Мариан Фредрикссон - Анна, Ханна и Юханна Страница 4

Она осторожно выдвинула ящик стола, чтобы положить на место старый альбом. Он не хотел помещаться в ящике, и Анне потребовалось какое-то время, чтобы понять почему. Она отложила альбом и заглянула в ящик. Под цветной бумагой, которой мама в незапамятные времена выстлала дно, лежала еще одна фотография, под стеклом и в рамке. Бабушка!

Анна отвела взгляд от фотографии и удивленно посмотрела на стену, где всегда висела эта фотография, рядом с такими же портретами других бабушек и дедушек, детей и внуков. Да, так и есть, портрет висел там, об этом говорило и пятно на выцветших обоях.

Что за причуда? Зачем отцу понадобилось снимать со стены фото бабушки? Он ее не любил? Но сам ли он снял портрет?

«Да и что я, собственно говоря, знаю? Что, вообще, можно знать о родителях? А о детях? И почему это так важно? Почему мы воспринимаем как недостаток отсутствие воспоминаний и понимания? Для меня это как пустота, которую надо заполнить. Как будто у меня не было детства, а только рассказы о нем, о том, что тогда происходило, а может быть, и не происходило вовсе».

Они были отличными рассказчиками, особенно мама – она умела оживить любой рассказ, сделать его зримым.

Не были ли нарисованные ею картины слишком позолоченными?

Папину привычку кое-что прибавлять к своим рассказам только для того, чтобы слушающий мог извлечь из рассказа какой-то сложный урок, мама плохо понимала и в молодости, она приукрашивала по-своему. Но ей это было простительно, так как ее рассказы получались захватывающими и поразительно интересными.

Анна тихонько прокралась вверх по лестнице в свою старую детскую, села на кровать и только теперь почувствовала, как устала. Едва не засыпая, она все же поняла, что сделала важное открытие. Может быть, она представляет свое детство не таким, каким оно было на самом деле, а таким, каким его преподнесли ей в описаниях. Это были всего лишь рассказы, и чувства она испытывала к ним, а не к своему детству.

Не так ли зарождается отчуждение?

Она проснулась оттого, что старик внизу, в кухне, начал возиться с кофейником. Анна встала и, испытывая угрызения совести, спустилась по лестнице.

– Ага, вот и ты, – сказал он и улыбнулся. – Я, кажется, спал, когда ты пришла и поздоровалась.

– Ты забыл?

– Я теперь так легко все забываю.

Анна забрала у него кофейник:

– Сядь на диван, я сама заварю кофе.

Она нашла в холодильнике корицу, потом поставила кофейник на огонь, встала у плиты и принялась смотреть, как закипает вода, как пузырьки пара с шипением проскакивают сквозь бумажный фильтр. Анна вдыхала аромат кофе и рассеянно, не вникая в смысл, слушала длинный рассказ отца о том, как он однажды повстречал в море кита, когда шел под парусом из Скагена. Это была старая-старая история, и она слушала ее великое множество раз, и каждый раз с удовольствием.

В какой-то момент старик потерял нить повествования. Рассказ забуксовал, а потом окончательно остановился.

– Да, так о чем это я?

– Дело было у Варберга.

– Да, да, именно так, – благодарно, с чувством произнес отец, но упоминание о Варберге дало ему в руки иную нить, и он начал рассказывать какую-то другую историю об одной девушке, с которой он познакомился там, на танцах в старой крепости. Потом он снова запнулся, помолчал и смущенно повторил, что там, в старой королевской крепости, он в ту светлую летнюю ночь танцевал с девушкой, а потом подрался с ее женихом.

Когда он живописал свою замечательную победу над женихом, голос его звучал уверенно, настроение стало приподнятым, глаза сверкали. Сейчас в его мозгу смешались самые разнообразные воспоминания – о драках, из которых он выходил победителем, о том, как он остановил на скаку понесшую лошадь, как спас какого-то упавшего в море парня.

Анна сняла кофейник с плиты. Отчаяние стало просто невыносимым. Ее обуял страх от безудержного хвастовства распадающегося сознания, неразборчиво брызжущего воспоминаниями.

Какими еще воспоминаниями? Может быть, это просто праздные измышления, которых с годами становится все больше и больше.

«Я не хочу стареть», – подумала она. Наливая кофе в чашки, Анна размышляла: что можно сделать, чтобы не обезуметь? Но вслух она сказала другое:

– Клеенка у тебя совсем порвалась. Завтра надо поехать и купить новую.

После кофе старик поплелся к старому заслуженному телевизору. Он сел перед ним в продавленное кресло и, как обычно, мирно уснул. Пока он спал, Анна успела приготовить ужин и прогуляться по дубовой роще между домом и горой.

Они поужинали котлетами со сливочным соусом и брусникой.

– Так вкусно я ем, только когда ты приезжаешь, – сказал отец. – У девочек, которые сюда прибегают, нет времени готовить настоящую еду.

В его словах недвусмысленно прозвучал упрек. Так как она и не думала отвечать на этот выпад, старик решил подольститься:

– Точно так же, как дома, ты можешь писать и здесь.

– У меня есть дом, муж и дети.

– Но ведь они могут приходить к тебе в гости, – сказал отец, и Анна вдруг подумала, что, по существу, он прав. Она вполне могла бы заканчивать свои доклады наверху, в своей старой комнате. Честно, подумала она и жалко улыбнулась – как можно сохранить честность? «Что будет, если я скажу все как есть? Скажу: «В твоем доме, папа, у меня не будет ни минуты покоя. Я не могу себе представить, что пробуду здесь два дня и не сойду с ума». – Я не стану тебе мешать, – пообещал он.

В его голосе слышалась такая мольба, что Анна едва не расплакалась. Но, взяв себя в руки, она заговорила о компьютерах, нужных ей для работы, а это такие машины, которые нелегко переносить с места на место.

Честность, подумала она. Она говорит о честности и лжет отцу прямо в глаза. Когда он поднялся из-за стола и поблагодарил за ужин, в голосе его сквозил холодок. «Я же не люблю его, – подумала Анна. – Я боюсь его, я его не выношу, он мне просто противен. Мне будет тяжело полюбить его».

Анна вымыла посуду. Пришел сосед, который очень ей нравился, – любезный и обходительный мужчина. Он был рад ее видеть, погладил по щеке и сказал:

– Тебе нелегко, я понимаю.

Она ощутила необъяснимый страх, встретившись с ним взглядом. В кухне стало темнеть.

– Иди к папе, а я пока приготовлю грог, – сказала она, почувствовав, как надломился ее голос.

Дрожащими руками она поставила на стол поднос, привезенную с собой бутылку джина, тоник, тарелочку с арахисом. «Что это? Предчувствие? Нет! Я просто усталая донельзя идиотка». Она повторила эти слова вполголоса несколько раз: «Я просто усталая донельзя идиотка. Он еще молод, свеж и бодр, такие мужчины живут долго». Ставя на стол выпивку, она словно невзначай спросила:

– А как твои дела, Биргер?

Он удивленно посмотрел на Анну и ответил, что дела у него, как всегда, идут хорошо. Она кивнула, но потом в течение всего вечера избегала встречаться с ним взглядом. Было еще сравнительно рано, около девяти, когда старик вдруг почувствовал усталость. Анна помогла ему лечь, проявив всю мягкость и уступчивость, на какую была способна. В последние годы он стал очень ранимым.

В своей комнате наверху она, как бывало, выпила чашку чая. Мама всегда настаивала на этом – перед сном надо непременно выпить чашку чая с медом. Анна сделала глоток сладкой горячей жидкости, и детство тотчас ожило, встрепенулось, завладело памятью. Аромат меда в чае, чашка с синими цветочками, за окном верещат чайки, дерзко похваляясь своим жизнелюбием.

Анна открыла окно и принялась следить взглядом за галдящей птичьей стаей. Она удалялась к морю, пролетая над Асперё и Чепстадсё. В следующее мгновение она услышала, как в дубраве поют черные дрозды, празднуя наступление мая.

Это было уже слишком. Тоска стала физически невыносимой. Анна решительно проглотила таблетку снотворного.

Золотистый рассвет разбудил ее рано. Может быть, в этом раннем пробуждении был повинен не только свет, ибо ночью Анне снилось птичье пение из сада, громкое, прекрасное и мощное, как сама весна. Некоторое время Анна лежала неподвижно, пытаясь различить голоса птиц – радостный свист зябликов, бодрое попискивание синиц и стрекочущее щебетание ласточек, летящих в свои гнезда под краями крыш.

Ласточки прилетели и принялись лепить гнезда к кирпичным стенам, подумала Анна и на мгновение успокоилась: значит, в мире все идет как должно.

Она бесшумно, как призрак, спустилась в кухню, заварила чашку кофе, вытащила из шкафчика корицу и на цыпочках пошла к лестнице. Вовремя вспомнив, что шестая ступенька скрипит, она перепрыгнула через нее, остановилась и прислушалась. Старик громко храпел в спальне.

Анна погрузилась в себя, пение птиц помогало слушать тишину в душе, проникнуться убеждением, что все хорошо, несмотря на все страдания и невзгоды. Ей удалось это, и, мало того, она поверила в то, что маме нетяжело, что боль покинула ее, что память у папы стала такой короткой, что он не помнит даже горечь от обид.