Алексей Слаповский - У нас убивают по вторникам (сборник) Страница 4

– В чем они, сын мой?

– Понимаете… Сегодня с утра бежал в парке… И вдруг – солнце в глаза. И меня как ударило. Я все увидел по-новому. Я понял, что не обращал внимания на обычные вещи. А они прекрасны. И вообще. Вот я говорю, произношу слова – это прекрасно. Дышу – прекрасно. Вижу – прекрасно. Неужели ничего этого не будет?

– Грешные словеса речешь, сын мой. Излишняя приверженность к миру земному – соблазн. Радуйся, что тебя, возможно, ждет юдоль чудесная, без суеты и мелких волнений.

– А если не ждет? Я же не сам умру, убьют.

– Тем паче, сын мой. За мученическую смерть Бог многое простит. Ты не об этом думай, а о покаянии, скорби о грехах своих, пока есть время.

– Нет, но обидно. Я не хуже других. Даже лучше.

– Это гордыня, сын мой.

– Хорошо. Не хуже и не лучше. Но – за что? Ведь это произвол! Это безумие власти, батюшка!

– Сказано, сын мой: всякая власть от Бога. Не в том смысле, что она божественна, а в том, что удостаиваемся мы той власти, которая дается нам по грехам нашим.

– А как же «не убий», батюшка? Разве не можете вы пойти к ним и сказать – нельзя? Ведь я ваш сын духовный, почему вы сына не защитите?

– Во-первых, не могу нарушить тайну исповеди. Во-вторых, в мирские дела церковь принципиально не вмешивается.

– Да какие же они мирские? О смерти речь идет! Это разве только мирское дело?

– Ну, не знаю. Можно, конечно, с епархиальным управлением посоветоваться. Митрополит рассмотрит дело, резолюцию соизволит наложить, потом оно пойдет, вероятно, еще выше… Чайку не желаешь, сын мой?

– Можно.

В доме батюшки попадья подает чай. Малолетний сын Иннокентия сидит за компьютером и играет в какую-то игру.

– Тешишься, чадо? – спрашивает Иннокентий.

– Я их всех убил! – кричит чадо.

Иннокентий садится за стол, закуривает.

Быстров тоже достает сигареты.

– Ох, грех, грех! – качает головой батюшка.

– Сами-то курите.

– Большая разница, сын мой! Неверующий курит и этим наслаждается, а верующий курит и страдает. Бранит себя, кается. Я просто до слез себя покаянием довожу иногда! – батюшка вытирает слезы, выступившие у него от дыма. – Да и сигареты стали делать – такая мерзость! А стоят все дороже! Вы-то что курите?

Быстров показывает.

– Не угостите? А то я все больше дешевенькие…

– Так что же мне делать, батюшка? – томится Быстров.

– Молиться, сын мой. Бог всемилостив, в печали утешит, в отчаянии спасет. Только уповай на Него безраздельно.

Батюшка ввинчивает в пепельницу окурок и отпивает чаю. Говорит попадье:

– Опять сахар забыла положить, матушка?

Быстров входит в свой кабинет. Оттуда уже выносят мебель.

– В чем дело? – спрашивает Быстров.

– Освобождаем.

И он, тихий и спокойный, вдруг начинает кричать:

– Поставь на место! И не трогать тут вообще ничего, пока я жив!

– А мы чего? Нам сказали…

– Кто сказал? Пока я тут распоряжаюсь, ясно? Вон! Вон отсюда!

Два чиновника, идущие по коридору, слышат этот крик.

– Надо же, как орет, – говорит один.

– Когда и орать, если не напоследок. Я бы всем всю правду сказал.

– Будто никто правды не знает. Особенность момента, брат: все всё знают. Никакого лицемерия, всё открыто. Мне нравится. Я вот, например, знаю, что ты под меня копаешь.

– Это правда. Подкапываюсь помаленьку.

Собеседники добродушно посмеиваются.

Быстров тупо сидит за столом. Несколько раз поднимает руку, чтобы взять трубку телефона, на котором традиционно нет диска. И опускает руку.

Встает, подходит к окну. Видит, как голуби расхаживают по карнизу. Вот сорвались, полетели.

Видит, как дальний самолет прочертил небо белой полосой.

Быстров, что-то решив, направляется в комнату отдыха, где у него туалет, умывальник и т. п. Собирает пасту, щетку, пену для бритья, бритву, прочие принадлежности, берет пару рубашек в упаковке. А из сейфа достает пистолет. Все складывает в портфель.

В машине, то ли от спешки, то ли от волнения, он несколько раз подряд чихает, а потом вытирает платком покрасневший и мокрый нос.

– Опять насморк разыгрался… Останови у аптеки, – просит он Мишу.

– Что купить, я схожу? – предлагает Миша.

– Не надо, я сам.

Быстров покупает лекарство и видит через стеклянную стену, как Миша с кем-то конспиративно разговаривает по телефону.

Он идет в служебное помещение.

– Сюда нельзя! – говорит девушка в белом халате.

– Я знаю.

Быстров выходит с обратной стороны здания. Через подворотню попадает на другую улицу, ловит машину, уезжает.

Миша вбегает в аптеку, озирается. Чрез служебное помещение, как и Быстров, попадает во двор. Выбегает через подворотню. Крутит головой направо и налево. Быстров исчез.

А тот уже подъезжает к вокзалу.

Идет к кассам.

– Один билет на ближайший.

– Куда?

– Все равно. Я же говорю: на ближайший!

Кассирша берет паспорт. Смотрит на паспорт, потом куда-то в сторону. И опять на Быстрова. И опять на паспорт, в сторону, на Быстрова.

Быстров резким движением вырывает у нее паспорт. Кассирша хватает телефон, звонит кому-то.

События разворачиваются все стремительнее.

Быстров едет в трамвае. Все люди кажутся ему подозрительными. Один тип особенно – в черных очках.

Быстров выскакивает из трамвая. Тип в очках тоже. Быстров идет мимо дома, сворачивает. Тип – за ним. Тип сворачивает за угол – на него смотрит ствол.

– Руки за голову, лицом к стене! – командует Быстров. Держа типа в очках под прицелом, он обыскивает его.

Достает документы. Скромное пропускное удостоверение.

– Это что?

– Там написано.

– Хочешь сказать, ты преподаватель музыкальной школы?

– Да.

– Хорошая крыша! – одобряет Быстров. – А на чем ты играешь с такими плечами?

– На фортепиано. Честное слово. С детства как-то полюбил…

Быстров выкидывает удостоверение в мусорный бак. И видит в баке выброшенное тряпье. Хватает что-то вроде рваной простыни, связывает сзади руки подозрительного типа. Толкает его, тот падает на землю. Быстров связывает ему ноги.

Уходит.

Теперь надо поменять внешность.

Быстров в парикмахерской.

– Постричь. Наголо.

Парикмахер смотрит на него в зеркало.

Быстров смотрит на парикмахера.

Вскакивает, стаскивает с себя покрывало, уходит.

Рука парикмахера тянется к телефону.

Быстров в каком-то дворе, в закутке за мусорными баками. Он сидит на земле, перед ним осколок зеркала. Быстров сдабривает волосы пеной и, морщась, удаляет волосы бритвой-станком. Время от времени поливает голову водой из бутылки.

Преобразившийся Быстров останавливает машину.

– Командир, надо из Москвы уехать.

– Это запросто! – спрашивает пожилой, но бесстрашный водитель. – И куда надо?

– Чем дальше, тем лучше.

– От денег зависит.

Быстров показывает деньги:

– Этого на сколько хватит?

– Километров на триста.

– Годится.

Водитель везет странного пассажира. Деликатно осведомляется:

– А вы никого не убили?

– Нет. Это меня собираются убить.

– Да? Слушайте, где-то я вас видел?

– Вряд ли.

А большие люди собрались, чтобы обсудить положение.

– Ну что? Оконфузились? – спрашивает Капотин.

– Кто же его знал, что он такой фортель выкинет? – оправдывается Пробышев. – Был тихий, послушный человек.

– Жена, дочь – знают, где он?

– Вели с ними работу, – отвечает Пробышев. – Не знают.

И вправду – вели работу. Светлана уныло бродит среди разгромленной мебели.

Настя, вся в крови, пошатываясь, бредет в ванную.

– Кто у него еще есть? – спрашивает Капотин.

– Брат. С ним тоже поработали.

И опять не соврал генерал. Быстров-младший сидит с книжкой и берет чашку с чаем, чтобы отхлебнуть. Морщится. Открывает рот, в котором нет половины зубов. Вынимает шатающийся зуб.

– Розыск организовали? – продолжает выспрашивать Капотин.

– Сразу же. Его уже зафиксировали в нескольких местах, но не успели задержать.

– Что ж. Нет худа без добра, – неожиданно говорит Капотин. – Раньше его было не за что убивать, только по необходимости. А теперь есть за что. В прессе и на телевидении организуйте ряд материалов о Быстрове как о коррупционере, политическом авантюристе. Можно сказать, что он хотел организовать переворот.

– Фашистский, – вставляет кто-то.

– Ладно, пусть фашистский. Ну и еще что-нибудь добавьте. В быту маньяк, хапуга. Детей обижал. И если, товарищ генерал Пробышев, через три дня он не будет найден, а окажется в каком-нибудь Лондоне, убить придется вас.

– Понимаю, – мокнет лбом Пробышев. – Обещаю – выловим!

А Быстров, заехавший черт знает в какую глушь, сидит в предбаннике со стариком Евгеньевичем, пьет квас, нежится.