Крис Клив - Золото Страница 39

В тату-салоне Кейт уронила телефон на пол. Аккумулятор полетел в одну сторону, треснувший пластиковый корпус – в другую. Звуки пробились сквозь воспоминания Зои.

– Что случилось? – спросила она.

Кейт испуганно смотрела на Зою. У нее дрожали руки.

– Том едет сюда. Для нас какая-то новость.

У мамы правое плечо было забинтовано. Софи видела уголок повязки, торчащий над вырезом желтой футболки. С заднего сиденья она упорно смотрела на мамину спину. Что же все это значит?

– Мам, – спросила Софи, – что у тебя на спине?

– Ничего.

– Ты упала и ударилась?

– Ничего там нет, ясно?

Папа сказал это так, что захотелось побыстрее спрятаться внутрь себя, как это делает анемон в морском аквариуме, если к нему прикоснуться пальцем. Софи замолчала.

Мама и папа стали негромко переговариваться. Взрослые так делают, когда не хотят, чтобы ты их слышал. Взрослые полагают, что у тебя слух хуже, чем у них, а на самом деле он гораздо лучше. Вот в каком порядке существовала острота слуха: джедаи, летучие мыши, совы, лисы, собаки, мыши, взрослые.

– О чем ты только думала? – сердито спросил папа.

– Хватит злиться. Мне и без того плохо.

– Я просто хочу спросить: как тебе это пришло в голову?

– Не знаю, понятно? Неужели я обязана всегда все знать?

– Что? Это ты у меня спрашиваешь? Если речь идет о коже, которая навсегда приросла к тебе, разве нет смысла знать наверняка?

Мама отозвалась очень грустно:

– Но это моя кожа.

У Софи засосало под ложечкой. Это рак. Вот что это такое. У нее на спине – рак кожи. Вот откуда взялась повязка. О раке Софи знала все. Понятно: у мамы он возник на коже, и ей сделали операцию. Вот почему она куда-то исчезла после тренировки. Взрослые всегда стараются секретничать насчет рака. Но хранить секреты они умели в таком же порядке: джедаи, лисы, взрослые. Маме сделали операцию, она прошла плохо, и теперь все-все стало плохо.

Папа продолжал:

– А как же Олимпиада?.. Разве прежде всего не надо было думать о ней?

– Мы так и думали, что поедем обе. Ведь мы с ней – номер один и номер два. Остальные даже близко к нам не стоят. А теперь… А у меня эта чертова дрянь на плече.

Глядя в зеркало заднего вида, Софи увидела, как мама сжала ремень безопасности. Папа скосил на нее глаза, прикоснулся к ее колену. Она посмотрела на него, и грусть в ее глазах почти исчезла. Софи сразу стало лучше. Словно колено мамы было чем-то вроде клавиши «OK», и папа только что ее нажал.

– Понимаю, – сказал папа. – Прости.

– Мам? – проговорила Софи так тихо, что мама ее не услышала. Она предприняла еще попытку, со свистом вдохнув и выдохнув воздух: – Мам?

Мама повернулась, протянула руку между спинками двух сидений и прикоснулась к Софи.

– Все нормально, – сказала Софи. – На самом деле все не так плохо, как ты думаешь.

– Конечно, ты права, моя милая.

– Иногда бывает жуть как плохо, но если ты пройдешь все курсы химиотерапии, то обязательно поправишься. Вот увидишь.

Софи посмотрела на маму, уверенная в правоте своих слов. А мама почему-то смутилась.

– Ты о чем? – спросила она.

– О том, что у тебя на спине, – объяснила Софи. – О раке.

Мама долго смотрела на нее, в ее глазах было какое-то странное выражение, смысла которого Софи не могла понять. Наверное, не стоило произносить слово «рак». Сама она к нему привыкла, но другим для этого требовалось много времени. В больнице мало кто мог произносить его, и особенно – взрослые. Женщины говорили: «У меня опухоль», и тогда это звучало, как что-то маленькое, которое можно взять рукой, а не такое, что проскользнуло бы между пальцами. Мужчины говорили: «Я сражаюсь с большой буквой „Р“». Так им было легче, потому что они представляли себе, будто на них нападает большущая буква «Р» с плаката у окулиста, и они сражаются с ней, а не с маленькой раковой клеткой.

– Все нормально, мам, – повторила Софи. – Доктор Хьюитт говорит, что лучше называть болезнь ее настоящим названием: тогда ты становишься сильнее.

Мамины глаза наполнились слезами.

– Девочка моя, прости меня, пожалуйста. Никакой это не рак. Это просто глупая татуировка.

Папа свернул к тротуару, остановил машину, они с мамой вышли и сели на заднее сиденье, к Софи. Расстегнув ремни безопасности, они крепко обняли дочь, а потом все трое сидели там, пока не стало смеркаться. Мимо проезжали машины, струи дождя вспыхивали в свете их фар.

– Что бы ни случилось, – сказал папа, – ничто не сравнится с тем, как мы гордимся тобой.

– Из-за чего? – удивилась Софи. – Я ничего не сделала. Почему-то мама с папой расхохотались. Почему они ею гордились, если она ничего не сделала, только все неправильно поняла? Ведь татуировка не имеет ничего общего с раком кожи. Совсем ничего.

Софи вздохнула. Как только она переживет свой лейкоз, придется переделывать своих родителей.

Зоя вошла в свою квартиру, бросила ключ на металлическое блюдо, прошла в кухонную зону и поставила синий пластиковый пакет на столешницу из затвердевшей лавы. Из пакета она вытащила бутылку белого вина с отвинчивающейся крышкой и пристально на нее посмотрела. Она не пила спиртного с того давнего дождливого вечера, когда они с Кейт встретились во время тренировочного заезда, больше десяти лет назад. У нее даже бокалов для вина в доме не было. Она даже не знала, сколько вина можно и нужно выпить. Зоя выбрала маленькую тяжелую белую керамическую чашку, предназначенную для эспрессо, и наполнила ее вином. С бутылкой и чашкой подошла к окнам, обвела взглядом огни города. Она понюхала вино, поморщилась и выпила. Потом стояла у окна минут десять, ожидая эффекта. От организма, приученного досконально знать свой пульс и обрабатывать центростремительные сообщения, бегущие

по каждому туго натянутому пучку нервных волокон с ледяной ясностью, не приходилось ждать приятного тепла. Возникло мгновенное ощущение сотрясения мозга и страх перед могуществом химии. Зоя налила в чашку еще вина и выпила.

Опустошив половину бутылки, она почувствовала, что теперь может подумать о том, что означают изменения в правилах. Для того чтобы получить место в олимпийской команде, придется сразиться за это место с Кейт. Зоя обкатала эту мысль, повертела ее в разные стороны. Да, ей отчаянно хотелось его получить. Иначе она потеряет спонсоров, эту квартиру и причину заставлять работать сердце и легкие. Но для того, чтобы место осталось за ней, потребуется истязать свое тело сильнее, чем когда бы то ни было.

Зоя выпила еще вина и прижала холодную чашку к руке, чтобы охладить свежую татуировку с изображением олимпийских колец. Она смотрела на эти кольца и слышала рев трибун в Афинах и Пекине. Зоя заглянула в свое сердце и спросила, способна ли она уничтожить Кейт, чтобы снова услышать этот гул. Она закрыла глаза, прижалась лбом к холодному стеклу и задумалась.

Несколько месяцев после Гран Канария – всю весну и начало лета две тысячи третьего – она почти не участвовала в соревнованиях. Берегла себя для чемпионата мира по трековым велогонкам в Штутгарте в конце июля. На тренировках повторяла время мировых рекордов. С Кейт и Джеком не виделась. Они налаживали отношения, а она все свою боль и смятение преображала в энергию, необходимую для гонок.

В Штутгарт вылетела рано. Британская федерация велосипедного спорта поселила ее в ту гостиницу, где и должна была разместиться вся велосипедная гвардия. Гостиница находилась неподалеку от велодрома, и целый месяц до чемпионата Зоя тренировалась на треке. Она сражалась с вирусом, высасывавшим ее энергию и опустошавшим ее, но ставка еще ни разу не была столь высока, и каждый атом ее тела был настроен только на победу. Она даже не замечала, что находится в Германии. Язык здесь другой, но трек-то – такой же, как везде.

За неделю до чемпионата приехали Джек и Кейт – вместе. Они снова были счастливы, но в прочности своего союза уже сомневались, поэтому не слишком уютно чувствовали себя в обществе Зои. Она вежливо им улыбалась, когда они встречались на собраниях команды или проходили мимо в буфете.

Чемпионат мира две тысячи третьего года был самым грандиозным в истории: прибыли команды даже из таких далеких стран, как Китай и Бразилия; гонки передавались в прямом эфире на канале «Евроспорт». Зоя ужасно нервничала. Несколько раз в номере гостиницы ее даже вырвало. Однако внешне она сохраняла спокойствие. Пресса уделяла ей массу внимания – массмедиа были просто влюблены в нее. Журналисты уверяли читателей, что она «провела большую работу над собой»; в «Гардиан» популярный философ написал о ее рабочей этике; в «Ньюс ов зе Уорлд» поместили фотографии бюста, обтянутого лайкрой, и гадали, носит ли Зоя бюстгальтер. Короче – всем угодила.