Джозеф Кутзее - Детство Иисуса Страница 37

Сеньора Очоа поджимает губы, качает головой.

– Давайте не слишком вдаваться в теорию. Лучше сосредоточимся на опыте и понимании настоящего у Давида. Настоящее, предположила бы я, – то, чего Давиду не хватает в жизни. Опыт недостатка настоящего включает и отсутствие настоящих родителей. У Давида нет в жизни якоря. Отсюда и его уход в мир фантазий, где он чувствует себя более полновластно.

– Но у него есть якорь, – говорит Инес. – Я его якорь. Я люблю его. Я люблю его больше всего на свете. И он это знает.

Сеньора Очоа кивает.

– Да, знает, разумеется. Он сказал мне, как сильно вы его любите, – как сильно его любите вы оба. Ваша благая воля делает его счастливым, и он ответно чувствует громадную благую волю по отношению к вам. И тем не менее чего-то не хватает, чего-то, что ни благая воля, ни любовь не могут восполнить. Потому что, хоть положительное эмоциональное окружение очень значимо, его недостаточно. Именно этот недостаток, недостаток настоящего родительского присутствия, я и пригласила вас обсудить. Почему? – спросите вы. Потому что, отвечу я, чувствуется, что трудности обучения у Давида происходят от растерянности перед действительностью, из которой исчезли его настоящие родители и в которую он прибыл неведомо как.

– Давид прибыл на судне, как и все остальные, – возражает он. – С корабля в лагерь, из лагеря в Новиллу. Никто из нас не знает ничего большего о своем происхождении. Мы все очищены от воспоминаний – более-менее. Что такого особенного в случае с Давидом? И как это связано с его чтением и письмом, с его проблемами в классе? Вы помянули дислексию. У Давида дислексия?

– Я помянула дислексию как возможную причину. Я его на дислексию не проверяла. Но если она действительно есть, я думаю, это дополнительный фактор. Возвращаясь к вашему основному вопросу: нет, я бы сказала, что особенное в случае с Давидом в том, что он чувствует себя особенным, даже необычайным. Конечно же, он не необычайный. А вопрос его особости давайте пока на время отложим, а попытаемся все втроем посмотреть на мир его глазами, не навязывая ему наше видение. Давид хочет знать, кто он на самом деле есть, но получает уклончивые ответы вроде: «В каком смысле “на самом деле”?» – или: «Ни у кого из нас нет личной истории, она вся отчищена». Можно ли винить его в том, что он ощущает отчаяние и протест, а затем уходит в свой личный мир, где волен сам выдумывать ответы?

– Вы хотите сказать, что нечитаемые страницы, которые он пишет у сеньора Леона, – истории о том, откуда он родом?

– И да, и нет. Это истории для него самого, а не для нас. Поэтому он и пишет их на личном языке.

– Откуда вы знаете, если не можете прочитать? Он вам их переводил?

– Сеньор, для того, чтобы наши отношения с Давидом развивались, важно, чтобы он мог на меня полагаться – что я не разглашу, о чем мы разговариваем. Даже ребенок имеет право на маленькие тайны. Но из разговоров с Давидом, да, я полагаю, он считает, что пишет истории о себе и своем истинном происхождении. И он скрывает это от вас обоих, чтобы вас не расстраивать.

– И каково же его истинное происхождение? Откуда он, по его мнению, происходит?

– Не так-то просто это объяснить. Но все упирается в некое письмо. Он говорит о письме, в котором есть имена его истинных родителей. Он говорит, что вы, сеньор, об этом письме знаете. Это правда?

– Письме от кого?

– Он говорит, что, когда он сошел с судна, при нем было письмо.

– Ах то письмо! Нет, вы ошибаетесь, то письмо было утеряно еще до того, как мы сошли на берег. Оно потерялось в пути. Я его никогда не видел. Именно потому, что он потерял письмо, я взял на себя ответственность помочь ему найти его мать. Иначе он оказался бы беспомощен. Он до сих пор оставался бы в Бельстаре, между небом и землей.

Сеньора Очоа энергично что-то пишет у себя на планшете.

– Теперь перейдем, – говорит она, откладывая авторучку, – к практической проблеме поведения Давида в классе. К его нарушениям субординации. К неспособности осваивать программу. К последствиям такой неспособности – и нарушения субординации – для сеньора Леона и другим детям в классе.

– Нарушение субординации? – Он ждет, что Инес добавит и свой голос, но нет – она предоставляет вести разговор ему. – Дома, сеньора, Давид всегда вежлив и ведет себя хорошо. Мне трудно поверить в такие жалобы сеньора Леона. Что именно он подразумевает под нарушением субординации?

– Он подразумевает постоянные сомнения в авторитете учителя. Подразумевает отказ принимать наставления. И тут мы переходим к ключевому вопросу. Я бы предложила изъять Давида из обычного класса – по крайней мере на время – и записать его в программу обучения, приспособленного для его индивидуальных нужд. Там он сможет учиться в собственном темпе – раз уж такая у него непростая семейная ситуация. До тех пор, пока он не окажется готов вернуться в класс. Я уверена, что ему это удастся, поскольку он смышленый ребенок с подвижным умом.

– Программа обучения?..

– Я имею в виду Центр специального обучения в Пунто-Аренас, неподалеку от Новиллы, на побережье, в очень приятном месте.

– Далеко ли это?

– Примерно в пятидесяти километрах.

– В пятидесяти километрах! Это очень далеко для ребенка – ездить каждый день туда-обратно. Есть ли туда автобус?

– Нет. Давид будет проживать в Центре обучения, а через выходные приезжать домой, если захочет. По нашему опыту лучше всего такое обучение проходит в режиме с проживанием. Оно позволяет несколько отдалиться от ситуации дома, которая, не исключено, есть дополнительный неблагоприятный фактор.

Они с Инес переглядываются.

– А если мы откажемся? – говорит он. – Если предпочтем, чтобы он остался в классе у сеньора Леона?

– Если мы предпочтем изъять его из школы, где он ничему не учится? – вступает Инес, голос у нее звенит. – Для которой он все равно слишком юн. Вот подлинная причина, почему ему трудно. Он слишком юн.

– Сеньор Леон более не готов к Давиду в своем классе, и я, наведя кое-какие свои справки, понимаю, почему. Что касается возраста, Давид уже достиг нормальных школьных лет. Сеньор, сеньора, вот вам мой совет – в интересах Давида. В школе он не развивается. Он оказывает неблагоприятное влияние на других. Перемещение его из школы в домашнюю обстановку, которую он явно считает нервирующей, – явно не решение вопроса. Следовательно, необходимо предпринять другой, более решительный шаг. И поэтому я рекомендую Пунто-Аренас.

– А если мы откажемся?

– Сеньор, я бы предложила вам так вопрос не ставить. Помяните мое слово: Пунто-Аренас – лучшее для нас решение. Если вы с сеньорой Инес желаете предварительно посетить Пунто-Аренас, я могу это устроить, и вы сами увидите, что это первоклассное учреждение.

– Если мы навестим это учреждение и все же откажемся, что дальше?

– Что дальше? – Сеньора Очоа беспомощно разводит руками. – Вы в начале нашей консультации сказали, что вы мальчику не отец. В документах о его происхождении – настоящем происхождении – не сказано ничего. Я бы предположила… я бы предположила, что ваши позиции выбирать, где он должен получать образование, чрезвычайно слабы.

– То есть вы заберете у нас ребенка?

– Пожалуйста, не воспринимайте это так. Мы не забираем у вас ребенка. Вы регулярно будете видеться, раз в две недели. Ваш дом по-прежнему будет ему домом. Во всех практических отношениях вы останетесь его родителями, если только он сам не решит, что хочет отделиться от вас. На что он никак не намекает. Напротив – он чрезвычайно вас любит, вас обоих – и любит, и привязан к вам… Повторю: Пунто-Аренас, по моему мнению, – лучшее решение имеющейся проблемы, и решение щедрое. Подумайте об этом. Не торопитесь. Навестите Пунто-Аренас, если хотите. А потом мы вместе с сеньором Леоном обсудим подробности.

– А пока что?

– А пока я бы предложила забрать Давида домой. Ничего хорошего ему от пребывания в классе у сеньора Леона все равно не будет, и уж точно ничего хорошего не будет его одноклассникам.

Глава 25

– Почему мы сегодня рано домой?

Они втроем в автобусе, возвращаются в Кварталы.

– Потому что это все было ошибкой, – говорит Инес. – Они для тебя слишком взрослые, мальчики в классе. А учитель этот, этот сеньор Леон, не умеет учить.

– У сеньора Леона волшебный глаз. Он умеет вынимать его и класть в карман. Один мальчик видел.

Инес молчит.

– Я завтра пойду в школу?

– Нет.

– Если точнее, – вмешивается он, – ты не пойдешь в школу к сеньору Леону. Мы с твоей мамой рассматриваем другой вариант школы. Может быть.

– Мы не рассматриваем никакую другую школу, – говорит Инес. – Школа с самого начала была скверной затеей. Не понимаю, почему я это допустила. Что там говорила эта женщина про дислексию? Что такое дислексия?