, а потом я подогрела тушеную баранину, которую приготовила еще утром, и сварила к ней картофель. Он ел, словно изголодался.

– Тебя не смущает то, что я женат? – спросил он, подбирая соус кусочком хлеба.

– Нет, Дункан. Вчера я поняла, что ты сначала все обдумал и только потом приехал ко мне. Если ты считаешь, что твой брак ни при чем, значит, он и меня не смущает.

Но разумеется, он не мог не думать о том, что женат, и пустился в объяснения – более подробные, чем мне хотелось бы. Как тяготило его чувство вины! Он винил себя в том, что его тянуло ко мне; его жена была бесчувственной ледышкой и воспринимала его как живой кошелек. Так относятся к врачам многие женщины, которые выходят за них замуж. Слушая разговоры Крис и нашей медсестры, я уже знала, что мистер Форсайт женат на их однокурснице – самой хорошенькой и веселой медсестре выпуска. В те времена сам Дункан был наиболее видным и симпатичным холостым ординатором Королевской больницы. Вдобавок ко всему его семья до неприличия богата. Старая финансовая аристократия, как выразилась медсестра с затаенной завистью в голосе. Это звучит внушительно в стране, которая сама еще очень молода, но вряд ли австралийские представления об аристократии совпадают с английскими.

Первые несколько лет Дункан и Кэти были счастливы, он приобретал известность как специалист, а она родила двух мальчиков. Марку тринадцать лет, Джеффри одиннадцать. Дункан нежно любит их, но почти не видит: мотается на своем «ягуаре» от пациента к пациенту, пропадает в операционных, консультационных центрах, палатах, принимает амбулаторных больных. У меня на языке уже вертелся вопрос, какого черта они поселились в Северном предместье, если все больницы находятся на противоположном конце Сиднея, – это же неудобно для всех. В больнице Винни почти все штатные врачи – католики или евреи, которые благоразумно селятся в Восточном предместье.

Но я ничего не сказала – сообразила, что ответ Дункана не будет иметь никакого отношения к действительности. А действительность такова: женам наших врачей нравится жить не где-нибудь, а в Северном предместье. Они вьют гнездышки между Линдфилдом и Варунгой, где можно без опасений кататься по пустым шоссе на симпатичных британских автомобильчиках, собираться, чтобы поиграть в бридж и вист, заседать в дамских комитетах, играть в теннис. Их дети посещают шикарные частные школы в том же районе, где сохранились большие участки настоящего леса. Северное предместье – идиллическое место обитания богатых жен.

Во всяком случае, Кэти Форсайт представлялась мне избалованной стервой, хотя Дункан решительно защищал ее и считал виноватым в измене только себя. И подсознательно взваливал часть вины на меня.

– Ты ведьма, милая моя, – сказал он, взяв меня за руку. – Ты меня околдовала.

Ну и что тут скажешь? Я промолчала.

Он поднес мою ладонь к губам и поцеловал.

– Ты не представляешь, каково это – слишком преуспевать, – продолжал он, – но я тебе объясню. Близкие не в состоянии понять, что ты любишь не деньги, а работу как таковую. Создается впечатление, будто ты принадлежишь всем, но только не себе. Даже на работе, которая в том и заключается, чтобы дарить людям радость, приходится постоянно следить за тем, как бы не всколыхнуть затхлый больничный пруд. Мой дядя – председатель правления больницы, и это долгие годы здорово мешало мне. Мне вполне хватало должности младшего врача: время оставалось и для научной работы, и для пациентов. Но с тех пор, как я стал старшим врачом отделения, мне приходится часами торчать на собраниях и совещаниях. Больничная политика ничем не лучше любой другой.

– Наверное, тоска жуткая, – посочувствовала я, впечатленная тем, что совсем не дядя подталкивал его вверх по служебной лестнице. Дункан Форсайт таков, каким он кажется, – очень милый, порядочный, образованный, умный человек. – Не беда, Дункан. Будет у тебя свободный часок – приезжай, на Виктория-стрит тебе всегда рады.

Конечно, он ожидал услышать совсем не это. Он ждал признаний в страстной любви, уверений, что ради него я сверну горы, буду стирать ему носки и делать фелляцию. Что ж, носки – это можно, а фелляцию я уже отчасти попробовала, если так можно выразиться. Но я пока не знаю, хочу вручить ему ключи от моего сердца или нет. Мне очень жаль его, он мне нравится, нам хорошо вдвоем в постели, у нас есть общие интересы – наша работа. Но любовь? Если это и есть ключ к моему сердцу, тогда никакой любви.

Дункан уехал в девять вечера, а я еще час просидела, думая о нас, но так и не уверовала, что безумно люблю его. Потому что я не прощу себя, если пожертвую ради него свободой. Я сказала миссис Дельвеккио-Шварц чистую правду: мне не нужен роскошный особняк и статус жены врача.