Колин Маккалоу - Милый ангел Страница 3

Дома я нарвалась на братцев: шумно прихлебывая чай, они потешались над подсмотренным ритуалом прощания в темном переулке.

Сегодняшнее желание: научиться экономить по пятнадцать фунтов каждую неделю, чтобы к 1961 году сбережений как раз хватило на двухнедельный отпуск в Англии. Дэвид вряд ли увяжется за мной – на кого он оставит подопытных мышей?

Четверг

7 января 1960 года

В субботу наконец-то увижу Кингс-Кросс своими глазами: Пэппи пригласила меня на ужин. На всякий случай не стану объяснять маме с папой, где она живет, скажу только, что недалеко от Пэддингтона.

Сегодняшнее желание: только бы Кингс-Кросс меня не разочаровал!

Пятница

8 января 1960 года

Вчера Уилли всех нас перепугал. Подобрать птенца какаду и притащить его домой – это у нашей мамы в порядке вещей. Уилли был таким тощим и жалким, что поначалу мама поила его из пипетки теплым молоком, сдобренным трехзвездочным бренди, который мы приберегаем, чтобы ублажать бабулю. Клюв у птенца был еще слишком мягким, чтобы лущить семена, и мама перевела его на овсянку все с тем же бренди. Мало-помалу Уилли вырос в упитанную, холеную белую птицу с желтым хохолком и грудкой, вечно заляпанной засохшей овсянкой. Мама всегда кормила попугая из блюдца с зайчиками, последнего из моих детских. Но вчера блюдце разбилось, пришлось накладывать овсянку для Уилли в блюдце цвета желчи. Едва увидев, что ему подали, попугай перевернул блюдце вверх дном и заверещал так пронзительно, что в Бронте проснулись все собаки, а папу навестили два парня в синих мундирах, прибывшие в полицейской машине.

Не зря я столько лет подряд читала детективы – видно, дедуктивный метод я освоила так успешно, что даже под отчаянные вопли попугая и нестройный собачий лай сделала сразу два вывода. Во-первых, попугаи достаточно умны, чтобы отличать блюдечки с симпатичными зайчиками по краю от грязно-зеленых тарелок. Во-вторых, Уилли – законченный пьяница. Увидев, что ему подали не то блюдце, он понял, что бренди ему больше не достанется, и рассвирепел от абстинентного синдрома.

Сегодня днем в Бронте был восстановлен мир и покой. В обеденный перерыв я на такси объездила чуть ли не весь город в поисках нового блюдца с зайчиками. Пришлось прикупить к нему и чашку – аж за два фунта и десять пенсов! Все-таки славные у меня старшие братья, Гэвин и Питер. Они возместили мне две трети суммы, поэтому я потратила всего одну треть. Глупо, да? Но этот психованный попугай – мамин любимец.

Суббота

9 января 1960 года

Кингс-Кросс меня ни чуточки не разочаровал. Я сошла на остановке, не доезжая до Тейлор-сквер, и остаток пути проделала пешком, припоминая указания Пэппи. Видно, в Кингс-Кроссе принято ужинать поздно: меня пригласили к восьми, из автобуса я вышла, когда уже совсем стемнело. Пока я шагала мимо больницы Винни, начался дождь – сначала накрапывал еле-еле, но потом пришлось прятаться от него под розовым зонтиком с оборкой. На огромном перекрестке я наконец уверовала, что попала в самый центр Кингс-Кросса: стоя посреди мокрого тротуара, я видела его слепящие неоновые огни и рассекающие тьму фары машин совсем иначе, чем из окна такси. Здорово! Не могу понять только, как местные торговцы обходят пуританские «законы выходного дня»: в субботу вечером все магазины были открыты! Правда, обидно, что мне так и не довелось пройтись мимо магазинов на Дарлингхерст-роуд[4] – пришлось свернуть на Виктория-стрит, к Дому. Это Пэппи так почтительно зовет его – Дом, и пишет с большой буквы. Будто это учреждение. Ноги так и несли меня мимо особняков с террасами.

Обожаю ряды старых викторианских домов с террасами в центре Сиднея – жаль, что их уже почти не осталось. С них содрали чугунное литое кружево, заменили его листами шифера, балконы переделали в лишние комнаты, стены оставили облупившимися. Но все равно эти дома кажутся мне по-настоящему таинственными. Окна со шторами из манчестерских кружев или коричневыми бумажными жалюзи похожи на закрытые глаза. Сколько же они повидали! Нашему дому в Бронте всего двадцать два года, папа выстроил его, когда Депрессия пошла на спад и его магазин снова начал приносить прибыли. Так что наш дом ничего и не видел, кроме нас, а мы – скучное зрелище. Для нас разбитое блюдце Уилли – уже событие, единственный случай, когда к нам нагрянула полиция.

Идти по Виктория-стрит до Дома пришлось долго, и я заметила, что на этом конце улицы на домах с террасами еще сохранилось чугунное литье, а сами дома недавно выкрашены и вообще ухоженны. Неподалеку от Чаллис-авеню улица становилась шире и заканчивалась полукруглым тупиком. Наверное, у городского совета кончился асфальт, потому что тупик вымостили небольшими квадратными деревяшками; ни одной припаркованной в нем машины я не заметила. Все пять домов с террасами, полукругом разместившихся вокруг тупика, будто явились из другого века. Все под номером семнадцать: 17а, b, c, d и e. Средний, 17с, и есть тот самый Дом. На сказочной парадной двери рубиновое стекло изукрашено резными лилиями, сквозь которые виднеется второе стекло, прозрачное; фаски светятся изнутри янтарным и лиловым сиянием. Незапертую дверь я просто толкнула и вошла.

Но волшебная дверь привела не в сказку, а в запущенную переднюю. Стены здесь выкрашены грязно-кремовой краской, деревянная лестница ведет наверх, на длинных витых шнурах висит пара пыльных и грязных лампочек без абажуров, мерзкий бурый линолеум покрывают выбоинки от каблуков-шпилек. От самых плинтусов на высоту примерно четырех футов стены сплошь покрыты какими-то надписями и непонятными каракулями – разноцветными, судя по виду, оставленными мелками для рисования.

– Добрый вечер! – крикнула я.

Из-под лестницы вынырнула приветливо улыбающаяся Пэппи. Наверное, я вытаращилась на нее просто неприлично, потому что не сразу узнала. Вместо больничной тускло-розовой формы, которая никому не идет, и шапочки, прикрывающей волосы, на Пэппи было облегающее, как вторая кожа, сапфирово-синее атласное платье, расшитое драконами. В длинный разрез левая нога виднелась до самого верха чулка и кружевной подвязки. Блестящие волосы падали на спину густым прямым потоком – мне бы такие! У меня волосы тоже черные, но такие курчавые, что, если отрастить их хоть немножко, они будут похожи на взбесившуюся метлу. Вот я и кромсаю их ножницами.

Пэппи провела меня через дверь в конце коридора за лестницей, и мы попали в еще один коридор, покороче, который уходил вбок. Откуда-то в коридор вливался свежий воздух. В стене была всего одна дверь, которую Пэппи и открыла.

За дверью обнаружилась сказочная страна. Сколько книг – аж стен не видно, только книги, книги, книги, до самого потолка, да еще стопками повсюду на полу: наверное, Пэппи убрала их со стульев и стола к моему приходу. Я несколько раз пыталась пересчитать книги, но всякий раз сбивалась со счета. Отвлекала коллекция фонарей и ламп: две стеклянные, расписанные стрекозами, глобус на подставке, индонезийские керосиновые, переделанные в электрические, одна из них – похожая на белую дымовую трубу высотой шесть футов, расписанная лиловыми загогулинами. Для свисающей с потолка лампы абажуром служил китайский бумажный фонарь с длинными шелковыми кистями.

Пэппи закончила готовить еду, которая не шла ни в какое сравнение с якобы китайской из ресторана Ху Флана, с Бронте-роуд. Язык приятно пощипывало от имбиря и чеснока; я умяла целых три порции. Аппетит меня никогда не подводит, только вот никак не удается набрать вес, чтобы перейти с лифчиков размера В на С. Черт. У Джейн Расселл полный D, а у Джейн Мэнсфилд – всего-то B, хотя грудная клетка широченная.

После того как мы поужинали и выпили чайник ароматного зеленого чая, Пэппи объявила, что пора подняться наверх, навестить миссис Дельвеккио-Шварц. Домовладелицу.

Я удивилась такому имени, а Пэппи только усмехнулась.

Она провела меня сначала обратно в прихожую, потом вверх по красной лестнице. Подгоняемая любопытством, я шагала следом, вертела головой и повсюду на стенах видела все те же каракули, как в прихожей. Их даже становилось больше. До верха лестницы мы не добрались, свернули к просторной комнате, окна которой выходили на фасад дома, и Пэппи подтолкнула меня вперед. Если бы мне понадобилась полная противоположность комнате Пэппи, она сейчас была передо мной. Пустая. Стены сплошь в каракулях: среди них не осталось места ни на одну черточку. Наверное, поэтому часть одной стены была наспех покрашена – очевидно, она служила неизвестному художнику новым холстом и уже украсилась несколькими мазками. Эту комнату можно было бы разделить на шесть небольших или разместить в ней обеденный стол на двенадцать персон, а она была почти пуста. Только поржавевший хромированный кухонный стол с красной пластмассовой столешницей, четыре таких же изъеденных ржавчиной стула, в прорехи красных сидений которых виднеется грязная набивка, похожая на гной в карбункуле, бархатный диван, страдающий хроническим облысением, и ультрасовременный холодильник с морозилкой. Двустворчатая застекленная дверь вела на балкон.