Пауло Коэльо - Адюльтер Страница 37

Заказываю фисташковое мороженое с шоколадом и ем его на набережной, глядя на символ Женевы – возносящуюся в поднебесье струю воды, которая заслоняет мне обзор занавесом из мельчайших капелек. Туристы щелкают фотоаппаратами, но снимки наверняка выйдут не в фокусе. Не проще ли купить почтовую открытку?

Я видела множество памятников. Внушительного вида мужчины, имена которых давно позабыты, все так же сидят на своих конях – и будут сидеть до скончания века. Женщины вздымают к небу меч или корону, прославляя победу, которую не упоминают даже школьные учебники. Одинокие безымянные дети изваяны в мраморе, отлиты в бронзе и навсегда потеряли свою младенческую чистоту, потому что часами и сутками позировали какому-нибудь художнику – как его звали, тоже уже никто не помнит.

Но в виде редчайших исключений бывает так, что символом города становится не монумент, а нечто иное – и неожиданное. Когда Эйфель проектировал для Всемирной выставки свою башню из стальных конструкций, он и представить не мог, что именно она – а не Лувр, не Триумфальная арка, не великолепные парки – станет символом Парижа. А яблоко – Нью-Йорка. А не слишком часто посещаемый мост – Сан-Франциско. А другой, через Тежу, – Лиссабона. А недостроенный собор – самой известной достопримечательностью Барселоны.

Вот так и в Женеве. Как раз на этом месте в озеро Леман впадает Рона. Чтобы использовать сильное течение (мы, швейцарцы, большие мастера по использованию всего на свете), здесь построили гидроэлектростанцию, но когда рабочие вернулись по домам и закрыли клапаны, давление оказалось таким мощным, что турбины в конце концов не выдержали и взорвались. И так повторялось несколько раз – до тех пор, пока одного инженера не осенило: надо построить фонтан и дать отток переизбытку воды.

Со временем эту проблему решили как-то иначе, и фонтан стал не нужен. Однако на референдуме жители высказались за то, чтобы сохранить его. Фонтанов в городе и без того уже было много, а этот находился посреди озера. Как сделать так, чтобы он был виден?

И вот тогда появился этот монумент-мутант. Были установлены мощные насосы, и сейчас сильнейшая струя выбрасывает пятьсот литров воды в секунду со скоростью 200 км/ч. Собственного имени он не получил – так и называется Jet d’Eau (струя воды) – но стал символом Женевы, оставив в тени величавых всадников, героических женщин и одиноких детишек.

Я как-то раз спросила ученую даму Дениз, что она думает об этом сооружении.

– Наше тело почти полностью состоит из воды, сквозь которую проходят электрические заряды, несущие информацию. Один из видов этой информации называется «любовь» и способен воздействовать на весь организм. Любовь беспрестанно меняется. Так что я думаю, что символ Женевы – это прекрасный памятник любви, ибо любовь, как эта вода, ни единого мига не остается прежней.

* * *

Набираю по мобильному номер приемной Якоба. Да, я знаю и его прямой номер, но не хочу сейчас пользоваться им. Сообщаю секретарю Якоба, что хочу встретиться с его шефом.

Секретарь знает меня. Просит подождать – он сейчас уточнит. Через минуту с извинениями сообщает, что у депутата очень плотный рабочий график… может быть, лучше будет в начале года? Отвечаю – нет, не лучше, дело очень срочное и не терпит отлагательств.

Слова «дело очень срочное» совсем не всегда открывают все двери, но в данном случае я уверена, что у меня высокие шансы. На этот раз ожидание длится минуты две. Наконец голос в трубке осведомляется, удобно ли мне будет в начале следующей недели? Говорю, что буду в приемной через двадцать минут.

И, поблагодарив, даю отбой.

* * *

Якоб просит меня поскорее одеться – в конце концов, мы находимся в учреждении, которое содержится государством, и если нас обнаружат, он может попасть в тюрьму. Я внимательно разглядываю резные деревянные панели по стенам и красивую роспись на потолке. И при этом продолжаю лежать совершенно голая на кожаном, уже довольно потертом от времени диване.

Якоб нервничает все больше. Он уже успел надеть пиджак и завязать галстук. С тревогой посматривает на часы. Кончается обеденный перерыв. Уже вернулся его личный секретарь – постучал тихонько в дверь, услышал «У меня совещание» и отступился. После этого прошло уже сорок минут, унеся с собой несколько запланированных встреч.

…Когда я вошла в кабинет, Якоб приветствовал меня традиционно-формальным троекратным поцелуем и указал на кресло перед письменным столом. Не нужно было обладать моим женским чутьем, чтобы понять, как ему не по себе. Зачем явилась? Разве не знаю, что у него плотнейший график – скоро возобновится парламентская сессия, и предстоит решить множество важных вопросов. Разве не получила его смс о том, что его жена теперь подозревает, что между нами что-то было? Мы должны выждать, дать страстям улечься и на время прекратить наши встречи.

– Разумеется, я все отрицал. Сделал вид, что глубоко потрясен ее намеками. Сказал, что они задевают мою честь. И что мне надоела ее вечная подозрительность и что она может кого угодно спросить о моем поведении. И что не она ли сама всегда твердит, что ревность – признак неполноценности? В общем, я старался как мог, но она ответила всего лишь: «Дурака не валяй. Я ни на что не жалуюсь… Просто я поняла, почему ты в последнее время стал так нежен и внимате…»

Я не дала ему договорить. Вскочила, вцепилась в лацканы его пиджака. Якоб, наверно, решил, что я хочу ударить его, но вместо этого я прильнула к его губам долгим поцелуем. Он никак не реагировал – думал, наверно, что устраиваю все это, чтобы скомпрометировать его. Но я, продолжая целовать его в губы и в шею, уже развязывала его галстук.

Он оттолкнул меня. Я дала ему пощечину.

– Подожди, я должен запереть дверь… Я тоже истосковался по тебе.

Он прошел через свой роскошный кабинет, обставленный мебелью позапрошлого века, повернул ключ в дверях, а когда вернулся, я уже осталась в одних лишь трусиках.

Пока я срывала с него одежду, он впился губами в мои соски. Я застонала от наслаждения, и Якоб зажал мне рот ладонью. Но, мотнув головой, я высвободилась и продолжала негромко постанывать.

Я ведь тоже рискую репутацией, как нетрудно догадаться. Так что – успокойся.

Лишь на миг, пока я произносила эту фразу, мы остановились. Вслед за тем я опустилась на колени и принялась сосать. Как и в прошлый раз, он держал меня за волосы, задавая ритм и постоянно ускоряя его. Но я не хотела, чтобы он разрядился в рот. Оттолкнула его и бросилась на диван, широко разведя бедра. Якоб склонился надо мной, припал губами к межножью. Когда меня пробила судорога первого оргазма, я закусила руку, чтобы не крикнуть. Все то время, что казавшаяся бесконечной волна наслаждения захлестывала меня, я впивалась зубами в ладонь.

Назвав его по имени, я сказала, чтобы он вошел в меня, чтобы делал все, что хочет. И он с необузданной дикарской яростью ухватил меня за плечи, потом вскинул к ним мои ноги, чтобы проникнуть как можно глубже. Движения его становились все стремительней, но я шепнула, что еще рано. Мне нужно было, чтобы это продолжалось еще, и еще, и еще.

Он сбросил меня на пол, поставил на четвереньки как собаку, ударил и снова проник. По сдавленным стонам я поняла, что он уже не владеет собой и вот-вот кончит. Я заставила его выйти, перевернулась, вновь впустила его в себя, требуя, чтобы он смотрел мне в глаза и шептал непристойности, которые всегда были у нас в ходу и доставляли нам такое удовольствие всякий раз, как мы занимались любовью. Я произносила самые грязные, самые скверные слова, какие только может женщина сказать мужчине. Он еле слышно повторял мое имя, требуя признаний в любви. Но я лишь изрыгала брань и в ответ заставляла его обращаться со мной как со шлюхой, как с рабыней, как с той, кто не заслуживает уважения.

Все тело у меня было в мурашках. Наслаждение накатывало волна за волной. Я кончила еще раз, а потом еще, меж тем как Якоб, сдерживаясь из последних сил, все длил и длил обладание. Наши тела бились друг о друга с силой, с глухим звуком, но Якоба уже не беспокоило, что его могут услышать за дверью.

Не сводя с него глаз, слыша, как он при каждом толчке повторяет мое имя, я поняла, что Якоб вот-вот перейдет грань, и вспомнила, что он без презерватива. И, снова высвободившись, попросила его кончить мне на лицо, в рот, и сказать, что любит меня.

Он в точности исполнил мою просьбу, а я, мастурбируя, достигла оргазма одновременно с ним. Потом он обнял меня, склонил голову мне на плечо, вытер уголки моих губ и много-много раз повторил, что любит меня и что ужасно тосковал по мне в разлуке.

Но вот теперь он просит меня одеться, а я и не думаю двинуться с места. Якоб опять стал прежним пай-мальчиком, которым так восхищаются избиратели. Он чувствует – происходит что-то не то, что именно – сказать не может. И начинает догадываться, что я здесь – не потому лишь, что он – волшебный любовник.