Сьюзен Сван - Что рассказал мне Казанова Страница 3

Она осторожно положила дневник обратно в специальную коробку, вместе с фотокопиями и арабским манускриптом. Ряд терракотовых крыш за окном курился паром в солнечном свете утреннего солнца. День, похоже, будет сегодня хороший.

Люси задернула шторы и принялась распаковывать рюкзак, который купила в местном магазинчике для туристов. Во-первых, компас, подарок матери. Затем запас книг. Вместе с «Камнями Венеции» Джона Раскина и «Кратким путеводителем по Венеции» она привезла с собой несколько книг про Казанову: увесистый томик в твердой обложке «Казанова: мужчина, который действительно любил женщин» Лидии Флем и изрядно потрепанное дешевое издание первого тома «Истории моей жизни» Джакомо Казановы, где описывалось его венецианское детство. Ей пришлось оставить остальные тома его мемуаров дома, так же как и выигранный в лотерею единственный роман Казановы «Иксамерон», удивительно современную научно-фантастическую историю о новой человеческой расе, жившей в недрах Земли. Так, теперь дальше. Маленькая матерчатая сумочка с косметикой матери, до сих пор хранившая запах ее духов. Люси разместила книги на подоконнике и решила примерить недавно купленную одежду. Не совсем в ее стиле, но девушке требовалось что-нибудь поживее, чтобы поднять настроение. Она повесила три полупрозрачные шифоновые блузки и три длинных платья, а потом аккуратно сложила топы с глубоким вырезом и прелестные белые брюки, купленные в Греции. По совету Ли Люси захватила также шерстяной шарф и свой любимый пиджак с лоскутками китайского шелка, вшитыми в плечи, так как весной в Венеции было прохладно. Неожиданно пальцы девушки наткнулись на маленькую фигурку, которую Ли купила ей сегодня утром, и она запихнула ее подальше в рюкзак.

Люси не знала, как долго спала. Она натянула свои расшитые бисером джинсы и любимый пиджак, а затем снова вынула из коробки путевой Дневник своей родственницы. Взять с собой? Читая копию, предоставленную Чарльзом Смитом, Люси не чувствовала, что эта рукопись ее, личная. Эти не скрепленные между собой, отксерокопированные страницы не несли на себе следа чернил, отпечатка руки автора. И хотя она знала, что этого не следует делать, искушение было слишком велико. Люси завернула дневник в непромокаемую ткань из коробки и положила его в маленький рюкзак. У стойки портье она получила указания, оставленные ей Ли, и прогулочным шагом направилась по улицам Венеции, неся с собой журнал своей родственницы.

Для солнцезащитных очков было уже поздновато, но Люси страдала близорукостью, и врач прописал девушке линзы, чтобы она видела на расстоянии. На площади происходила какая-то торжественная церемония. Фигура в красных одеждах, отделанных кружевами, покачивалась на стенах базилики, неся золотой крест размером с человека. За ней следовала толпа мужчин, женщин и детей, распевающих гимн на латыни. Люси вдруг стало немного страшно, словно бы она подсмотрела какой-то таинственный обряд. Ее тетка Беатрис была последним членом семьи Адамсов, верящим в формальную христианскую доктрину. Она страстно хотела, чтобы Люси, когда та еще была маленькой, посещала службы в англиканской церкви и гордо показывала девочке старую фамильную копию «Спокойной ночи оптимиста». Перевязанная скотчем, эта маленькая потрепанная книжка оптимистических аксиом ее тетушки насчитывала около 230 афоризмов, включая рекомендацию лорда Байрона, заключающуюся в том, что «лучшим путем к благословению является совершение наиболее достойных поступков».

Разумеется, у Люси имелась еще мать, но ее религия меньше всего напоминала христианство. Так или иначе, девушка подозревала, что в глубине любого религиозного убеждения лежит самообман – преднамеренное желание убрать все истинное ради того, что верующему кажется истинным, что-то наподобие постоянного ощущения условности, которое мы испытываем, смотря фильм или пьесу. Ну что же, сжептики-постмодернисты всегда одиночки.

Повернувшись спиной к базилике, Люси последовала инструкциям Ли и вскоре очутилась перед рестораном «Да Рафаэль». Она вышла на террасу, где вдоль канала стройными рядами были расставлены столики, и увидела, что молодой фотограф, с которым они вместе плыли на катере, пьет капучино. Он был одет в странный костюм, напомнивший Люси одеяние фокусника: плохо сидящий черный пиджак с яркими лацканами и едва заметными блестками на швах. Его громоздкая камера лежала рядом на стуле. Молодой человек встал, улыбаясь, а Люси застенчиво отвернулась, притворившись, что не заметила его. «Мисс!» – крикнул фотограф, и, когда она посмотрела на него, польщенная настойчивостью, разрыв света расцвел над его головой, подобно маленьким разрядам молнии, – несколько одновременных вспышек, осветивших его лицо. Симпатичный парень, хотя немного похож на молодого волка. Затем гондола заскользила дальше, переполненная японскими туристами, которые активно щелкали фотоаппаратами. На носу стояли музыкант, игравший на аккордеоне, и пожилой певец, одетый в белые туфли и простую ветровку. Певец затянул свою версию «Arrivederci, Roma», а туристы захлопали со школярским энтузиазмом. На корме судна мрачно работал веслом гондольер, с его соломенной шляпы свисала красная лента.

Молодой фотограф иронически кивнул Люси, словно она разделяла его презрение к массовому туризму. Девушка серьезно кивнула в ответ и вошла внутрь ресторана с намерением занять столик подальше от набережной. У нее оставался по крайней мере час на чтение, а потом к ней присоединится Ли. Люси было слегка неудобно из-за того, что она принесла раритет в столь многолюдное место, тем более в ресторан, где существовала опасность испачкать его едой или залить вином. Как бы там ни было, путевой журнал ее родственницы был все-таки не столь ветхим, как письма Казановы, к тому же она чувствовала себя менее скованно, поскольку он все-таки написан членом ее семьи. Однако Люси пообещала себе обращаться с ним с чрезвычайной осторожностью.

Баюкая в руках драгоценный корешок, Люси держала дневник на коленях. Она открыла первую запись. Четкие, закругленные буквы Желанной Адамс сильно отличались от столь же выразительного, но экстравагантного итальянского почерка Джакомо Казановы. Никаких тебе манерных росчерков или стремительных завитушек. В конце концов, это писал потомок пуритан. Широкие штрихи были бы слишком чувственны.

Впервые Люси прочитала мемуары Казановы на выпускном курсе, готовясь к экзамену по литературе XVIII века, и она не забыла, что профессор охарактеризовал Казанову как мастера обмана. В своей жизни этот человек сменил массу занятий – он умудрился быть шпионом, писателем, проповедником, алхимиком и даже управляющим государственной лотереи. Были у него и другие профессии, которые девушка сейчас не могла вспомлить. Профессор говорил, что Казанова мог изобрести для себя любую роль, которую требовала ситуация.

Интересно, какую же роль он играл перед Желанной Адамс?

Боже, благослови наше путешествие! И даруй нам своей милостью хорошую погоду!

Вчера вечером, на закате солнца, мы с отцом приехали в Венецию в сопровождении странной компании. С нами был также секретарь отца, мистер Френсис Гуч. Нашими попутчиками на лодке была группа молодых денди из Триеста, которых отец называл «макаронниками». При малейшем движении они издавали звон: их облегающие штаны и дамастовые пальто были обвешаны сверкающими цепочками, на которых висели часы, кольца и монокли – источники этих чарующих тихих звуков. На головах денди носили напудренные парики по моде старого французского двора, и, когда они разгуливали перед нами туда и обратно, требуя, чтобы мы смотрели на них, а не на прекрасные оранжереи на берегах Бренты, от них во все стороны распространялся запах крахмала и помады для волос.

Эти огромные музыкальные шкатулки смеялись и перешептывались друг с другом каждый раз, когда смотрели на меня. Я знала, что это мой большой рост вызывал их насмешливые улыбки, но изо всех сил старалась не подать виду.

Гораздо больше, чем эти глупые «макаронники», меня тревожила – настолько поглощала все мое внимание, что я просто не могла отвести от нее таз, – крупная старая женщина в высоком, отделанном лентами парике, украшенном всеми мыслимыми подобиями живой природы – ягодами земляники, бабочками и маленькими чучелами птиц. В ее волосы были вплетены даже миниатюрные портреты сыновей (или мужей?) в проволочных рамках. Она сидела на скамейке недалеко от нас, украдкой позевывая и придерживая вставную челюсть.

Рядом с ней сидел молодой человек, круглолицый, с лихорадочным румянцем на щеках, его забранные в хвост волосы придерживала шелковая сетка. Он дразнил старую женщину, вытаскивая украшения из ее прически и высоко поднимая их над головой, чтобы все стоящие рядом пассажиры отчетливо разглядели их. Сначала маленький медальон, затем искусственный бутон розы и, наконец, миниатюрный портрет приятно улыбающейся белокурой девочки.