М. Стедман - Свет в океане Страница 29

– Я так хочу, папа.

– Замуж за боша! – Он бросил взгляд на стоявшую на камине фотографию Эллен в серебряной рамке. – Твоя мать ни за что бы такого не допустила! Я обещал ей, что воспитаю тебя как следует…

– И тебе это удалось, папа, поверь!

– Нет, не удалось. Раз ты собираешься связаться с этим чертовым немецким булочником!

– Он австриец.

– Какая разница? Тебя отвезти на экскурсию в лечебницу, чтобы показать, в каких болванов превратились наши парни после газовой атаки? И это я построил для них госпиталь на свои деньги!

– Тебе отлично известно, что Фрэнк даже не был на войне – его интернировали. Он никому в жизни не причинил зла.

– Ханна, прояви благоразумие. Ты красивая девушка. Вокруг полно ребят – что в Перте, что в Сиднее, что, черт возьми, в Мельбурне, – которые сочтут за честь стать твоим мужем.

– Ты хочешь сказать, что они с удовольствием позарятся на твои деньги?

– Ты снова за старое? Ты слишком хороша для моих денег, так, что ли, дочка?

– Речь совсем о другом, папа…

– Я работал как вол, чтобы стать тем, кем стал. Я не стыжусь ни того, кем был, ни того, кем теперь являюсь. Но ты… ты заслуживаешь лучшей судьбы!

– Это моя жизнь, и я хочу прожить ее по собственному разумению.

– Послушай, если ты хочешь заняться благотворительностью – пожалуйста! Поезжай и поработай в миссии с аборигенами. Или в сиротском приюте. Тебе совершенно не обязательно выходить замуж из жертвенности!

При последних словах лицо Ханны залилось краской, а сердце бешено заколотилось. И причиной был не только гнев, а червячок сомнения, что это могло оказаться правдой. Что, если она сказала Фрэнку «да» из одного лишь желания отвадить охотников за ее состоянием? Или хотела хоть чем-то компенсировать Фрэнку те лишения и унижения, через которые ему пришлось пройти? Но, вспомнив, как у нее замирало сердце при виде его улыбки и как смешно он поднимал подбородок, размышляя над ее вопросом, она вновь обрела уверенность.

– Он очень достойный человек, папа. Дай ему шанс.

– Ханна! – Септимус положил ей руку на плечо. – Ты знаешь, как сильно я тебя люблю. – Он погладил ее волосы. – Помнишь, как маленькой ты не позволяла матери расчесывать тебе волосы? И всегда говорила: «Пусть это делает папа!» И я делал! Ты залезала ко мне вечером на колени, я расчесывал тебе волосы, и мы вместе смотрели, как на углях в камине подрумянивались лепешки. Мы вместе скрывали от матери пятнышко, которое ты посадила на платье маслом. А твои волосы сияли, как у персидской принцессы… Я прошу тебя об одном – не торопись. Давай немного подождем!

Если ему нужно время, чтобы просто свыкнуться с этим браком и взглянуть на все по-другому… Ханна уже была готова уступить, но отец продолжил:

– Ты увидишь, что я прав и что ты совершаешь ошибку, – он резко выдохнул, как будто принял важное решение по бизнесу, – и будешь мне благодарна, что я удержал тебя от такого опрометчивого шага.

Она отстранилась.

– Я никому не позволю решать за себя. Ты не можешь запретить мне выйти замуж за Фрэнка.

– Ты хочешь сказать, что я не могу тебя отговорить?

– Я достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, не испрашивая дозволения, и выйду, если захочу!

– Тебе, может быть, не важно, как это скажется на мне, но подумай о сестре. Ты же понимаешь, что будут говорить люди.

– Эти «люди» – жалкие и лицемерные ксенофобы!

– Вижу, что университетское образование не прошло даром! Теперь ты запросто можешь унизить отца мудреными словечками! – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Никогда не думал, что придется говорить такое, но если ты выйдешь замуж за этого человека, то без моего благословения. И без моих денег.

Ханна выпрямилась и произнесла с необыкновенным достоинством, которое явно унаследовала от матери: именно оно в свое время произвело на Септимуса неизгладимое впечатление при знакомстве со своей будущей женой:

После тихой свадьбы, на которую Септимус отказался явиться, молодая чета поселилась в неказистом дощатом домике Фрэнка на окраине города. Жили они очень скромно. Ханна давала уроки фортепьяно и учила грамоте лесорубов. Кое-кто из них даже испытывал нездоровое удовольствие от самого факта, что нанимает – пусть всего на час в неделю – дочь человека, на которого трудился сам. Но в целом к Ханне относились с большим уважением, и ее любили за отзывчивость и неизменную доброжелательность.

Она была счастлива. Она нашла мужа, понимавшего ее и разделявшего ее интересы, с кем можно было обсуждать и философию, и классическую мифологию, а от его улыбки улетучивались все тревоги и не были страшны никакие невзгоды.

С годами к Фрэнку стали относиться с большей терпимостью, но избавиться от акцента ему так и не удалось. Хотя некоторые, вроде жен Билли Уишарта и Джо Рафферти или матери последнего, завидев Фрэнка, по-прежнему демонстративно переходили на другую сторону улицы, но в целом его жизнь постепенно наладилась. К 1925 году Ханна и Фрэнк решили, что встали на ноги и имеют достаточно стабильный доход, чтобы завести ребенка, и в феврале 1926 года у них родилась дочь.

Ханна вспоминала, как проникновенно и мелодично Фрэнк пел колыбельную, укачивая их малютку. «Schlaf, Kindlein, schlaf. Dein Vater hьt’ die Schaf. Die Mutter schьttelt’s Bдumelein, da fдllt herab ein Trдumelein. Schlaf, Kindlein, schlaf». [18]

В той маленькой комнатке, освещенной тусклым светом керосиновой лампы, морщась от боли в спине и сидя на сломанном стуле, он ей признался:

– Я так счастлив, что не могу в это поверить!

В один из мартовских дней алтарь украсили вазами с цветами из сада Фрэнка и Ханны, и их сладкий аромат наполнил всю церковь и ощущался даже на задних рядах церковных скамей. Ханна надела бледно-голубое платье с фетровой шляпкой в тон, а Фрэнк – костюм, в котором женился и который даже спустя четыре года после бракосочетания был ему по-прежнему впору. Крестными родителями выбрали кузину Фрэнка Беттину и ее мужа Уилфа, которые специально приехали из Калгурли, и сейчас оба с умилением улыбались, разглядывая младенца на руках у Ханны.

Преподобный Норкеллс стоял возле купели и неловко пытался открыть нужную страницу молитвенника, заложенную яркой закладкой на обряде крещения. Неуверенность его движений могла вполне быть связана с доносившимся от него запахом спиртного.

– Прошло ли сие дитя обряд крещения? – начал он.

Был жаркий воскресный день, и жирная мясная муха громко жужжала, так и норовя пристроиться на краю купели, чтобы напиться, но крестные родители ее отгоняли. Однако она и не думала сдаваться и в конце концов оказалась в воде, куда ее отправила Беттина ловким движением веера. Викарий, не прекращая обряда, выудил ее оттуда.

– Отрекаешься ли от сатаны, всех дел его и всего служения его?..

– Отрекаюсь, – хором ответили крестные родители.

В это время послышался скрип осторожно открываемой входной двери. У Ханны радостно забилось сердце при виде отца, вошедшего за Гвен и медленно опустившегося на колени у задних скамеек. Ханна не разговаривала с ним с того самого дня, когда она покинула отчий дом, чтобы выйти замуж, и она думала, что отец ответит на приглашение на крестины обычным молчанием.

– Я сделаю все возможное, Ханни, – пообещала Гвен. – Но ты же не хуже меня знаешь, какой он упрямый. Я постараюсь. Сама я точно приду, что бы он ни говорил. Это уже и так затянулось слишком надолго.

Фрэнк повернулся к Ханне.

– Видишь? – прошептал он. – Господь сам решает, когда и что должно случиться.

– Господь милосердный, пусть ветхий Адам в этом ребенке умрет, а новый человек возродится…

Слова разнеслись по сводам церкви, и младенец беспокойно заерзал на руках у матери и захныкал. Ханна поднесла к крошечным губкам костяшку своего мизинца, и ребенок довольно зачмокал. Обряд продолжился, и Норкеллс, забрав малышку у матери, обратился к крестным:

– Каким именем нарекаете вы сие дитя?

– Грейс-Эллен.

– Грейс-Эллен, крещу тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Септимус оставался на задней скамейке до самого конца обряда. Ханна медленно прошла по проходу, а малышка у нее на руках беспокойно крутила головкой, озираясь по сторонам. Остановившись возле отца, Ханна протянула ему ребенка, и Септимус, чуть замявшись, взял его на руки.

– Грейс-Эллен. Сегодня настоящий праздник! – с трудом произнес он, и по его щеке скатилась слеза умиления. Ханна взяла его за руку.

– Давай подойдем к Фрэнку, – сказала она и повела его по проходу.

– Пожалуйста, зайдите, – пригласила Ханна, когда отец с Гвен остановились у ворот ее дома.