Бернхард Шлинк - Женщина на лестнице Страница 3

Швинд отреагировал на мое сообщение с облегчением и одновременно с озабоченностью:

– Надеюсь, все обойдется.

Три недели я о нем ничего не слышал. За это время он написал левую грудь заново. Ночью, накануне завершения работы, картина упала на металлический столик, где лежали кисти и краски; на картине остались пятна и появился разрыв.

Гундлах позвонил мне, он был вне себя:

– Сначала кислота, теперь эта напасть… Возможно, он великий художник, однако уж больно неловок. Я не могу заставлять его снова заняться реставрацией. Но я человек довольно влиятельный, поэтому сумею позаботиться, чтобы он перестал получать заказы, пока не отреставрирует картину.

Угроза оказалась излишней. Швинд, явившися ко мне в тот же день, был готов, даже жаждал заняться реставрацией, хотя на нее понадобилось бы от одного до двух месяцев. Но он пребывал в отчаянии.

– А что, если он потом опять…

– Полагаете, это его рук дело?

– Уверен. Неужели художник не сумеет прислонить картину к стене так, чтобы она не упала? Нет, он свалил ее, а потом вдобавок порезал ножом. Кант у столика тупой, он бы не порвал холст. – Швинд горько усмехнулся. – Знаете, где находится разрыв? Вот тут. – На этот раз он не стал трогать свою спутницу, а коснулся рукой собственного живота и паха.

– Зачем ему это?

– Из ненависти. Он ненавидит картину, на которой изображена его жена, ненавидит жену, которая бросила его, ненавидит меня.

– За что?

– Он ненавидит не картину, а тебя, потому что я ушла от него к тебе. – Женщина покачала головой. – Картина ему безразлична. Он хочет насолить тебе, вот и уродует картину.

– Вместо того чтобы решить дело со мной напрямую, он уродует картину? Разве это по-мужски? – От возмущения Швинд не мог усидеть на месте. Потом все-таки сел, понуро опустив плечи.

Я попытался осмыслить услышанное. Женщина позировала художнику, а потом сбежала с ним от мужа? Поменяла старого на молодого? Выжала из старого при разводе все возможное?

Но моей проблемой был муж, а не она.

– Оставьте в покое Гундлаха и картину. В юридическом отношении он бессилен вам навредить, его угрозу воспользоваться своим влиянием не стоит воспринимать всерьез. Забудьте про картину, даже если это причинит вам боль. Или напишите ее заново, – надеюсь, такое предложение для художника не оскорбительно.

– Не оскорбительно. Но от картины я отказаться не могу. Впрочем… – Он притих, выражение его лица изменилось, исчезло отчаяние, возмущение, презрение; лицо стало детским, и большой мужчина посмотрел на нас спокойно, уверенно. – Знаете, а ведь повреждение на ноге вполне могло быть случайным. Когда Гундлах заметил его, картина ему разонравилась. Он даже подумал, что повреждение поможет ему все забыть, а забвение принесет облегчение. Поэтому в следующий раз он сам повредил картину. Но, увидев картину в прежней красоте, он вновь полюбит ее.

– Гундлах не производит на меня впечатление человека, который поддается воздействию искусства. – Я вопросительно взглянул на женщину, но она ничего не сказала, не кивнула, а только посмотрела на Швинда удивленными и влюбленными глазами, словно радуясь его детскому простодушию. Я сделал новую попытку. – Вы отдаете себя в его руки. Он будет портить картину снова и снова. Вы не сможете заняться собственной работой.

Швинд печально взглянул на меня:

– За последние месяцы я ничего не написал.

Он рассчитывал отреставрировать картину за месяц или за два, и я был уверен, что потом он вновь появится в моем офисе. Однако минуло лето, а он так и не появился. В октябре я был занят сложным делом, поэтому не вспоминал о Швинде.

Но однажды утром наш администратор сообщил, что ко мне пришла Ирена Гундлах. На ней были жакет, топик, джинсы, и поначалу мне показалось, что для осени она одета слишком легко, однако, взглянув в окно, я увидел, что утренний туман рассеялся, небо посинело, а листья каштанов поблескивают золотом на солнце.

Подав мне руку, она села.

– Я пришла по поручению Карла. Ему хотелось поблагодарить вас лично, но сейчас у него такой период, когда лучше не отвлекаться от работы. В последние месяцы Гундлах находился в США, не мешал, поэтому Карл не только отреставрировал мой портрет, но и начал новую картину. – Она улыбнулась. – Вы бы его не узнали. Избавившись от проблем с моим портретом, он стал совершенно другим человеком.

– Весьма рад.

Она не поднялась с места, а лишь положила ногу на ногу.

– Счет, пожалуйста, пришлите на мой адрес. У Карла нет денег, он все равно передаст счет мне. – Она заметила в моих глазах вопрос, прежде чем я успел подумать о нем. – Это не деньги Гундлаха. Мои собственные. – Она улыбнулась. – Интересно, какое впечатление производит на вас наша история? Богатый старик заказывает молодому художнику портрет своей молодой жены, а они влюбляются друг в друга и сбегают. Расхожее клише, не правда ли? – Она продолжала улыбаться. – Мы любим расхожие клише за их правдивость. Впрочем… Разве Гундлах уже старик? А Карл все еще молодой художник? – Она рассмеялась, и меня удивил хрипловатый смех женщины с белокурыми волосами, бледной кожей и ясным взором. Смеясь, она чуть прищурилась. – Порой я задаюсь вопросом: так ли уж молода я сама?

Я тоже улыбнулся:

– Разве нет?

Она сделалась серьезной:

– У молодых есть чувство, будто все поправимо – все неудачи, проступки, даже преступления. Если этого чувства нет, а события и поступки оказываются необратимыми, значит мы стареем. У меня такого чувства больше нет.

– Тогда я вообще не был молодым. Моя мать умерла, когда мне было четыре года, – разве такое поправимо? Бабушка не смогла заменить ее.

Она пристально взглянула на меня своими ясными глазами:

– Вы еще никогда не любили, верно? Вероятно, вам следует постареть, чтобы стать молодым. Чтобы найти свою женщину, вернуть себе мать, которую вы потеряли, сестру, которой у вас не было, дочь, о которой вы мечтаете. – Она улыбнулась. – Мы, женщины, становимся всем этим, когда нас любят по-настоящему. – Она встала. – Не знаю, увидимся ли мы снова. Надеюсь, что нет, – пожалуйста, поймите меня правильно. Если мы увидимся снова, все пойдет вверх дном. Не кажется ли вам иногда, что Бог, позавидовав нашему счастью, рушит его?!

Мне хотелось бы считать ее слова пустой болтовней и поскорее забыть о ней. Какая разница, ее это деньги или Гундлаха. Главное, денег у нее хватает и работать ей не надо. Бездельница, пустышка. Однако забыть ее не удавалось. Она не шла у меня из головы – нога, положенная на ногу, узкие джинсы, узкий топик, ясные глаза и хрипловатый смех; раскованная, вызывающая, приводящая в смятение. Да, я испытывал смятение, когда она сидела напротив. Еще более сильное смятение я испытал на следующий день, побывав в доме Гундлаха и увидев ее портрет.

Нет, подумал я, когда Гундлах вышел мне навстречу и поздоровался, он вовсе не старик. Лет сорока на вид, худощав, густые темные волосы с проседью на висках, энергичные движения, энергичная манера говорить.

– Спасибо, что пришли. У нас сложились непростые отношения с вашим клиентом. Уверен, нам с вами будет легче.

Я не собирался ехать к Гундлаху в Таунус. Мне хотелось настоять, чтобы он приехал ко мне, коль скоро ему от меня что-то нужно. Однако он позвонил нашему администратору, и тот договорился с Гундлахом о моем визите.

– Не принять приглашение Гундлаха? Вам предстоит еще многому научиться.

Администратор перечислил фирмы, которыми владел Гундлах, обрисовал размеры его состояния и влиятельность. Пришлось поехать, в доме меня встретил камердинер, провел в фойе, где я некоторое время сидел, ожидая Гундлаха и борясь со своей гордыней.

Задело мою гордыню и то, что Гундлах взял меня под руку. Он провел меня в салон. Справа окна с видом на равнину, слева книжные стеллажи, прямо передо мной на белой стене – картина. Я остановился, не мог не остановиться, и Гундлах отпустил мою руку. Вы еще никогда не любили… когда нас любят по-настоящему… Бог завидует нашему счастью… Все, что было сказано накануне, теперь обещала она, обнаженная, спускаясь по лестнице.

– Да, – сказал Гундлах, – прекрасная картина. Но на ней лежит какое-то проклятье. Ноги, грудь, пах, одно повреждение за другим. – Он покачал головой. – Закончились ли эти повреждения? Не уверен. А вы?

– Я…

– А что, если повреждениям не будет конца? И Швинд будет являться сюда снова и снова? Я не хочу видеть его у себя, пусть лучше пишет новые картины, а не реставрирует старые. Но он не может иначе. Вот и приходится пускать его в дом для реставрации, как того требует закон. Так ведь?

Он смотрел на меня дружелюбно, иронически. У него были свои адвокаты, поэтому он знал, что юридические позиции Швинда весьма слабы. Понимал я и то, что должен делать вид, будто эти позиции сильны. Я не мог подвести своего клиента. Не мог и сказать Гундлаху, что он ведет с моим клиентом нечестную игру. Я кивнул.