Джонатан Кэрролл - Замужем за облаком. Полное собрание рассказов Страница 39

Я знал это лицо так хорошо, потому что от нечего делать несколько месяцев изучал его через бинокль. В моем бинокле не очень сильные стекла – 7 на 21, такими вы пользуетесь в опере, чтобы заглянуть в горло какому-нибудь толстяку-певцу, – но этого хватало.

Я обнаружил Тони в ее квартире в тот вечер, когда купил бинокль. Спокойно рассматриваю дом напротив и вдруг вижу на этаж ниже моего – вот она. Сквозь ее прозрачные белые занавески я мог наблюдать, как она смотрит телевизор. Голая! Действительно, когда я увидел ее впервые, она была голая. Маленькие груди, маленькие бедра… Восхитительно. Мечта каждого мужчины – голая женщина, за которой можно подглядывать, заполняя свои одинокие вечера. Нагота не возбудила меня, но из-за нее Тони мне очень понравилась. Дома эта женщина делала что хотела – в январе голая смотрела телевизор, держа в одной руке чашку какао, а вторую подложив под зад. Иногда я включал свой телевизор и пытался угадать, что она смотрит. Новости голышом? Или разделась к своему любимому ток-шоу? Сняла последнее, зная, что на экране Мел Гибсон, и воображала, что демонстрирует ему свои прелести?

Похоже, ей нравилось все время быть голой. Я особенно любил следить, как она слоняется из комнаты в комнату, частенько поздно ночью, просто так, вместо того чтобы отдыхать, а тем временем к ней подкрадывалось утро и момент, когда придется снова одеться и отправиться во внешний мир к какой-то ожидающей ее работе. По вкусу и стоимости предметов в ее квартире – насколько смог увидеть – я догадался, что это деловая женщина, предприниматель. Лишь столько и дает узнать одномерная картина, открывающаяся из ваших двух окон. Не раз вечера напролет медленно переходил я в темноте от одного окна к другому и обратно, наблюдая, как Тони проводит свои вечера. В одном углу у нее была антикварная прялка и уютная с виду кушетка с непростительным цветочным узором. Телевизор почти упирался в окно, так что иногда я воображал, что со своего мягкого кресла она смотрит не Второй канал, а на меня.

Однажды вечером, когда ее не было дома, я достал свой пистолет и несколько раз выстрелил в ее окно. Не из своей квартиры, конечно. Нет, я поднялся на крышу соседнего дома и сделал это так, что, если бы приехала полиция, они бы подумали, будто очередной сумасшедший упражняется в стрельбе по неповинным окнам. Потом я никогда не спрашивал ее об этом, но уверен, что и она подумала так же, когда начали случаться другие события.

Все произошло спонтанно. Я не думал, что мне хочется переспать с ней, пока однажды утром не увидел ее в углу супермаркета, когда она покупала грейпфрут. И вдруг мысль посидеть с этой женщиной за завтраком, лакомясь этим грейпфрутом, показалась завораживающей и осуществимой. Впервые я так сильно ее захотел. И потому двинулся по супермаркету в том же направлении, что и она, позволяя ей мельком заметить, что я смотрю на нее. У кассы Тони стояла передо мной, как и было задумано. Когда она выложила свой грейпфрут, я застонал и сказал: как жаль, что я взял не этот, а маленький и жалкий, что лежал в моей корзинке. Продавцу я от этого не стал милее, но Тони улыбнулась, и у нас завязался разговор. Вот так. Вместе мы вышли из магазина и вошли в жизнь друг друга.

В первый раз придя к ней в квартиру, я сразу подошел к окну, выглянул и помахал рукой своему дому. Привет!

Тогда же мы в первый раз переспали. Скукотища-а-а! Кто бы подумал, что женщина, любящая разгуливать голой, окажется такой вялой в постели? Она думала, что слабые шевеления бедрами и попискиванье в конце и есть La Dolce Vita.[11] Она сказала, что из всех мужчин, с которыми спала, я единственный, кто, кончая, не производил никакого звука или движения. А потом шутливо спросила, кончал ли я. Я сказал: «Да». Ее улыбка погасла, и она сказала: «О!», словно переступила дозволенные границы. И это было действительно так.

Так что первым делом я научил ее, как вести себя в постели, и она усвоила урок, но разве это все? В постели, в беседе, в жизни моя любовница Тони не шла в сравнение с моей Тони, за которой я наблюдал в бинокль. Глядя в бинокль, я мог воображать что угодно. Спать с ней, или есть ее стряпню, или слушать ее разговоры могло быть интересно лишь в той мере, насколько это действительно было интересно, не больше. Здесь не было места воображению. Как часто я убегал из ее квартиры, ее объятий, ее снов и спешил обратно к себе, где хватался одновременно за бинокль и член и следил, как она голая вытряхивает пепельницу, которую я только что наполнил, как снимает пластинку, под которую мы танцевали час назад, прежде чем пойти в спальню.

На день ее рождения я совершил нечто, привязавшее ее ко мне навсегда. В детстве ее любимой книжкой был «Питер Пэн», и она в шутку говорила о своем часто возникающем желании, чтобы теперь пришел Питер Пэн и унес ее в страну Нетинебудет. Так вот, взяв напрокат зеленый костюм эльфа, я по толстой веревке, которой пользовался много лет назад, когда занимался скалолазаньем, вечером спустился с ее крыши – естественно, в костюме – и постучался в окно. А вот и я! Я пришел к тебе, Тони! Когда захочешь на звезду…

Вот как я получил свое прозвище. Когда она открыла окно и я влез в него, она обняла меня и спросила, не страшно ли мне было висеть на тридцатом этаже. Я сказал, что нет, что я лишь немного устал от всех этих маневров.

– Ах, мой чудесный Усталый Ангел. Я люблю тебя!

После этого я мог надеть ей на шею поводок и водить за собой.

Но вместо этого я начал ей звонить. Существует искусство телефонных звонков, весьма родственное искусству приготовления безупречного суфле – которое без лучших ингредиентов не поднимется как надо. Можете по телефону угрожать убийством, но это дешевка. Самые надежные продукты – это послать к двери Тони распорядителя похорон, чтобы сообщить «осиротевшей» о «недавно скончавшейся». Только скончавшаяся в данном случае – то же лицо, что и осиротевшая. Представьте ужас распорядителя похорон. А еще лучше представьте испуг Тони. Я звонил десять раз на дню. Говорил ей, что знаю, кто сшил ей ее лучший лифчик под цвет ванной комнаты. Говорил, что влюблен в нее. Что ненавижу ее. И прочее, и прочее.

Я мог стоять у своего окна с выключенным светом, держа в одной руке бинокль, а в другой телефонную трубку, и звонить. Видеть ее лицо, когда она понимала, кто это! Часто она сразу вешала трубку. Или я вешал трубку, просто на случай, если она подключила к линии записывающее устройство. Предосторожность никогда не помешает. Я наблюдал, как она плачет, наблюдал, как бросает трубку и трясется. Я наблюдал, как она хватается за голову и падает на пол в таком страхе, какой только может испытать человек.

Удивительно, что только через месяц после начала моих звонков она рассказала мне о них. Ну и мужество было у этой женщины! Я пришел в бешенство. Нужно позвонить в полицию! Что он о себе думает, этот извращенец? Я выдал ей множество хороших предложений. Ее успокоили и ободрили мои советы, что делать. Тони не сомневалась, что какая-нибудь из моих идей сработает.

Но они не могли сработать, так как я все их знал и всегда следил за ней. Когда она брала в рот свисток и со всей силы свистела в трубку, я отрывал трубку от уха и смеялся. Когда у нее кончался воздух, я доставал свой свисток и свистел, разрывая ей барабанные перепонки. И все такое.

Я звонил ей среди ночи и говорил ужасные вещи. Через несколько минут она звонила мне и, страшно извиняясь, сообщала, что он позвонил снова и, пожалуйста, поговори со мной!

Поговорить? Я спешил к ней и заключал в объятия – ее лучший мужчина. Питер Пэн, возлюбленный, всепогодный друг здесь! Иногда телефон звонил, когда я был там, но она не брала трубку. Тогда брал я и делал вид, что это он. Я ругался и кричал: «Тебя сейчас схватит полиция, подлый негодяй!»

Не знаю, что бы я сделал еще, но, позвонив однажды апрельским вечером, я увидел, как она подошла к телефону, а потом выпрыгнула из окна. Бац! Вот так сюрприз.

Осталось сказать вам немного. Это подсказка, – может быть, я кто-то из ваших знакомых. А может быть, нет. Может быть, я и сейчас наблюдаю за вами. Вы когда-нибудь задумывались, сколько за вами наблюдает людей, которых вы в жизни не видели?

До скорого,

Мертвые любят тебя

Самый страшный звук в мире – это биение собственного сердца. Никто не любит говорить об этом, но это правда. Когда вам очень страшно, этот тайный зверь стучит огромным кулаком в какую-то внутреннюю дверь, требуя, чтобы его выпустили.

За несколько минут до происшествия я увидела на стене надпись. Корявыми белыми буквами в фут величиной там было написано: «МЕРТВЫЕ ЛЮБЯТ ТЕБЯ». Что бы это значило? Какой местный житель счел это столь важным, чтобы написать на стене среди города? От подобной надписи легко отмахнуться, сочтя ее шалостью или посланием миру от какого-нибудь фаната Grateful Dead,[12] но я чувствовала, что тут кроется нечто большее.