Андреа Басфилд - Неверная. Костры Афганистана Страница 41

В Кабуле безумное желание поговорить об услышанном вспыхнуло во мне с новой силой – слова, словно блохи, щекоча крошечными ножками, бегали внутри головы, проползали через нос и скапливались во рту, готовые выпрыгнуть при малейшей возможности. Но поговорить было не с кем!

Конечно, раньше я первым делом бросился бы к Спанди. Он был моим лучшим другом и умел хранить секреты. Что же касалось Джамили, об откровениях с ней и речи быть не могло – во-первых, она уже призналась, что чуточку влюблена в Хаджи Хана, а во-вторых, была девочкой, и значит, доверять ей никак не следовало, особенно в обсуждении таких тем, как чья-то свадьба.

Пир Хедери, хоть и старик, в этом отношении был еще хуже Джамили. Расскажи я ему то, что знаю, я бы ничуть не удивился, если бы в конце дня, выбрасывая гнилые фрукты на завтрак козам, он уже поженил Хаджи Хана и Джорджию, и они ожидали свое шестое дитя.

Поэтому я решил попытаться вечером еще раз разговорить Джорджию.

И сделал бы это, если бы меня не опередил доктор Хьюго.

После замечательного ужина, состоявшего из кабульского плова, приготовленного умелыми руками моей матери, я отправился в сад, где сидела, как я знал, Джорджия, читая книгу при меркнущем свете дня, и тут позвонили в звонок, и ворота, открывшись, пропустили к нам во двор доктора.

Даже когда я еще не знал, что Хаджи Хан продолжает вести войну за Джорджию, мне неловко было находиться в компании доктора Хьюго – он был симпатичный, и в том, что он влюблен в Джорджию, сомневаться не приходилось, потому что он глаз не мог оторвать от ее лица, когда они проводили время вместе.

Но «симпатичный» и «влюблен» – не препятствие для любящего афганца, и я догадывался, что единственным настоящим препятствием в деле воссоединения Хаджи Хана и Джорджии была сама Джорджия.

И пусть своим поведением Хаджи Хан убил дитя Джорджии, зато, как мы узнали, он спас недавно целую семью, и это – если посмотреть на соперничество между мужчинами как на игру бузкаши – добавляло ему очков в сравнении с другой командой.

На мой взгляд, доктор Хьюго уже проиграл войну, и, боясь, что мои глаза мгновенно скажут ему об этом, я при виде его всклокоченной головы быстро отступил под укрытие стены.

А потом прокрался вдоль нее в «тайный проход» на задворках дома, который вел в сад.

Там я занял позицию, которую уже много раз занимал прежде, – сел на корточки возле просвета в цветущих розовых кустах, снова даривших миру свою ослепительную красоту.

Когда доктор Хьюго подошел к Джорджии, она отложила книгу, улыбнулась и подняла к нему лицо – предлагая для поцелуя щеку, а не губы. Доктор поколебался, но принял предложенное.

– Спасибо, что пришел, – услышал я голос Джорджии.

– Спасибо, что пришел? Как официально! – ответил доктор Хьюго, пытаясь отшутиться.

– Да, извини… это из-за того, видишь ли, – она вздохнула, – …что нам надо поговорить.

– О, кажется, это не только официально, но и серьезно.

– Да, серьезно. Я, во всяком случае, так считаю, но ты, может быть, думаешь иначе. Не знаю. Честно говоря, не знаю, какие чувства у тебя это вызовет.

– Что ж, давай проверим, – ответил доктор Хьюго, и я услышал в его голосе напряжение.

Доктор взял себе стул и поставил его не рядом с Джорджией, а напротив, отчего встреча их стала выглядеть как рабочее собеседование. И, наблюдая из кустов за смятением доктора Хьюго, я даже слегка проникся к нему жалостью – хотя и рад был, что с его помощью дело наконец сдвинется с места, поскольку в извиняющемся лепете Джорджии до сих пор никакого смысла не было, а я умирал от желания услышать уже что-то стоящее.

– Хьюго, только позволь мне сперва закончить, а потом говори, ладно? – попросила она.

– Ладно.

– Хорошо. – Джорджия снова вздохнула и выпрямилась на стуле, поплотнее закутавшись в пату, хотя на дворе было тепло, и мерзнуть она никак не могла.

Это было то самое серое пату, которое подарил ей Хаджи Хан.

– Ну что ж, – начала она, – ты знаешь, что, когда Спанди умер, мы поехали в Хаир Хана на похороны. И там я встретила Халида – в первый раз после выкидыша… как ты понимаешь, спокойными нам при таких обстоятельствах остаться было трудно. Нет, на похоронах мы, конечно, не разговаривали, это было бы слишком… но он приехал, чуть позже, и мы поговорили у него в машине. Он просто разум потерял, Хьюго. Если бы ты его видел, у тебя тоже разорвалось бы сердце. Все равно как…

– Фавад!

Голос матери прозвучал, словно свист пули в сумеречном небе, и я распластался на земле.

– Фавад, – позвала она снова, – Фавад!

Проклиная свою злую судьбу, я пополз по тайному проходу, выбрался из него, после чего поднялся на ноги и двинулся по той стороне двора, где меня не могли увидеть из сада.

– А, вот ты где, – сказала мать. – Пойдем-ка… мне нужно с тобой поговорить.

Меня это не слишком обрадовало, но я пошел вслед за матерью к ней в комнату.

Там было прибрано, все вещи разложены по местам, и телевизор, как ни странно, молчал. Тут только я заметил, что мать выглядит непривычно взволнованной, словно совершила какой-нибудь нехороший поступок, из тех, которые из нас двоих обычно совершал я.

– Что случилось? – спросил я.

– Почему ты спрашиваешь? – ответила она вопросом, усаживаясь на подушку и раскрывая мне свои объятия.

– Ты какая-то… чудная, – сказал я.

– И это ты говоришь своей матери?

– Правду говорю, – возразил я.

– Ну ладно, значит, все в порядке, – засмеялась она, и я заметил вдруг, как прекрасны были этим вечером ее глаза – они светились, словно два зеленых огонька.

– Фавад, – мать наклонилась и взяла мои руки в свои. – Мне нужно поговорить с тобой кое о чем, и, если тебе не понравится то, что ты услышишь, так и скажи, и я обещаю, что больше не заикнусь об этом. Никогда.

– Хорошо, – ответил я, внутренне похолодев – и подумав, что, должно быть, тот же холод чувствовала Джорджия, собираясь рассказать доктору Хьюго о желании Хаджи Хана взять ее в жены, отчего и куталась так усердно в пату.

– Подожди-ка, – сказал я, потому что следом меня вдруг осенила мысль, сразу же согревшая мое сердце. – Ты собираешься замуж?

– Что? – Мать, явно потрясенная, отпрянула, и я испугался, решив, что мои слова ее оскорбили.

– Извини… это мысли вслух, – сказал я.

– Нет, нет, не извиняйся, Фавад. Я… я просто удивилась, потому что ты спросил как раз о том, о чем я и хотела с тобой поговорить.

Она сделала паузу. Я тоже сделал паузу.

Мы встретились взглядами, и я ощутил, как сильна на самом деле наша любовь друг к другу.

– Шир Ахмад просит меня выйти за него, – продолжила она наконец, – и я хочу знать, что ты об этом думаешь – ведь он станет тебе отцом. Скажешь «нет» – значит, нет, сынок. Больше мы об этом говорить не будем, и обиды я не затаю. Но знай, он хороший человек, Фавад, и, думаю, может предложить нам реальное будущее. Даст возможность вести нормальную жизнь – как семья, афганская семья, а не безумная смесь из афганцев и иностранцев. Я хочу иметь свой дом. И хочу, что еще важнее, чтобы свой дом был у тебя. Но ты – мой сын, и эта свадьба может состояться только с твоего разрешения.

Когда она умолкла, я почувствовал, что руки ее дрожат, выпустил их и поднялся на ноги.

Потом медленно подошел к окну, где постоял некоторое время, глядя во двор, качая головой и вытирая глаза, словно бы великая боль завладела внезапно моим сердцем. А потом вздохнул, громко и тяжело, и повернулся к матери.

Она сидела, понурив голову, и смотрела в пол.

– Все хорошо, Фавад, – произнесла она тихо. – Не печалься. Я скажу Шир Ахмаду…

– Да, мама! Скажи ему «да»! – крикнул я, бросаясь к ней, и обнимая, и осыпая ее лицо нежными поцелуями. – Давно пора! – добавил я и расхохотался, потому что в отместку она крепко ухватила меня за пояс и принялась щекотать.

26

Раньше в моей жизни имелось не слишком много секретов – потому, главным образом, что взрослые не доверяются детям в вопросах, которые считают важными, – и я частенько придумывал их сам. Но сейчас, когда у меня голова была забита тайнами, это оказалось и вполовину не так весело, как я ожидал.

Я размышлял о причинах в постели до тех пор, пока глаза не закрылись от усталости, и пришел к выводу, что главная проблема с секретом заключается в том, что его нельзя никому рассказывать. А если нельзя никому рассказать, тогда какой смысл его вообще иметь?

У меня же теперь был не один секрет – а целая куча.

Хаджи Хан просил Джорджию выйти за него замуж, но я вынужден был молчать, потому что притворялся спящим, когда услышал об этом.

Доктору Хьюго почти наверняка сказали что-то «официальное и серьезное», но я не мог спросить, что именно, потому что шпионил, когда ему это говорили.

Я не имел права никому рассказать о своей матери, потому что она заставила меня дать обещание молчать о грядущем событии до тех пор, пока она не побывает в Хаир Хана и не повидается с сестрой.