Мелани Бенджамин - Жена авиатора Страница 36

– Элси?

Я вошла в светлую и уютную кухню. Все здесь было белого цвета, за исключением солнечно-желтых плиток на стене около плиты. Сегодня вечером, когда за окном свистел мартовский ветер, кухня так и сияла теплом и спокойствием.

– Да, миссис Линдберг?

– Думаю, сегодня вечером мы будем ужинать в столовой. Пожалуйста, затопите там камин.

– Хорошо, мэм. Когда вернется мистер Чарльз?

– Думаю, его можно ждать в любую минуту.

– О нет, миссис Линдберг, – Олли просунул голову в кухню, – звонил полковник Линдберг. Сегодня он будет поздно.

– Ну что ж, оставьте ужин разогретым. Я буду его дожидаться.

Я стала подниматься наверх, но на полпути остановилась; я услышала какой-то неясный шум.

– Олли?

– Да, мэм.

– Вы что-нибудь слышите?

Снова послышался какой-то стук, как будто что-то ударялось о стену дома.

– Возможно, где-то отошла непрочно прибитая кровля. А возможно, это флюгер крутится. Я обязательно посмотрю утром.

– Спасибо.

Я продолжала подниматься по лестнице к детской, оклеенной обоями, на которых были изображены синие кораблики – этот рисунок выбрал Чарльз.

«А что мы будем делать, если следующей у нас родится девочка?» – как-то я решила его подразнить.

«Этого не может быть», – прорычал он с таким гордым мужским самодовольством, что я рассмеялась.

Бетти сидела на полу с иголкой во рту и куском фланели на коленях.

– Бедный малыш заплевал свою ночную рубашку, – объяснила она, вынимая иголку, – я боялась, что он испачкает новую, поэтому надела ему нижнюю рубашечку. Я взяла свою старую фланелевую нижнюю юбку.

– Очень умное решение. – Я подошла к ребенку. Он стоял в кроватке, укутанный в пеленку.

– Мама! – радостно закричал Чарли, подбегая ко мне.

Вдруг он закашлялся, и его личико покраснело.

– Бедный маленький барашек! – Я стала рыться в буфете, пока не нашла пузырек с мазью Викс[29]; я удивилась, что он у нас есть: всегда все забывали на старом месте, когда переезжали на новое (что случалось уже дважды). – Теперь мама намажет твою грудку.

– Нет, нет! – Он оттолкнул мою руку с удивившей меня силой, и я рассмеялась, придерживая его крепкое маленькое тельце и втирая жирное, пахнущее камфарой вещество в нежную кожу на его груди. Бетти протянула мне новую рубашку, и я надела ее ему через голову.

– Так-то лучше.

– Лючче, – согласился он, немедленно уступая.

– А теперь мы пойдем спать-спать, – проворковала я, надевая на него новую пижаму из серой шерсти.

– Спать-спать, – улыбаясь, снова согласился он.

Я отнесла его в кроватку, стоящую напротив внутренней стены дома, чтобы ему открывался прекрасный вид из окна. Его комната выходила на восток, она находилась в задней части дома, так что солнце было первое, что он видел по утрам.

– Засыпай, мой мальчик, и папа придет поцеловать тебя, как только приедет домой, – пообещала я.

Чарльз иногда проводил в детской больше времени, чем я; ему доставляло наслаждение выставлять рядами всех деревянных солдатиков сынишки, а потом смотреть, как маленький Чарли сбивал их всех с ног резиновым мячиком – милитаризованная версия боулинга. И этот человек, который был так неутомим, что даже небо казалось для него недостаточно большим, проводил бесчисленные часы, обучая своего сына названиям всех животных в его маленьком зоопарке. Вид двух голов, склоненных друг к другу в сосредоточенном созерцании, переполнял мое сердце радостью, и мне хотелось схватить их обоих и прижать к себе.

Однако бывали и огорчения. Чарльз время от времени решал, что надо заняться воспитанием сына. Однажды он поместил детский манеж в саду и оставил там ребенка одного на целый час. Глотая слезы, я наблюдала за этим, зная, что не могу освободить его. Малыш сначала играл, потом, устав, начал плакать и вопить, поняв, что его оставили в одиночестве. Он ковылял по манежу, хватался за перила и тряс их, вне себя от гнева и страха, пока наконец не свалился в углу и не заснул, посасывая большой палец. Только после этого Чарльз позволил мне выбежать из дома и взять сына. На его горячих щечках все еще виднелись слезы, потные кудри прилипли к голове.

– Это принесет ему пользу, – наставительно говорил Чарльз, поднимаясь вслед за нами по лестнице, – чем раньше он научится полагаться на себя, тем лучше. Ты слишком балуешь его.

Я не могла ему возражать. Он действительно верил в то, что говорил. Ведь, по его словам, сам он получил именно такое воспитание – и посмотрите, чего он достиг!

Что я могла возразить? Ничего. Я была сентиментальна и слаба – я была всего лишь мать. И я больше не удивлялась, почему мать Чарльза предпочитала жить вдалеке от своего сына. Эванджелина жила в Детройте и приезжала навестить нас только раз в году. Когда родился маленький Чарли, она послала ему комплект энциклопедий. Она явно не баловала своего собственного сына, но заслужила его восхищение, а также восхищение всей страны. Чего ей не хватало, насколько я могла знать, так это любви.

Будет ли мой сын любить меня, когда станет достаточно взрослым, чтобы понимать, что такое любовь? Я укутала его в одеяло и улыбнулась; невозможно было сопротивляться желанию дотронуться до ямочки на его подбородке. Я сама не была уверена, что знаю, что такое любовь. За исключением одного – моего сына, уютно свернувшегося калачиком, доверчиво ухватившись за мой палец. Он послушно закрыл глаза и издал тихий удовлетворенный вздох.

Я нагнулась, чтобы поцеловать его в лоб, потом осторожно вытащила свой палец из его влажного кулачка и велела Бетти ослабить металлические приспособления на его ручках. Чарльз настаивал на том, чтобы мы отучили его сосать свои пальцы. Для меня эти штуки выглядели, как средневековые приспособления для пыток, но, казалось, ребенка они не беспокоят; они прикреплялись к его рукавам, и металлические головки плотно сидели на его больших пальцах. Бетти включила верхний свет и ночник, что всегда вызывало неодобрение Чарльза. Но он еще не вернулся домой; не сговариваясь, мы решили, что ничего страшного не произойдет, если оставить ночник включенным до его приезда. Стало прохладно, и я подошла к окну, чтобы закрыть ставни. На угловом окне они покосились и неплотно прилегали к стене. Возможно, именно их удары о каменную кладку дома я и слышала.

Бетти подошла, чтобы помочь мне, но даже мы обе, высунувшись из окна и дергая изо всей силы, не смогли закрыть ставни. Поэтому мы оставили их открытыми, заперев окна. Я увидела, что небо затянуто низкими тучами, сквозь которые изредка пробивалась луна. Выйдя, мы осторожно закрыли за собой дверь, потом остановились в холле. Как всегда, оставшись с Бетти наедине, когда она не хлопотала вокруг ребенка, я не знала, что ей сказать.

– Я подожду полковника внизу, – проговорила я, – если в детской станет душно, приоткройте одно из окон.

Бетти кивнула и направилась в свою комнату, примыкающую к детской, а я спустилась в свой кабинет, где Элси затопила камин. Сев за стол, я вынула свои записи. По настоянию Чарльза я начала писать рассказ или, возможно, повесть о нашем путешествии на Восток.

– Ты ведь единственный писатель в семье, – напомнил он мне после нашего возвращения из путешествия, когда журналы начали настойчиво требовать письменного отчета о нашем путешествии, – я занят, и, кроме того, тебе следует начать писать что-то более серьезное, чем бесконечные письма родственникам. Ты должна это сделать, Энн.

Во всех случаях, когда он заставлял меня что-то делать, я это делала. Или, скорее, старалась сделать. С туманом в голове, вызванным беременностью, наслаждаясь уютной семейной жизнью с моим сыном и мужем в нашем новом доме, я не достигла больших успехов. Я так счастлива, как не была уже давно.

А Чарльз? За него я не могла поручиться.

В последнее время он ездил в город чаще, чем летал на самолете, вынужденный председательствовать на заседаниях всевозможных советов и комиссий, возмущаясь, что бюрократия старается разрушить едва сформировавшуюся авиацию. Он также занимался проблемой искусственного сердца; поскольку болезнь Элизабет с каждым днем все больше прогрессировала, мой муж недоумевал, почему нездоровое сердце нельзя просто заменить новым, как поврежденный мотор. Этим вопросом он стал заниматься вместе с ученым по имени Алексис Каррель[30], французом, который, по утверждению Чарльза, был гением. А мой муж употреблял этот эпитет крайне редко.

Счастливчик Линди. Он покорил небо, теперь собрался покорять медицину. Имелось ли хоть что-нибудь, с чем не смог бы справиться Чарльз Линдберг? Я же могу лишь находиться дома, поскольку вынашиваю ребенка, а за вторым большую часть времени ухаживает более компетентная женщина, поскольку я совершаю попытки овладеть силой художественного слова, чего от меня ожидает мой муж. И терплю поражение за поражением, и начинаю дремать над рукописью, вместо того чтобы записывать, или читать, или просто пройтись по окрестностям, чтобы подышать свежим воздухом, восхититься своими четкими отпечатками на мокрой земле и просто тем, что я существую. Счастливая. Спокойная. Довольная. Новые слова в моем словаре, слишком смелые, чтобы осмыслить их, даже если я знала, что мой муж смеется над столь впечатляющей лексикой.