Элис Манро - Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник) Страница 4

– Ну вот, теперь можно сказать: «Мой день не прошел напрасно». Обеспечила платьем счастливую невесту. А это уже вполне оправдывает мое существование.

Коробку с платьем внутри женщина перевязала узенькой розовой лентой, вывязав сверху огромный и совсем лишний бант, после чего грозно лязгнула ножницами.

– Сижу тут весь день, – сказала она. – А зачем, подчас сама не пойму. Бывает, спрашиваю себя: что ты тут делаешь? Вот витрину по-новому оформила, то одно придумаю, то другое – ну, то есть, чтобы люди заходили, – но бывают дни – представьте, целый день, – когда никто, ни одна живая душа в этих дверях не появится. Я понимаю: люди считают, что у меня одежда слишком дорогая, но она ведь хорошая! Это все настоящие вещи. А хочешь качество, изволь платить.

– Должно быть, к вам обращаются, когда понадобится что-нибудь вроде вон тех, – сказала Джоанна, бросив взгляд в сторону вечерних платьев. – Где им еще такие взять?

– Вот, правильно. Именно что не обращаются! Едут в город и вот там обращаются. Проедут пятьдесят, сто миль, плевать им на бензин, они думают, что найдут там что-то получше того, что имеется у меня здесь. И не находят. Ни лучшего качества, ни лучшего выбора. Ничего. Зато им не стыдно тогда, им не приходится говорить, что свадебное платье они купили рядом с домом. А то, бывает, зайдет, примерит что-нибудь и говорит: мол, надо еще подумать. Я, мол, вернусь. А я думаю: ага, как же, как же, знаю я вас. Побежишь небось искать то же самое, только дешевле – где-нибудь в Лондоне или Китченере – и, даже если там окажется не дешевле, купишь там, потому что зря, что ли, моталась в этакую даль, да и искать надоело уже во как… Не знаю, – помолчав, продолжила женщина. – Может быть, если бы я была из местных, они бы так не делали. Здесь очень замкнутый мирок, чужих недолюбливают. Вы ведь тоже не местная, верно?

Джоанна сказала, что нет.

– Правда же, тут замкнутый мирок?

Замкнутый.

– Извне в него трудно внедриться, я только это хочу сказать.

– А я привыкла жить сама по себе, – сказала Джоанна.

– Но ведь нашли же кого-то! И больше не будете сама по себе, это здорово! Иногда я тоже думаю, как это здорово – быть замужем, сидеть дома. Я, конечно, была замужем, но все равно работала. Н-да. А что, принц на белом коне, может, когда-нибудь и завернет сюда, влюбится в меня и все у меня устроится.

Джоанне надо было торопиться: своим неуемным желанием пообщаться женщина и так уже ее задержала. Бежать домой, убрать покупку, пока не вернулась из школы Сабита.

Тут ей вспомнилось, что Сабиты как раз нет, в выходные ее увезли к двоюродной сестре матери, тете Роксане в Торонто, чтобы она там пожила как нормальная богатая девочка, походила бы в школу для девочек из богатых семей. Но по инерции Джоанна продолжала идти быстро – так быстро, что какой-то наглый умник, стоявший, держась за стену аптеки, даже окликнул ее: «Эй, где горит?» – и тогда она чуть замедлила шаг, чтобы не привлекать внимание.

Да еще коробка эта нескладная: поди знай, что купленное в этом магазине там упаковывают в фирменные розовые картонные короба, на которых лиловой прописью начертано: «У миледи». Вот тоже: зряшный же перевод денег!

Невзначай упомянув грядущее замужество, она теперь чувствовала себя дура-дурой, тем более что сам-то он никакого предложения ей не делал, и об этом следовало помнить. Но так много было между ними говорено (верней, писано), столько в его письмах было нежности и страстного желания соединиться, что формальное предложение, похоже, оставалось только вычитать между строк. Аналогично тому, как, когда говоришь о том, что утром встанешь, и не говоришь, что будешь завтракать, это вовсе не значит, что завтракать ты не собираешься.

Рот тем не менее следовало держать на замке.

По дороге встретила мистера Маккаули – тот шел навстречу по другой стороне улицы. Ну, шел себе, и ладно: даже столкнувшись с нею нос к носу, он никогда бы не заметил у нее какую-то коробку. Поднял бы к полю шляпы один палец и прошествовал мимо, то ли признав в ней свою домработницу, то ли нет. У него голова другим занята: кто его знает, конечно, но его взору, быть может, открывается какой-то вообще нездешний поселок, не тот, что всем остальным. По будням каждый день (а иногда, забывшись, и по праздникам или воскресеньям) он надевал один из своих костюмов-троек, сверху пальто – легкое или зимнее, – на голову серую федору, на ноги начищенные туфли и шел с Выставочной дороги на другую окраину, в офис, который все еще за собой сохранял, – он был у старика на втором этаже, над помещением лавки, где прежде торговали упряжью и чемоданами. В разговорах он называл его страховой конторой, хотя прошло уже довольно много времени с тех пор, когда мистер Маккаули действительно продавал страховки. Иногда к нему туда кто-то даже и впрямь подымался – уточнить какой-нибудь момент в своем полисе, а чаще задать вопрос касательно границ земельных участков или истории одного из объектов недвижимости либо в поселке, либо на окрестных фермах. Офис был полон старых и новых карт, и больше всего на свете старику нравилось их разложить и углубиться в дискуссию, в ходе которой затрагивались темы подчас весьма далекие от первоначально заданного вопроса. Три или четыре раза в день он спускался и гулял по улицам, как сейчас. Свой «маклафлин-бьюик» он еще во время войны поставил в сарай на подпорки и стал всюду ходить пешком, подавая пример. Похоже, он подавал его до сих пор, вот уже пятнадцать лет с гаком. С руками, сцепленными за спиной, при этом был похож на доброго барина, осматривающего поместье, или на священника, со счастливой улыбкой наблюдающего паству. Разумеется, из людей, которые ему по пути встречались, половина понятия не имела, кто он такой.

Поселок менялся; изменился он даже за то время, что там жила Джоанна. Торговля перемещалась вовне, на шоссе, где открылся новый дешевый универмаг, еще один от корпорации «Канэйдиен тайер», и мотель с баром и гологрудыми танцовщицами. В центре же некоторые лавки пытались навести на себя глянец, красились в розовый, сиреневый или оливковый цвет, но и эта новая краска уже лупилась, лоскутьями облезала со старых кирпичей, и некоторые помещения были внутри пусты. Почти неизбежно вскоре за ними должен последовать и магазин «У миледи».

А если бы той женщиной из магазина была Джоанна, что стала бы делать она? Ну, никогда бы не запасла в таком количестве замысловатые вечерние платья – это во-первых. Только вот чем их заменишь? Переход к более дешевой одежде вынудит конкурировать с Каллаганом и универмагом на шоссе, да и покупателей здесь, скорей всего, для хорошего оборота не хватит. Тогда так: есть еще фасонная детская одежда, пеленки-распашонки для младенцев; можно попытаться заманить к себе бабушек и всяких теть, имеющих деньги, которые они захотят на эти вещи потратить. Мам выкиньте из головы: они ходят в сетевой Каллагана, потому что денег у них меньше, а соображения больше.

Но если бы торговать пришлось ей самой, Джоанна никогда бы никого в свой магазин не заманила. Вполне способная понять, что нужно сделать и как это сделать, она сумела бы всех построить и занять работой, но никогда не смогла бы никого завлечь и обольстить. Покупай или уходи – вот была бы ее позиция. И все бы, конечно же, уходили.

И вдруг тот редкостный случай, когда ею заинтересовались, причем она понимала, что случай из ряда вон. А Сабита – что ж… Расставаясь с нею, Сабита, естественно, не сронила слезинки, хотя Джоанна была ей ближе всех, была ей, можно сказать, вместо матери, поскольку мать девочки умерла. Мистер Маккаули – да, он расстроится, когда ему придется с нею расстаться, потому что она служила на совесть и найти ей замену будет нелегко, но это и все, о чем он в тот момент подумает. Такой же избалованный эгоист, как его внучка. Что до соседей, то они обрадуются. Джоанна умудрилась перессориться с обоими соседями – и слева, и справа. По одну сторону от дома у соседей был пес, который рыл ямы в ее огороде – то зарывал, то выкапывал заветную косточку: да ради бога, пусть копает, но на своем участке. А по другую сторону предметом распри стало черешневое дерево, ствол которого высился на дворе Маккаули, а львиная доля ягод росла на ветках, нависающих над соседним двором. В обоих случаях она подняла скандал и победила. Пес был посажен на цепь, и другие соседи тоже оставили чужую черешню в покое. Со стремянки она дотягивалась почти до всех ягод над тем двором, но соседи больше не отгоняли от дерева птиц, и это заметно сказалось на урожаях.

Без нее мистер Маккаули позволил бы им срывать черешню? Позволил бы. И псу позволил бы копать. Он вообще позволял верхом на себе ездить. Отчасти это объяснялось тем, что соседи все люди пришлые, живут в домах, которых раньше не было, и он предпочитал их просто не замечать. Было время, когда на Выставочной дороге стояло всего три или четыре больших дома. Через дорогу от них была луговина, пустырь, на котором проводились осенние ярмарки (официально они назывались «Сельскохозяйственными выставками», отсюда и название дороги, по обеим сторонам которой росли фруктовые деревья и паслась скотина). А лет около двенадцати назад землю в этих местах продали, поделив на стандартные участки, на которых выросли дома – маленькие разномастные и разностильные одноэтажные домики, одни с приспособленными под жилье чердаками, другие с неприспособленными. Некоторые уже приобретают вид довольно затрапезный.