Венди Холден - Оуэн & Хаати. Мальчик и его преданный пес Страница 3

Стэн, приехавший в Англию из Барбадоса для учебы на ветеринара и проработавший в клинике Хармсуорта уже двадцать четыре года, знал, что первым делом нужно было стабилизировать состояние пса после шока, который тот испытал. Стэн поместил нового пациента под капельницу для регидратации (восполнения потери жидкости), дал ему болеутоляющие препараты и антибиотики, затем обработал и перевязал его раны, включая серьезную рану губы, которую пришлось даже зашивать, и шишку, или ушиб, на голове. Хвост у пса был перерезан, и Стэн сознавал, что его вместе с одной задней лапой придется удалить. Но сейчас главным было, чтобы искалеченный пес выжил в последующие несколько дней. Это было самым важным, иначе риск потерять животное под анестезией был очень высок.

Ветеринары положили пса на пуховое одеяло в теплом и тихом боксе собачьего питомника и попросили дежурных медсестер проследить за его состоянием в течение ночи. Прогнозировать, выживет ли бедняга, было сложно; и некоторые работники считали, что пес долго не протянет.

Стэн Маккаски продолжил ночное дежурство; ему пришлось еще прооперировать раненую кошку, и покалеченного пса он больше не видел. «К нам постоянно поступают четвероногие пациенты, и мы их лечим, а потом больше никогда не видим, и ничего о них не знаем, – признавался он потом. – Я больше не имел дела с тем анатолийским карабашем, но я никогда не забуду его. Пес был таким милым и трогательным».

Те же чувства испытала и Шивон Триннаман. Оставляя карабаша в клинике и внося в регистрационный журнал официальную, скупую и сухую запись: «Бродяга: Е10», она, конечно же, понимала, что пес может не выжить. И эта мысль огорчала Шивон. «Он засел в моей памяти и совсем не из-за места и обстоятельств, при которых был найден, – вспоминала она позднее. – Выражение его глаз – вот, что заставляло меня еще долгое время спустя возвращаться к нему мыслями снова и снова».

Даже те сотрудники клиники Хармсуорта, которые «попривыкли» к плохому отношению людей к животным – а где-то пятнадцать процентов их пациентов становились жертвами крайне жестокого или пренебрежительного обращения – были шокированы тем, что случилось с их новым пациентом. Ветеринары, которые прежде спасали животных с побоями, резаными ранами или увечьями, полученными в собачьих боях, прилагали все усилия, чтобы анатолийский карабаш остался жив. Было очевидно, что пса ударили по голове, от чего он, по всеобщему убеждению, потерял сознание. Некоторые даже подозревали, что беднягу каким-то образом связали, чтобы он не смог выбраться с путей. Смотреть на молодого искалеченного красавца было неимоверно тяжело. «Бродяга: Е10» покорила всех, кто ее видел. И отчасти потому, что, несмотря на свое плачевное состояние, она продолжала с надеждой глядеть на любого, кто к ней подходил.

Одной из первых в ту ночь увидела раненое животное в боксе собачьего питомника Мишель Херли. Она работала на добровольных началах в благотворительном обществе «Все для собак» в Северном Лондоне и бывала в клинике Хармсуорта и других питомниках по два – три раза на неделе. С помощью волонтеров общество «Все для собак» спасает от 250 до 300 собак в год и подыскивает им новых хозяев по всей стране, а также помогает пристроить в добрые руки пациентов клиники Хармсуорта – не всех, конечно, но скольких может. Подыскивая новых хозяев для бездомных собак, Мишель обычно фотографирует «кандидатов» в приемыши и размещает их снимки на разных сайтах, посвященных спасению животных.

Всякий раз, когда история по спасению животного заканчивается счастливо, общество использует эти фотографии «до и после» для изобличения фактов жестокого обращения людей с их «меньшими братьями». Но снимать пострадавших животных всегда тяжело и горестно. Мишель сделала несколько снимков анатолийского карабаша, когда тому еще не удалили изувеченную лапу и вид у него был очень жалостливый.

Покалеченный пес пережил в клинике свою первую ночь, а затем и еще одну, и у наблюдавших его ветеринаров появилась надежда. Никто так и не подал объявления о пропаже собаки, подходившей под его описание. Не имелось у пса и микрочипа, что было крайне странно для такой дорогой и довольно редкой породы. Сотрудники клиники были убеждены: все это вкупе указывало на акт бесчеловечной жестокости.

В течение следующих нескольких дней второй ветеринарный врач КОЗЖ, Фиона Бьюкен, не единожды встречалась со своими коллегами из клиники, чтобы обсудить, что делать дальше с их пациентом. Пес, конечно, был очень милым и добрым, но все они прекрасно знали, что, повзрослев, он станет очень крупным. Как сможет он управляться без одной лапы? Ветеринары долго спорили – быть, может, усыпить его было бы гуманней? Если бы пес потерял переднюю лапу, они бы, скорее всего, так и сделали. Но, в конце концов, решили дать ему шанс.

Когда шок от наезда поезда прошел, к покалеченному пациенту вернулась чувствительность к боли. А его раны были настолько страшными, что ветеринарам даже не удавалось сделать качественные рентгеновские снимки. Выбора не оставалось – лапа и хвост были раздроблены до кровавой каши, и спасти их было невозможно.

Как только состояние пса стабилизировалось и хирургическое вмешательство стало возможным, Фиона провела ему анестезию и удалила хвост у самого основания спинного хребта, а лапу – почти около бедра. Повремени она с ампутацией, и в рану могла проникнуть инфекция. В соответствии с политикой клиники по отношению к бездомным животным она также кастрировала пса. Позднее Фиона рассказывала: «Я могла только надеяться, что ему подыщут хороший приют. Я понимала, что пристроить его будет нелегко. Хотя, как бы это странно ни звучало, история, случившаяся с этим псом, и то, что он лишился одной лапы, могли только сильнее растрогать сердобольных людей и повысить его шанс на выбор из общей массы собак». Фионе приходилось выполнять, как она выразилась, «неблагодарную работу», но этот четвероногий пациент еще долго вспоминался ей после операции: «Было в нем что-то такое, что побуждало уделять ему особое внимание».

Никто не знал клички большого пса, но один за другим сотрудники общества проникались к животному. Они стали называть его «плюшевым мишкой». Несмотря на жестокость, проявленную к нему каким-то бессердечным человеком, их новый пациент постоянно искал внимания людей. Как и до операции, он, едва очнувшись от наркоза, начал пытаться привставать, приветствуя любого подходившего к нему человека. Те, кому доводилось видеть избитых до полусмерти собак, продолжающих вилять хвостом при виде человека, соглашались, что этому анатолийскому карабашу следовало дать настоящее имя. Уж слишком сухо, по-больничному, звучало журнальное «Бродяга: Е10», да и обзывать его «треногой» (как в среде ветеринаров было принято называть собак с тремя лапами) язык не поворачивался ни у кого. Очаровательный пес явно того не заслуживал.

И вот одному человеку, Алексу, работавшему с Мишель в обществе «Все для собак», пришла в голову кличка – Хаати.

Все согласились, что она подходит ему идеально. Кличка приклеилась. Она была производным от Хати. А Хати было уменьшительным от Хатико – прозвища чистокровного кобеля породы акита-ину, который в 1920-е годы прославился на всю Японию своей потрясающей верностью человеку. Каждую ночь он поджидал на железнодорожной платформе своего хозяина, возвращавшегося поездом с работы. (Кличка «Хатико» значила в переводе «верный пес номер 8 – он был восьмым щенком в помете – а также «принц».) В один из майских дней 1925 году с владельцем Хати, профессором Токийского университета Эйсабуро Уэно, случился инсульт, прямо на работе, и домой он не вернулся. Десять лет по его кончине Хати продолжал приходить на станцию и понапрасну ждал своего хозяина. Пассажиры пригородных поездов, встречавшие пса каждую ночь на платформе, вскоре подружились с ним и стали подкармливать. А слухи о его безграничной верности распространились по всей стране. Газеты пестрели статьями о нем – Хати стал настоящим героем. Учителя приводили его детишкам в пример, как олицетворение настоящей верности, которую бы и им следовало выказывать своему императору и своим родителям. И вскоре Хати стал источником национальной гордости.

На станции в честь верного пса – и еще в его присутствии – была установлена бронзовая скульптура работы известного художника. Нужды военного времени вынудили властей ее переплавить, но по окончании войны сын мастера воссоздал копию скульптуры. Памятник стал популярным местом свиданий на станции; люди и по сей день собираются у «входа Хатико», а выражение «встретимся у Хатико» понятно большинству жителей Токио. Точное место, где преданный пес поджидал своего хозяина, обозначено бронзовыми отпечатками лап.

Когда Хати, наконец, умер, в марте 1935 года (все еще терпеливо поджидая своего хозяина), его чучело выставили на обозрение в токийском Национальном музее природы и науки. Посмотреть на него потянулись тысячи людей. И вот почти восемьдесят лет в сувенирной лавке музея посетители охотно покупают его фигурки. Каждый год на той станции, где Хати ждал своего хозяина, проводится поминальная служба, и почтить его память приезжают любители четвероногих питомцев со всего мира. А в 1959 году на национальном японском радио впервые прозвучала запись лая Хати, которую прослушали миллионы людей.