Татьяна де Росней - Мокко Страница 36

В своем ежедневнике она показала мне две страницы, через которые шла надпись: «Барселона/Арно/Аспергер». То была среда, 23 мая, и четверг, 24 мая.

– А вот медицинская карта Арно и комментарии профессоров, которые его осматривали. Держите! Читайте! Вот дата – двадцать третье мая.

Я только мельком посмотрела туда, куда указывал ее палец. Мои глаза зацепились за фразу на английском.

«Child, male, 8 years old, mild Asperger, regular symptoms».[70]

Я почувствовала, как во мне растет отчаяние. И ужасное чувство бессилия. Я закрыла глаза. Мне показалось, что все потеряно. Что я никогда не дойду до дома Кандиды. Живот скрутило болью. Я была раздавлена. Начать все с нуля. Пережить это снова. Кома, которая никак не хотела заканчиваться. Моя жизнь, которая превратилась в кошмар. Моя жизнь, которая стала мне не нужна. Я вообще не хотела больше жить. У меня не было надежды. Не было сил. Ничего больше не было.

Она молча курила. Потом сказала мягко:

– Мне очень жаль вас.

Я открыла глаза. Она выглядела грустной, чуть смущенной. Лицо ее уже не было злым, агрессивным. Она снова стала той Эвой Марвиль, которую я видела утром. Той, которая, вопреки всему, показалась мне симпатичной.

– Наверное, вам сейчас очень плохо. Простите меня за то, что я тут наговорила. Как зовут вашего мальчика?

– Малькольм.

Мне было трудно говорить, в горле пересохло, как если бы все во рту вдруг превратилось в наждачную бумагу.

– Сколько ему лет?

– В сентябре будет четырнадцать.

– Как это случилось?

– Он возвращался с урока музыки. Машина проехала на красный свет. Ударила его. И не остановилась. Несколько свидетелей увидели номерной знак, но показания получились неполными.

– Я принесу вам воды.

Она вышла из комнаты, оставив меня одну в гостиной. Я задумалась о том, что теперь делать. Все мои усилия оказались напрасными. Нужно было начинать все сначала. Но у меня не было на это сил. У меня ни на что не было сил. Не было сил сражаться – ни ради себя, ни ради сына.

Я выпила прохладную воду, которую она мне протянула. Мои руки дрожали.

– И ваш сын до сих пор в коме?

– Да.

– В Париже?

– Да.

– Но вы сказали мне сегодня утром, что у вас нет детей.

В ее голосе не было упрека, просто констатация факта.

– Да, я это сказала, но это неправда. Еще у меня есть дочка, Джорджия. Она на год старше вашего сына. Она была со мной сегодня утром. И с моей свекровью, той самой дамой-англичанкой.

– Вы – англичанка?

– Нет, у меня муж – англичанин.

Она улыбнулась.

– Так вот почему вам понравилась та музыка…

Я улыбнулась в ответ, но слабой, натянутой улыбкой. Я представила, как выхожу в ночь – совсем одна, в ветер, в темноту. Вдали от Малькольма, вдали от Эндрю. И все это – напрасно. Ради чего? Эндрю спросил у меня: «Why are you doing this? What for?»,[71] и я ответила: «Я делаю это, потому что я – мать, мать, которая не заснет, пока не узнает, кто это сделал. Я не смогу заснуть, пока не увижусь с этим человеком, пока не пойму». Он не понял, и тогда я принялась описывать ему случай, свидетелем которого стала прошлой зимой, в парке Монсури. Утка защищала своих утят, которые пищали у нее за спиной. Как только кто-то подходил слишком близко к пруду, она привставала над водой, хлопала крыльями и громко кричала. Такой же мамой-уткой была и я. Вот только я не смогла уберечь Малькольма. Эндрю вздохнул и сказал: «Я ничего не понял в этой истории с утками. Твое место рядом с сыном. Ты – его мать, ты нужна ему».

– Вы вернетесь в Париж?

– Думаю, да.

– К сыну и мужу?

– Да. Я по ним соскучилась.

– Ваш муж знал, что вы хотите со мной встретиться?

– Да, и ему эта идея не нравилась. Никто не соглашался со мной, кроме свекрови, той высокой англичанки, которую вы видели со мной в магазине утром.

– Но чего вы хотели, когда пришли ко мне? Что вы хотели услышать?

– Я хотела понять. Просто понять. Понять, как можно сбить подростка и не остановиться.

– Да, я понимаю. Если бы такое случилось с моим сыном, я поступила бы так же. Так же, как вы.

Она улыбнулась искренней, понимающей улыбкой и закурила следующую сигарету. В голову снова пришла мысль, что мне комфортно в ее обществе. Она обладала даром расположить к себе, успокоить. Я спросила себя, в чем тут секрет. В ее улыбке? Во взгляде? В тоне?

– Если говорить о моем сыне… Вы видели, какой он… Думаю, я чрезмерно его опекаю. Я боюсь за него, все время боюсь, потому что он живет в другом мире. В школе дети очень жестоко с ним обращаются. Мне пришлось разговаривать с учительницей, с директором, настолько дети в классе его обижали. Но я не могу все время держать его за руку… – Она замолчала. – Я надоедаю вам со своими проблемами, простите. Хотите выпить чего-нибудь? Кока-колы? Вина?

– Да, я бы выпила вина.

– Белого или розового?

– Белого, пожалуйста.

Она вернулась с двумя стаканами белого вина. Я выпила несколько глотков. Потом сказала:

– Мне неловко за то, что я вот так ворвалась к вам с обвинениями…

Она улыбнулась в ответ.

– Не страшно, все равно фильм был дурацкий.

– Мне правда жаль. И перед вашим мужем тоже очень стыдно.

– Важно, чтобы вы нашли того, кто это сделал. Полиция работает хорошо?

Я подумала о Лоране, обо всем, что он сделал для меня, для Малькольма.

– Да. Один парень из комиссариата много сделал для нас.

– Полиция придет сюда утром в понедельник?

– Да. Он мне так сказал.

– Счастье, что я не выбросила билеты в Барселону.

– Да.

Пауза.

– Вы действительно думали, что это я?

– Я была уверена, что это вы. Номер, цвет машины, ее марка – все совпадало.

– Сейчас вы, наверное, не знаете, что делать.

– Да. Так и есть. Я была так уверена… Свидетели даже заметили цвет ваших волос.

Она вскинула брови.

– Моих волос?

– Да. Свидетели показали, что за рулем сидела женщина с длинными кудрявыми светлыми волосами, а справа от нее – мужчина.

Ее лицо обмякло. В одну секунду.

Это удивило меня. Внезапно она побледнела как полотно, несмотря на загар.

– Блондинка с длинными кудрявыми волосами?

– Да. С такими, как у вас.

Она не шевелилась. Ее устремленные на меня глаза расширились. Огромные, темные…

– И свидетели это видели?

Ее голос стал еще более хриплым, чем обычно.

– Да.

Похоже, ей не хватало воздуха. Она не могла говорить. Ее взгляд испугал меня. Я не осмеливалась спросить, что с ней. Я не знала, что делать. Сигарета догорала в ее пальцах. Тонкий язычок пепла упал на ковровое покрытие.

– Что с вами? Что случилось?

Она не ответила. Она словно не замечала, не слышала меня. Я взяла у нее сигарету, которая грозила упасть на ковер, и затушила ее в пепельнице.

Эва Марвиль закрыла лицо руками и тихо застонала. То были стоны боли. Так стонут смертельно раненные животные.

В этот момент вошел муж.

– Он заснул наконец.

Он увидел ее, сжавшуюся в комок на диване, и замер на месте. Я молча созерцала эту сцену: супруга в слезах, муж словно окаменел. Я не понимала, что происходит.

– Да что с тобой такое?

Она плакала, ее округлые плечи вздрагивали.

Он посмотрел на меня.

– Что с ней?

Я развела руками. Он присел с ней рядом и попытался обнять за шею, но она с неожиданной резкостью оттолкнула его руку:

– Не трогай меня! Не прикасайся!

Он вздохнул и с долей раздражения спросил:

– Что случилось, можешь сказать?

Я подумала, что у меня уже нет сил переживать чье-то чужое горе. И все же словно зачарованная наблюдала за разыгрывавшейся у меня на глазах семейной ссорой, пусть я и не знала ее причины. Она убрала руки от лица – бледного, опухшего, мокрого от слез.

– За рулем той машины сидела блондинка, Даниэль. Блондинка с длинными кудрявыми волосами. Свидетели ее видели.

Ее голос сломался, угас.

– Ну и что? – нагловатым тоном спросил муж. – В чем проблема? Тебя не было в Париже, ты была в Барселоне с Арно. Ты ведь сказала об этом этой дамочке?

Она встала. Ее движения снова стали плавными и величественными. Теперь они стояли лицом к лицу. Я заметила, что Эва дрожит с головы до ног. Кисти ее спазматически сжимались и разжимались. Потом она наклонилась вперед, лицо ее напряглось, губы сжались в точку, словно она хотела в него плюнуть.

– Как ты мог? Как ты мог?!

Она выкрикнула эту фразу несколько раз подряд – все тем же хриплым, срывающимся голосом. На моих глазах он побледнел, взгляд его стеклянных тусклых глаз не осмеливался встретиться с ее глазами. Он стоял молча, не шевелясь.

Я повернула голову и увидела, что маленький кудрявый мальчик быстро вошел в комнату. Родители его не заметили. Он сел на пол, совсем как сегодня утром там, в косметическом кабинете, опустил голову к коленям и принялся раскачиваться взад-вперед.

В Эве Марвиль бушевали гнев и страдание.

– Лиза. Ты был с Лизой!

Он помотал головой, губы его побелели. Она повысила голос:

– Ты был с Лизой! С Лизой! С Лизой!