Дэвид Кроненберг - Употреблено Страница 29

– В лингвистических поисках выразился мой юношеский бунт, направленный в основном против отца. А отец обратил мое оружие против меня же – решил отправить учиться в Сорбонну с этим моим выстраданным французским. Все смеялся – квебекский, мол, вообще не французский, попробуй заговорить на нем в Париже и увидишь, что я прав. Мне предстояло слушать курс без преувеличения самых передовых ученых, писавших на французском, – конечно, я испугалась. Американская еврейка из Торонто, говорящая на плохом, уличном квебекском диалекте.

– А что вы должны были изучать? И кто эти ученые?

– Философию консьюмеризма. Филокон, как говорили студенты. Припоминаю, что на французском это звучит несколько неприлично, если произнести определенным образом. Вы говорите по-французски?

– Да нет. Но читать с грехом пополам могу. У нас вторым языком обычно выбирали испанский. Так что за ученые читали филокон?

– Аристид и Селестина Аростеги. Слышали о них? Супруги. В научном мире к ним неоднозначно относились. Ай! – Чейз замахала рукой, взяла палец в рот, пососала. – Больно как!

– Что такое?

– Прищемила палец. Наверное, вот этой пластиной. Видите? Чтобы вытряхнуть обрезки, ее нужно отодвинуть. И ногти не летят во все стороны, когда стрижешь. Раньше такое не было предусмотрено. “Салли Хансен”, нержавеющая сталь. Ой, кровь…

Тоненькая струйка крови текла, извиваясь, по безымянному пальцу Чейз. Она размазала кровь о средний палец, а потом взяла оба в рот и принялась сосать, глядя на свою руку.

Похоже, Чейз разработала хитроумный план, может, даже вместе с отцом. Наверняка они нашли Натана в интернете и каким-то образом связали с Наоми и ее затеей с Аростеги. Порой, под настроение, Наоми очень даже неосмотрительно вела себя в Сети, хотя прекрасно знала и о судебных исках, возбуждаемых против пользователей “Твиттера”, и об агрессивных нападках на фейсбукеров. А еще кусачки, кровь… Прекрасно разыгранная миниатюра, и совершенно невозможно поверить, что здесь имели место бессознательные действия, подтверждающие наличие у Чейз психической патологии. Однако отводилась ли и ему роль в этом спектакле, или его всего лишь выбрали зрителем?

– Так вы это сделали? Поехали? Слушали курс Аростеги в Сорбонне?

– Да-да, поехала. Пробыла там с ними два года. Слушала и много других курсов, но в основном их. Аростеги.

– А что же ваш французский? Над вами действительно потешались? И говорите ли вы теперь как парижанка?

Чейз уронила руки на колени, многозначительно вздохнула, а затем – контрапунктом – рассмеялась.

– Я теперь вообще не говорю на французском. Ни в каком виде. Совсем.

– Правда? Почему же?

– Наверное, просто все забыла. Уже целый год, как я уехала из Парижа.

Чейз встала, отряхнула платье, грациозно опустилась на пол и принялась перебирать ворсинки ковра, будто высматривая вшей.

– Уронила несколько обрезков, когда показывала вам, как отодвигается пластина. Отец непременно углядит. Я зову его Рентгеном. Он все сечет. Ща бы папа посмотрел…

К концу этого маленького монолога Чейз умело и забавно пародировала доктора Ройфе, его манеру говорить и двигаться, копировала очень точно его развязные, небрежные жесты и нарочито грубоватую речь. Затем она медленно поднялась на ноги, опершись на столик, встала рядом с Натаном и, держа в согнутой ладошке невидимые обрезки ногтей, осторожно покачала рукой вверх-вниз, будто взвешивала их.

– Все собрала? – спросил Натан.

Ему ничего не оставалось, как подхватить импровизацию Чейз и тоже играть в Ройфе.

– Кажется, все, – пропела Чейз сладким голосом. – Да, точно все.

– Чейз, а вы следили за историей Аростеги?

– Как же это?

– Ну, в интернете, например.

– Я обнаружила, что интернет – место очень даже стремное. Особенно для детей. И больше туда не хожу.

– Но вы не ребенок.

Она рассмеялась.

– А в интернете непонятно, ребенок ты или взрослый. Эй, вы слыхали о 3D-печати?

– Слыхал. А что?

– А о 3D-философской печати на ткани?

– Ни разу.

– Про это и в интернете не найдешь. Сказать почему?

– Почему?

Чейз по-прежнему говорила в бойкой развязной манере Ройфе.

– Потому что мы с друзьями его изобрели, а мы не разговариваем. Может, когда и покажу вам эту игрушку.

Чейз повернулась к Натану спиной, поднялась по лестнице и скрылась из виду.

8

Наоми сидела на диване, открытый “Эйр” стоял у нее на коленях, мерцающий диктофон и импозантный фотоаппарат с запачканным соевым соусом жидкокристаллическим экранчиком были водружены обратно на стол, а профессиональный имидж восстановлен. Аростеги сидел на корточках по другую сторону стола и промокал пролитую саке кухонным полотенцем с узором из пряных трав.

– Я должен рассказать, что было после того, как Селестине поставили диагноз. Он уничтожил наше настоящее время, потому что уничтожил будущее. Нам будто дали яду. И незаметно он уничтожил наши отношения со всеми знакомыми. Каждая шутка стала лживой, каждая улыбка – предательской. Ведь мы решили никому не говорить. Мы понимали, что, если наши друзья обо всем узнают, для них, как и для нас, настоящее время будет уничтожено, и не могли этого допустить. Болезнь Селестины сблизила нас еще больше, но близость наша стала печальной, болезненной, обычное одиночество вдвоем превратилось в совместное безумие.

Он скомкал мокрое полотенце, бросил его куда-то в сторону кухни и совком с бамбуковой ручкой принялся собирать объедки, которые рассыпались по полу, аккуратно укладывая лапшу, креветки, водоросли и тофу в ажурную красную пластиковую корзину для покупок, выстеленную газетой.

– После этого диагноза мы перестали фотографироваться. Каждый кадр был лживым. Каждый был напоминанием о жизни уже закончившейся, фотографией смерти. По сравнению с невинными снимками первых лет совместной жизни фотографии Селестины, которые я сделал… после всего… они честные, в них нет предательства, лжи, лукавства. Они жуткие, но правдивые.

– Ари, а что за доктор поставил диагноз? Знаете, некоторые считают, никакого диагноза и не было. Вы якобы выдумали его, чтобы оправдать убийство жены…

Профессор внимательно осмотрел лежавшую на совке креветку, затем взял ее в руку и отправил себе в рот.

– Кто именно говорит? Доктор Чинь?

– Доктор Чинь в числе прочих.

– А прочие – в интернете? В “Твиттере”? Некоторые даже специально блоги создавали, чтобы отстаивать эту точку зрения.

– Да.

– Интернет превратился в площадку для публичного осуждения… Но вы спросили, кто поставил диагноз Селестине, – продолжил Аростеги. – Доктора, который сказал, что у нее лимфолейкоз в поздней стадии, звали Анатоль Грюнберг, он получил Нобелевскую премию за работы в области онкологических заболеваний крови. Кто станет с ним спорить? – Профессор помолчал в задумчивости. – Они были любовниками, еще когда Грюнберг учился на медицинском факультете – Университета имени Рене Декарта, конечно. Они встречались иногда. Селестине нравилось связывать предмет нашего исследования, столь абстрактный, глубинный, с работой человеческого тела. Так она “заземляла” нашу работу. Политика, которую французы обычно используют для “заземления”, казалась ей даже более абстрактной и изолированной сферой, чем философия. Селестина никогда не интересовалась политикой.

Пальцы Наоми мелькали – она уже искала Грюнберга в “Википедии”. С размещенной в статье фотографии на нее смотрел человек с дикими глазами навыкате, толстыми губами и редеющими спутанными волосами.

– Конечно, я слышала о Грюнберге в связи с тем нашумевшим делом о крушении лодки. Он до сих пор практикует? Как лечащий врач?

Грюнберг едва избежал обвинения в homicide involontaire – непредумышленном убийстве – и приговора после трагикомического крушения лодки на реке Марне, в результате которого двое из трех его незаконнорожденных детей лишились голов, а пьяный доктор не пострадал; за упомянутым инцидентом последовала еще более неприятная публичная дискуссия о том, много ли пользы от гения в реальной жизни.

– На этом и строились его революционные исследования. На пациентах вроде Селестины.

– Вы сами говорили с Грюнбергом об этом диагнозе? – спросила Наоми.

– Нет. Мы, конечно, были знакомы, общались в компании, но относились друг к другу прохладно. Возможно, из-за самой обыкновенной ревности. Мы ведь тоже ей подвержены. Но Селестина все мне передавала. Диагнозы, невразумительные статьи на медицинских сайтах стали нашим хлебом насущным.

– То есть вам лично Грюнберг ничего не говорил? – спросила Наоми недоверчиво.

– Он держался как врач, как специалист. Как суровый профессионал. Он не стал бы обсуждать такое за чашечкой кофе.

– А результаты анализов вы видели? Анализ крови? Результаты сцинтиграфии? Компьютерной томографии? Магнитно-резонансной томографии? Рентгеновские снимки? Хоть что-нибудь?