Серж Жонкур - Опасная связь Страница 3

Она зажигает тусклый светильник в помещении на первом этаже, отведенном для почтовых ящиков, а заодно и для мусорных бачков. Старая лампочка заливает его янтарным светом. Аврора выбрасывает рекламные проспекты и оставляет счета. Выйдя оттуда, она поднимает голову: колышется листва на ветру, однако сегодня вечером вóронов она не видит. Что не успокаивает ее дурные предчувствия.

Оказавшись на лестнице, она решает не зажигать свет. Они мерещатся ей на каждом этаже, и порой она боится наткнуться на них даже здесь, на лестничной площадке. Она твердит себе, что однажды вечером ей не удастся совладать со своим страхом, он настолько парализует ее, что не позволит вернуться к себе домой. Ричард каждый раз втолковывает ей: «Аврора, это всего лишь птицы, если уж на то пошло, они сами тебя боятся». Но она знает, что это неправда, эти вороны, даже когда до них остается меньше метра, не шевелятся, наблюдают за вами или дразнят. Эта пара воронов – олицетворение всех тех страхов, которые сейчас обступили ее, всего того, что разладилось в ее жизни: накопившиеся долги, ее компаньон, который не разговаривает с ней с сентября, все способствует тому, чтобы окончательно выбить ее из колеи.

В городе тратят свою жизнь на то, чтобы произвести первое впечатление. В течение дня встречаешь тысячи взглядов, соприкасаешься вплотную со столькими людьми, едва замечая некоторых, а других даже не видя. В Людовике всех сразу же поражает его стать. Такое телосложение налагает отпечаток и на характер, определяет его отношение к другим, а кроме того, обязывает к некоей осторожности, как сегодня вечером в этом переполненном автобусе: он чувствует, что при малейшем нарушении равновесия может причинить кому-нибудь боль, так что цепляется крепче за поручень, особенно когда нервный водитель встряхивает своих пассажиров. Три старушки, сидящие прямо под Людовиком, кажутся совсем крошечными, несколько мужчин выглядят не больше. Он не уверен, что женщины присматриваются к нему, зато мужчины точно бросают взгляды, завидуя его комплекции, в обезличенной толпе она выглядит незаслуженным преимуществом.

Входит молодая женщина с детской коляской, люди пробуют потесниться, но ничего не получается, магнитофонный голос просит пассажиров «пройти в глубь салона», водитель встает и добавляет к словам жест, все ужимаются, внутри становится невозможно дышать, и тогда Людовик выдирается вон из этого зараженного нетерпением автобуса. У него проблемы с толпой, с этой городской манией сбиваться в кучу. Он оказывается на бульваре, но тут тоже самое, люди бегут, опустив голову. Отвести плечо, сделать шаг в сторону, чтобы избежать столкновения – здесь все это делают не раздумывая, в то время как он пробует сосредоточиться, возвышаясь над толпой. Наверняка надо долго прожить в Париже, чтобы инстинктивно лавировать в столь плотном и спешащем множестве, сливаться с ним, даже не обращая на него внимания.

Прежде ему не случалось ощущать то, что он выделяется своей массой в толпе. Когда он шагал у себя в долине Селе по тропинкам среди высоких скал или в чистом поле, окружающему миру было плевать на его габариты, а здесь он постоянно вынужден от чего-нибудь уворачиваться.

Оказавшись на Национальном мосту, он поворачивает налево, чтобы пройтись по набережным. Здесь широко открывается не стиснутый ничем вид. В городе только река способна вот так раскрыть небо, даже ночью, по крайней мере его тут видно. Сена здесь – единственная умиротворенная, единственная женская стихия. Помимо нее все остальное, что он видит вокруг себя, это вечно раздраженный жесткий, придуманный мужчинами город, чьи монументы и здания возведены мужчинами, скверы, машины и проспекты нарисованы мужчинами, улицы подметены мужчинами, и даже тут, в скейт-парке, через который он тащится по холоду, как недавно под линией надземного метро, тоже одни только мужчины… Идя по набережной вдоль реки, он вполне сознает, что мужики на него смотрят. Смотрят, потому что и он на них смотрит. И этой браваде, этим вызывающим взглядам нет конца. Такое с ним уже случалось, как в тот раз, после напряженной встречи в Иври с одной парочкой, которая целый час изводила его своим криводушием с таким упорством, что он чуть не сорвался… Но сдержал себя. Он срывался два раза в таких же обстоятельствах, два раза другие так доставали его, что он слетал с катушек. Но больше это не повторится, он знает, что больше это не повторится. Рано или поздно благоразумие берет верх у всех. Но, несмотря на это, визиты на дом остаются не самым приятным занятием. Явиться к людям без предупреждения и сразу же довольно резко предъявить им счет, это привносит в отношения нервозность. Он по-настоящему раздражался всего два раза. Два срыва за два года – это, конечно, мало, «но и один может оказаться лишним». Это слова Кубресака, его босса, который поначалу не слишком хотел, чтобы Людовик ходил по домам. Кубресак давно с ним знаком, по регби, видел, как он играл на задней линии в федеральном дивизионе, и знает, что за пределами поля он мухи не обидит, хотя в игре восьмым номером был даже немного жестковат и склонен скорее снести противника, чем искать проход между игроками.

Мало со стороны казаться сильным, надо еще и решиться быть таковым. В свои сорок шесть он выглядит крепким малым, которого ничем не проймешь. Хотя на самом деле чувствует себя совершенно подавленным этим городом. Он и в Париж-то перебрался лишь из чувства долга. А иначе по-прежнему жил бы в долине Селе, несмотря на то что земля не приносит дохода, несмотря на слухи, от которых так и не отделался, несмотря на смерть жены, которую убили химикаты, и несостоявшуюся попытку привлечь их производителей к ответу. Да, он и сегодня еще жил бы сельским хозяйством – наверняка из атавизма, но прежде всего по призванию. Только вот кроме блуждающего воспоминания о Матильде есть еще кое-что, сегодня уже невозможно прокормиться впятером с сорока гектаров лугов, да и то заходящих порой на чужие участки. Уже большая удача, что семье хватает на жизнь, сестра, родители – они справляются, не делая лишних уступок. В конце концов, единственное, чем Людовик может гордиться, это тем, что пожертвовал собой ради сестры и племянников, хотя ему и пришлось оставить свое место зятю. По крайней мере, теперь он уверен, что родители окончат свои дни спокойно, не ломая голову из-за дележа наследства.

Всегда трудно покидать свою землю, особенно когда ты владеешь ею по-настоящему, но после смерти Матильды и всего, что люди об этом болтали, он больше не мог там оставаться. И как только ему подвернулась эта работа в Париже, согласился на нее, словно принимая вызов. Старший из Кубресаков искал переговорщиков для парижского региона, ему были нужны надежные ребята, без особого опыта, но на которых можно положиться. Кубресак владел компанией по производству сельскохозяйственного инвентаря и был давним спонсором нескольких регбийных клубов региона, в том числе Сен-Совёра и Гурдона. Когда Людовик играл среди юниоров, а потом в федеральном дивизионе, имя Кубресака было вписано золотыми буквами на панно спонсоров при входе на стадион. Тридцать лет назад старший из Кубресаков обосновался в Париже, чтобы заняться недвижимостью, но очень быстро столкнулся с проблемой непогашенных задолженностей, масштаб которой натолкнул его на мысль, что во времена кризиса взыскание долгов станет выгодным делом. Факты подтвердили его правоту: сегодня недоимки во Франции составляют шестьсот миллиардов евро в год, в стране, где первый государственный бюджет посвящен погашению долга. И это весьма явный признак того, что мир погряз в долгах, и тут уж либо ты заставляешь платить, либо сам платишь, что должен. Затем Кубресак в 1990-х годах объединился с одним юристом, и они занялись взысканием долгов с большим размахом. Вначале они сами были единственными переговорщиками, теперь используют для этого более сорока сотрудников. Но только трое из них ходят по домам, остальные сидят на телефоне. Коллекторская деятельность требует такта и умения убеждать. После двух месяцев юридической подготовки Людо сделал первые шаги на новом поприще. Чтобы отдалиться от дома, Париж был гораздо более радикальной мерой, чем Лимож или Тулуза, но шок все-таки оказался слишком сильным. И, хотя кажется, будто эта работа как раз по нему, он-то знает, что долго на ней протянуть не сможет. Прошло всего два года, а он уже не выдерживает. Его достали как честные должники-неудачники, загоняющие себя в западню кредитами, так и прохиндеи, которые отказываются платить – два противоположных образа действия ради одного и того же результата: не сегодня так завтра с них спросят деньги.

Но он по крайней мере предпочитает смотреть должникам в лицо, считает это более человечным, потому что заниматься взысканием долгов по телефону, просиживая по восемь часов в день в конторе и неделями изводить людей, все время талдыча им противным голосом одни и те же заученные фразы, – это совсем не для него. Он и визиты на дом выбрал, потому что по большей части его работа сводится к нажатию на кнопку звонка с указанием фамилии, на которую он довольно спокойно давит, и обычно это даже не квартира, а пригородный домик. Тогда как взыскание долгов по телефону часто оборачивается своего рода псовой охотой, неустанной травлей, цель которой – посеять в должнике панику, беспрестанно звоня ему в любое время, и утром, и вечером, звоня всему его окружению, семье и даже на работу, сообщая всем и каждому, что он должен деньги, клея ему на лоб ярлык «должник» и не ослабляя хватку до тех пор, пока он не сломается. Это гнусно.