Николас Монтемарано - Я и Она. Исповедь человека, который не переставал ждать Страница 35

Она снова отстранилась, и на сей раз я ее отпустил.

Она еще не потеряла слово деревья , так что над ним даже ей пришлось потрудиться. Она назвала их усиками земли. Моя очередь. Земля: облачное око Вселенной. Ее очередь. Облако: то, что омрачает осень. Осень: время грабель. Грабли: мультяшный удар по лицу. Лицо: то, что ощупывает слепой влюбленный. Слепой: лучше видеть – лучше принюхиваться. Принюхиваться: дышать красками. Дышать: быть неподвижным, ничего не делать. Ничто: то, что отличается от всего.

Довольно, сказал я, но ей хотелось продолжать.

– Мне не нравится эта игра, – сказал я. – Я не могу понять, когда ты играешь, а когда нет.

– Я знаю слово «сабо». А еще «собака» и «волосы».

– От чего в небе становится мокро?

Она пожала плечами.

– Дождь, – сказал я, и она повторила это слово, дождь, дождь , как ребенок, который учит новый язык.

– А как называется та штука, которую ты читаешь?

– Ты прав, – промолвила она. – Нам не следовало играть.

– Книга, – сказал я.

– Ты злишься на меня?

– Нет, – ответил я. Рефлекс, правильный ответ, даже если и неправда.

– В этом никто не виноват, – сказала она.

Я встал на колени перед ее креслом. Я целовал ее руки – каждый палец, с обеих сторон. Мои губы так и не выговорили эту фразу: Конечно же, в этом никто не виноват .

Небо за ее спиной потемнело. Вишневые деревья раскачивались под ветром и роняли все больше лепестков. Небо ярко полыхнуло, и вот уже Ральф трясется возле двери. Я смотрел на Кэри и ждал.

– Молния, – сказала она.

Потом долгий, низкий гул через все небо. Ральф встала на задние лапы и принялась царапать дверь.

– Что-то и молния, – повторила она.

– Начинается на букву г .

Она закрыла глаза, снова открыла, отрицательно покачала головой.

– Все хорошо, – успокоил я.

– Гнев, – сказала она. – Гнев и молния.

– Все хорошо, – повторил я.

Ральф стала царапаться в шкаф. Мы приоткрыли дверцу, чтобы показать ей, что из него нет пути наружу. Она встала лапами на подоконник; мы открыли окно, чтобы дать ей принюхаться к дождю и увидеть молнии в небе, но она по-прежнему хотела на улицу. Она встала в углу и начала пи́сать – от страха ли, из-за переполненного ли мочевого пузыря, трудно сказать – и я предложил: «Давай дадим ей то, чего она хочет».

Ральф сбежала вниз по лестнице, вернулась, чтобы поторопить нас, потом снова вниз. Когда мы открыли входную дверь, она потянула меня наружу. Вниз по крыльцу, бегом на обочину, чтобы пописать, потом за угол, уже быстрее, в попытке обогнать грозу. Она все тянула и тянула меня вперед. Мы бежали мимо людей, пытающихся выправить зонтики, вывернутые наизнанку ветром, прикрывающих головы газетами. Мы промокли так, будто принимали душ прямо в одежде.

Я позволил Ральф вести нас, хотя и не думал, что у нее есть какой-то план. Удар грома заставил сработать машинную сигнализацию, и она встала, как вкопанная. Мы были в четырех кварталах от дома, дождь лил как из ведра. Машины останавливались, несмотря на зеленый свет, сворачивали на обочину, включив аварийные огни. Ральф моргала – настоящая статуя, если бы не этот легкий трепет.

– Ну, идем – сказал я, и потянул за поводок.

Она не шелохнулась.

Я снова потянул, изо всей силы, которую мог позволить себе, чтобы не сделать ей больно, но она была слишком напугана и слишком сильна.

– Ну, и что теперь?

– Ты глупо выглядишь, – проговорила нагнавшая нас Кэри.

– А у тебя просвечивают соски.

– Подумаешь! У тебя тоже.

– Извини, – сказал я. – Это была скверная идея.

– Да ладно, мне весело.

– Я слишком часто говорю «извини»?

– Я уже простила тебя за все, что ты когда-нибудь мне сделаешь.

Ральф настолько вымокла, что стала похожа на другую собаку – меньше, печальнее, уши прижаты назад, хвост между лапами. Я снова потянул ее за поводок, но она расставила лапы для большей устойчивости и не желала сойти с места.

За вспышкой молнии последовал выдающийся раскат; гроза была прямо над нашими головами.

Как-то я познакомился в Торонто с одним мужчиной – он попросил меня подписать ему экземпляр моей первой книги; в него двенадцать раз ударяла молния, и он утверждал, что может видеть будущее. Он сказал мне, хоть я его об этом и не спрашивал, что погода будет играть важную роль в моей жизни. Полагаю, это можно сказать кому угодно – и предсказание с равной вероятностью исполнится или не исполнится. «Берегитесь сильной непогоды», – все повторял он, словно предостерегая свое прежнее «я», до того как его поразил первый удар.

– Бери ее спереди, а я возьму сзади, – сказал я.

Ральф весила больше тридцати килограммов; нам приходилось все время останавливаться. Затем три человека, незнакомые, тоже вымокшие до нитки, вызвались помочь нам нести ее. Наверное, мы выглядели либо идиотами, либо героями, лично я больше склоняюсь к последнему – пятеро мокрых людей, которые тащат оцепеневшую немецкую овчарку по улицам Бруклина во время грозы.

Когда мы добрались до дома, дождь все еще лил, но буря уходила дальше: три «Миссисипи» между вспышкой молнии и громом, потом четыре, потом пять [11] .

Мы дали Ральф собачьего валиума, и она улеглась на первом этаже, у подножия лестницы. Мы сели у окна наверху и смотрели, как вспыхивает небо вдалеке. К тому времени как гроза кончилась, наступила настоящая ночь.

Завтра, думал я, нам придется поговорить об этом. Следующие четыре месяца не могут быть такими же, как прошлые четыре. Никакой больше химиотерапии, несмотря на то, что именно ее рекомендовал онколог. Хватит убивать себя, чтобы спасти себя.

Прежде чем выключить свет, Кэри позвала Ральф наверх, на ее собачий матрасик, но она не пришла.

– Эй, рыжик, – звала Кэри.

Мы не слышали, чтобы она пошевелилась.

Кэри подошла к верхней ступеньке лестницы.

– Эй, разве ты не хочешь спать здесь, наверху, вместе с людьми?

– Должно быть, у нее просто сил нет, – сказал я. Подошел к лестнице и посмотрел вниз. Что-то было у нее с лапами; безвольные, вялые и согнуты под странными углами.

– Ральф, – проговорила Кэри. – Поднимайся.

Она подождала. Потом:

– Ральф, иди сюда…

– Ральф! – завопила она, заставив меня подпрыгнуть. – Иди сюда !

Я пристально вглядывался в грудь Ральф, но не видел, чтобы она двигалась.

– Эрик, – вымолвила Кэри и осела на ступени. – Эрик, – повторила она снова.

Я спустился вниз, повторяя « Ральф », с каждым шагом все громче, и не представлял, что я буду делать, не представлял, как я повернусь, взгляну вверх, на Кэри, и…

Когда мне оставалось сделать до нее пару шагов, она открыла глаза и, моргнув, посмотрела на меня, растерянная, словно все еще во сне.

– Боже! – выдохнула Кэри. – Она же не двигалась.

– Я знаю, – отозвался я.

– Это безумие, но я подумала…

– Я знаю, – сказал я.

Уважаемый мистер Ньюборн,

Я прочла Ваши книги с огромным интересом и нашла, что они во многих отношениях полезны. Но, при всем моем к Вам уважении, что Вы скажете насчет младенцев? Они заболевают, они умирают. Они рождаются с инвалидностью, с уродствами. Плод не знает, что такое болезнь. Как Вы объясните врожденные дефекты и мертворождение в контексте Ваших книг? Я спрашиваю об этом потому, что моя сестра недавно лишилась своего сына, которому было две недели от роду; он родился с весом в 1 кг 240 г. Она увидела, что я читаю книгу под названием «Случайностей не бывает», так что можно понять, почему она попросила просмотреть ее. Уже одно только содержание вывело ее из себя. Она задавала мне вопросы, которые я только что задала Вам, и у меня не нашлось для нее ответов. Надеюсь, Вы сможете выкроить пару минут, чтобы ответить на это письмо и объяснить мне то, что я должна сказать сестре. Спасибо за потраченное время.

Искренне ваша…

Дорогой Эрик Ньюборн!

Я пишу с благодарностью, чтобы сказать Вам то, что Вы и так уже знаете. Закон притяжения работает, он действительно работает, и мне все равно, кто бы что там ни говорил. Теперь я это знаю – и у меня нет никаких сомнений. Я страдала от эпилептических припадков с тех пор, как была маленькой девочкой, первый из них случился, когда мне было пять лет. Как Вы можете представить, период взросления выдался для меня нелегким: вечное чувство стыда, мне было трудно завести друзей, не то что бойфренда. Моя мать всегда боялась, что со мной случится сильный припадок – и у меня остановится дыхание, или что я упаду с лестницы, или что это произойдет, когда я буду переходить улицу. Я пронесла это несчастье с собой через всю среднюю школу и колледж, у меня никогда не было бойфренда, только мой замечательный муж (который скончался шесть лет назад от врожденного сердечного недуга, мы всегда знали, что он может умереть), так что я думала, что оно навсегда останется при мне, я приняла его как часть себя самой. Медикаменты, побочные эффекты, порой – депрессия, особенно после того, как я лишилась мужа, который был одним из очень немногих людей, действительно понимавших меня (у нас не было детей, так что мы всегда были только вдвоем). Все изменилось тогда, когда моя мать (она все еще жива в свои 89 лет!) заказала мне на день рождения альбом художественной фотографии. У меня всегда была «артистическая» жилка, и мне нравится фотографировать, помимо того что я пишу маслом. Но мне прислали не ту книгу. Мать заказала альбом под названием «Чудо: радость новой жизни», работы женщины-фотографа по имени Анна Геддес. В нем были прелестные фотографии новорожденных (несмотря на то что у нас с мужем никогда не было ребенка, мне всегда нравилось фотографировать малышей, у меня три племянницы и два племянника) и компакт-диск Селин Дион, чей портрет помещен на обложку. Но эта книга так и не пришла, зато пришла Ваша, «Повседневные чудеса», так что Вы понимаете, как получилась эта ошибка, которую я не считаю случайностью, потому что Ваша фамилия – Ньюборн, «новорожденный», а та книга составлена из фотографий новорожденных. Простите, что отняла у Вас столько времени, я понимаю, что мое письмо – всего лишь одно из многих. Дело в том, что я прочла Вашу книгу, что-то заставило меня раскрыть ее, и она глубоко затронула меня, особенно раздел о том, что некоторые вещи никогда не случаются, потому что не веришь, что это возможно, и я как будто услышала в голове голос, который сказал, что это как-то связано с моими припадками, что я смогу заставить их уйти, если поверю, что это возможно. Я перестала принимать лекарства (конечно, я никому об этом не сказала, меня сочли бы сумасшедшей), потом испугалась и начала принимать их снова. Я пыталась несколько раз. А потом однажды перечитала ту часть Вашей книги, где говорится о том, что не надо бояться, что случится «самое худшее», нельзя давать этому власть над собой, и в тот вечер я пошла гулять на озеро (я живу в десяти минутах ходьбы от озера Сунапи в Нью-Гэмпшире), выбросила свои таблетки в воду и расплакалась (я была очень рада, что никто меня не видел), и с тех самых пор у меня не было ни одного припадка, а уже прошло больше восьми месяцев. Я уже некоторое время собиралась Вам написать. Нет необходимости отвечать, я просто хотела поблагодарить Вас, хотя, конечно, Вы можете мне ответить, если у Вас найдется время. Спасибо вам еще и еще раз!