Любко Дереш - Намерение! Страница 41

Фантазии поясняли мне, какие события (в которых я на самом деле участия не принимал) происходили до моего исчезновения из поля Земли, а также после возвращения, так, чтобы дебет сходился с кредитом – причины соответствовали следствиям. Проще говоря, псевдопамять пыталась задурить мне голову, на ходу выдумывая банальные сюжеты.

Верить в выдумки легче – это ни к чему не обязывает. Докапывание до действительности всегда накладывает ответственность за выкопанное. Чем больше накопал, тем больше и ответственность. Если претендуешь быть – прими за это ответственность.

А что до псевдопамяти, то там сразу видно, где шито белыми нитками.

Разум вообще слабо верил в мои перемещения: всё это, мол, сновидения, глюки и прочее в этом роде. Но телу, которое испытывало все «прелести» телепортухи на собственной шкуре, было начхать на разум. Оно делало свое дело и оставляло разум перед кучей противоречий и нестыковок. Например, надо разуму объяснить, как я оказался сразу после «сна» про мир скал ночью в хоботновском лесу. И он, понятно, разумеет: «Ну, парень впал в забытье и во сне, старательно одевшись по привычке в полевую одежду, забрел аж сюда!»

«Почему же тогда, – спрашиваю мудреца-мудака, – у парня свеженагуталиненные ботинки?»

«Ну, он… это… на руках шел… Лунатик все-таки…»

И так далее. Разуму трудно смириться с тем, что ежедневный способ считывания памяти – не единственно возможный. В считывании могут случаться разрывы. На других скоростях появляются новые объекты, новые связи.

5

Я видел: вот-вот, и тяготение памяти Планеты будет не сильнее притяжения других полигонов памяти. Говоря образно, я выписывался с родного места проживания.

В кабинете профессора Галушки среди других материалов по космонавтике наткнулся на интересную книжку – справочник по астрономии. Узнал массу волнующих вещей. Например, для того, чтобы спутник на орбите вышел из поля притяжения Земли, ему необходимо развить вторую кос ми че скую скорость. А это, по подсчетам ученых, немало – 11 с хуем километров в секунду.

ИНФА ДЛЯ ЛЮБОЗНАТЕЛЬНЫХ: третья космическая – это скорость, которая позволяет телу преодолеть притяжение Солнечной системы. Четвертая космическая – скорость, с которой тело может преодолеть притяжение нашей галактики. Кстати, наша галактика называется Млечным Путем.

Я должен был как следует постараться, чтобы набрать необходимую скорость. Допустим, первую космическую я уже набрал. То есть у меня достаточно скорости, чтобы кружить на орбите Земли, посещать соседние памяти, порой даже достигать планетарной памяти близких планет – Луны, Марса со спутниками, Венеры.

Физикам известно, что каждый дополнительный килограмм полезного веса, который надо запустить в космос, обходится в дополнительные тонны горючего. Соответственно, в ракетостроении возможны такие варианты:

а) взять больше горючего;

б) уменьшить массу, которую я собираюсь вывести в открытый космос вместе с собой;

в) поставить двигатели с более высоким КПД.

Самое мудрое, разумеется, объединить первое и второе с третьим.

Мое горючее – энергия памяти. Это похоже на термоядерный синтез. Воспоминание – молекула. Надо сперва расщепить воспоминание до атомов (припомнить все в мельчайших деталях), а потом оживить его (слить в одно, синтезировать, целостно осознать). При этом выделяется объем свободной энергии.

ВЫВОД (1): методично накапливать энергию, запоминая разные мелочи.

Всю зиму, когда из хаты невозможно было выйти погулять из-за снежных заносов, я клал перед собой какую-нибудь обычную вещь и старался запомнить ее настолько идеально, насколько мог. И даже лучше – ведь если мое намерение оторваться от земной орбиты в самом деле серьезное, я должен научиться прыгать выше головы.

6

Другое дело, что энергию, которую я накапливал, я так же легко мог растранжирить. На мелочи – немного там, немного тут. Утекло, как вода сквозь решето.

ВЫВОД (2): круглосуточная бдительность, только так и не иначе.

Путем анализа потерь я выделил основные пробоины, сквозь которые протекало «горючее». Зашпаклевал их и двадцать пять часов в сутки следил, не капает ли что-нибудь оттуда снова. Пока «резервуар» наполнялся, я занимался выбрасыванием за борт ненужных вещей, выведение на орбиту которых не давало никаких преимуществ.

Под ненужными вещами я подразумеваю куски чужой памяти. Ведь когда мы общаемся между собой, у нас обоих остается о нашем общении воспоминание. Причем у меня – твое, а у тебя – мое. Если бы было наоборот, то ты бы помнил себя, а я – себя, сечешь?

ЗАДАНИЕ: забрать у других свои воспоминания, возвратив им их. Тогда станет видно, кто мы на самом деле, «вспомним» себя.

На словах просто, а на деле – прорва работы. Ведь речь идет о всех-всех людях, с которыми я когда-либо имел дело. Напомню, согласно подсчетам Гоцы Дралы, у среднего человека к середине жизни набирается приблизительно тысяча знакомых, но основная масса чужой памяти принадлежит не более чем сотне.

Уже в первые недели такого очищения трудно было не заметить, насколько стало просторнее на борту. Ощутил, как с груди свалился камень, а ведь пока я обработал разве что человек двадцать.

Для мира моя пурификация тоже не проходила бесследно. Как-то я заглянул к Шелепилихе за молоком, а она перепугалась, думала, что это вор залез в хату. Соседка долго не верила, что я уже полгода живу у бабы Веры Галушки и что я внук уважаемого профессора Галушки, земля ему пухом. Наконец, когда я успокоил ее, Шелепилиха сделала вид, будто поверила. А взаправду – нет.

Все, что я сделал – это просто вычистил соседку из памяти, отдав ей все, что помнил про нее, а себе забрав то, что она помнила про меня. И она начисто забыла, что дважды в неделю я покупаю у нее молоко. Шелепилиху я обработал одной из первых, и тот факт, что она меня забыла, очень порадовал. Значит, не зря.

Гагарин, перед тем, как уйти «в свет», тоже проделал подобную процедуру. Он устроил все настолько тщательным образом, что про него совсем забыли. Кому, как не мне, знать, как легко выдумает псевдопамять какую-нибудь небылицу, чтобы покрыть все нестыковки. Про Гагарина забыли – забудут и про меня. В том времени и месте, где существует «Открытое кафе», никто больше никогда не припомнит и даже не поверит, что с ними работали такие личности. Теперь в истории кафе для нас просто нет места: я вытянул себя из их кафешной памяти. Псевдопамять сотрудников, словно герметик, заполнит все скважины, какие находит логика.

И так человек за человеком, вдох за выдохом, вдох за выдохом.

Оставалась одна, едва ли не последняя переменная, которую нужно было вынести за скобки. А именно – каким-то образом сделать завершающий пас рукой. Смахнуть свою пыль с вещей этого мира. Совершить магическое действо – сделать так, чтобы мир сам стер меня из своей памяти. Так, чтобы меня просто не стало для всех и вся – словно я просто умер. Словно земля проглотила меня.

Или словно я улетел в космос.

Чем меньше оставалось под кожей чужих воспоминаний, тем легче открывались дороги «в миры». Тем лучше я понимал, что такое наша Планета и почему она для Человека – ВСЕ, в полном смысле этого слова. Я прекратил затяжную войну между собой и Природой, и мы наконец оказались по одну сторону баррикады.

И мне стало смешно, что люди так нападают на Планету, словно мухи на слона, неся грязь и смрад неприятия. Но этого уж точно никому не объяснишь.

Раньше я не знал, что есть вещи, которые не объяснишь другим.

Чернотроп – это особенная пора осени, последние две недели перед снегом. Это исключительная пора, чернотроп. Это магическое время. Точно так же, как поздние сумерки – самая сильная пора дня, чернотроп – самая сильная пора года, особенно в наших широтах.

Чернотроп – это пора, когда ежедневный свет серый, словно в сновидениях накануне снегопада. Так, словно снег уже идет в снах, но в дневное время до него еще несколько суток. Десять, может, двенадцать суток перед тем, как выпадет первый снег. Вся природа молчит, она немеет в предчувствии окончательной спячки. В это неуютное время природа коматозна и умиротворена одновременно – словно человек, который балансирует на грани сна и яви, пытаясь растянуть подольше сладкий период чуткой дремоты. Это колыхание в прибрежной линии сна, что размывает действительность, – кажешься себе морским анемоном, который обречен встретить осень тут, на холодном камне, на мелководье, созерцая серое и черное. Серое и черное, и порой – отблески золотого.

Поля колышутся в прибое сумерек. Сумерки ранние, темнеет около пяти. Небо низкое и суровое. Деревья на рубеже леса и поля выражают единственную эмоцию, которая пропитывает воздух – тихое отчаяние перед зимним сном. Ни в какую другую пору дерево не кажется настолько одиноким, как в чернотроп. Оно так же жгуче переживает чернотроп, как и человек.