Эндрю Миллер - Чистота Страница 48

– Лекёр!

Ответа нет, только эхо.

– Лекёр! Это Баратт!

Молчание.

Он идет дальше, полагаясь не только на глаза, но и на память. Справа виднеются арки, слегка отсвечивающие голубым на фоне пятнистого мрака галереи. Как бы то ни было, только дневной свет решит это дело. Свет сделает инженера хорошей мишенью. Но он же помешает Лекёру скрываться. А потом? Когда Жан-Батист станет хорошо виден? Есть лишь одна причина, по которой Лекёр, быть может, его не убьет – он не успеет перезарядить пистолет до появления шахтеров.

Жан-Батист смотрит назад, пересчитывает арки. Скоро он дойдет до двери, выходящей на Рю-де-ля-Ферроннери, двери, через которую выносят кости для погрузки. Не поэтому ли Лекёр убежал сюда? Чтобы незаметно пробраться к выходу. В домике пономаря наверняка был ключ. Вероятно, он прибрал его до того, как напасть на Жанну, – продумал бегство еще до совершения преступления.

Сжав в одной руке лопату, другой Жан-Батист ощупывает стену, пальцы задерживаются на каких-то буквах, потом ощущают шершавость камня, потом безошибочно определяют выступающий край дверной петли. Он нашаривает железное кольцо, поворачивает его и тянет, снова тянет, на этот раз сильнее. Дверь заперта. Либо у Лекёра хватило хладнокровия и присутствия духа запереть ее за собой, либо он все еще здесь, на кладбище, среди склепов.

Жан-Батист собирается снова позвать Лекёра – его нервы больше не выдерживают этой игры в прятки, – как вдруг в галерее у себя за спиной он чувствует какое-то движение. Кто-то или что-то движется прямо на него, движется быстро, уверенно, безрассудно быстро. В первый момент ему в голову приходит даже не Лекёр, а существо, о котором рассказывал министр: полусобака-полуволк. Удобный момент для зверюги. Человек ночью забрался один в самое его логово. Кто бы это ни был, избежать встречи не удастся. На него надвигается сила, у которой есть цель. Жан-Батист принимается размахивать лопатой, вслепую рассекая черный воздух, и в то же мгновение слышит рев: «Осквернитель!»

Мощь нападающего чуть не сбивает его с ног. Жан-Батист отступает назад, пока его плечи не упираются в стену, затем, собравшись с силами, прижатый к камням, он три или четыре раза яростно тычет лопатой в темноту, но атака не повторяется. Он ждет, слышит, как колотится под ребрами сердце, потом крадучись, продвигается вперед, выставив лопату как пику. Под левым башмаком слышится треск раздавленного стекла. Он тянется вниз, дотрагивается до завитка проволоки, до гладкого осколка. Очки! Делает еще шаг, видит у одной из колонн ближайшей арки очертания чьей-то головы. Подходит ближе, приставляет острый край лопаты к груди человека и чувствует, как лопата начинает подниматься и опускаться.

– Кто это был?

Инженер резко оборачивается, держа свое оружие наготове.

– Кого ты ударил?

– Лекёр? Где ты? Я тебя не вижу.

– Пусть это тебя не беспокоит. Я тебя вижу прекрасно. Мои глаза давно привыкли к темноте.

– Это был настоятель.

– Кольбер?

– Да.

– Он убит?

– Нет.

– Чем ты его ударил? Что у тебя в руках?

– Лопата.

– Ха! Может, он принял тебя за меня? Хотя, возможно, и нет.

Судя по голосу, Лекёр в четырех-пяти метрах от него, не больше. Однако кажется, что он говорит откуда-то из-за стены.

– Ты надругался над Жанной, Лекёр.

– Правда?

– Ты сам знаешь.

– А ты?

– Что я?

– А ты разве над ней не надругался? Оскорбил ее жаждущее любви естество. Превратил в свою служанку. Заставил помогать тебе уничтожать ее маленький рай.

Теперь Жан-Батист понял. Лекёр наверняка сидит на ступеньках или присел на корточки на одной из лестниц, ведущих к верхним захоронениям. Хорошее место выбрал. Ему будет легко защищаться. Там темно даже средь бела дня.

– Но я ее не насиловал, – говорит инженер.

– Ну, значит, я немного хуже тебя. Браво! Тут все дело в степени, Баратт. И уверяю тебя, она не святая. Я жил с нею в доме. Я хорошо ее узнал.

– Если рабочие до тебя доберутся…

– Рабочие? Что ты знаешь о рабочих? Ничего ты не знаешь.

– Думаю, они тебя не тронут, если я выйду с тобой.

– Станешь моим защитником? А потом что? Суд? Или меня отправят к той сумасшедшей, что раскроила тебе череп? Куда, кстати, ее отправили?

– В Дофине.

– Зачем ты вызвал меня сюда, Баратт? Неужели не мог оставить меня гнить в Валансьене? Воображаешь, что ты мне помог?

– Тогда давай я помогу тебе сейчас.

– Идиот! Ты и себе-то помочь не можешь. Ты только глянь – стоишь на вонючем кладбище со своей лопатой и думаешь, как подобраться ко мне поближе, чтобы ударить. Когда ты приехал на шахты, ты был нежным юношей. Скромным, как девушка. Когда я впервые тебя увидел, подумал… Я подумал: вот наконец человек, которому я могу открыть свое сердце.

– На это сейчас нет времени, Лекёр.

– Мы были друзьями.

– Я не забыл.

– Неужели в нашей дружбе не было ничего стоящего?

– Светает. Ждать больше нельзя.

– Светает! Да, светает. Скажи, она будет жить?

– Да. Я думаю, будет.

– Во мне все-таки было что-то хорошее, – убежденно говорит Лекёр. – Не давай им говорить, что не было.

Наступает молчание – напряженная тишина, точно в морской раковине, длиной в несколько секунд, – потом явственный механический звук взведенного курка. Инженер не двигается. Он ждет, четко очерченный пробуждающимся рассветом. Выстрел, когда он наконец звучит, кажется одновременно и громким, и приглушенным, как будто в одном из склепов кто-то ударил огромным каменным молотом по лежащим наверху плитам. Эхо, отраженный воздухом грохот и – тишина.

Жан-Батист делает шаг вперед.

– Лекёр? – зовет он. – Лекёр?

Но ответа не ждет.

Глава 13

Между восемью и девятью утра безжалостный ливень превращает костер у креста проповедника в груду черных дымящихся головешек, похожую на залитый водой развалившийся домик. Рабочие сидят в палатках. На завтрак у них только хлеб и больше ничего. Ничего горячего, пока позже Жан-Батист и Арман не сварят две большие бадьи кофе. Затем они добавят туда изрядное количество коньяка и поставят бадьи на мокрую траву.

Странная сонливость окутала кладбище. Никому и в голову не придет, что сегодня можно работать. Не сегодня уж точно, да и завтра тоже, пожалуй, не стоит. А послезавтра? А еще через день?

Гильотен (который, к вящему веселью коллег, нарек себя лекарем кладбища Невинных) осматривает Жанну в комнате наверху, где ее уложили на более удобную дедовскую кровать. Когда доктор спускается – тяжело и неторопливо ступая по некрашеной деревянной лестнице, – он сообщает всем, кто его ждет, что видит лишь одну непосредственную опасность, и эта опасность кроется в сознании девушки, в болезненной реакции, которая является неизбежным следствием пережитого потрясения. Горе, ужас. Утрата девственности при таких неприятных обстоятельствах. И тому подобное. Раны, нанесенные ее телу, излечимы. Похоже, что есть перелом левой скулы, разрыв мягких тканей рта – губ, языка, десен и прочего. Синяки – обширные – на обеих руках и на теле…

– Она молодая и крепкая. У вас, мой дорогой инженер, есть все основания понять ее и посочувствовать, хотя, пожалуй, не сейчас. Должно пройти время, прежде чем она будет в состоянии вновь спокойно пребывать в обществе мужчин. Мадам Саже сможет остаться с ней?

– Она бы хотела, – говорит Арман.

– Прекрасно. Относительно того, ожидать ли нам появления потомства… будем надеяться, что нет. – Он ласково улыбается пономарю, который сидит у холодного очага и вряд ли до конца понимает, что говорит лекарь. – Нужно время, месье. Время лечит. Вы не потеряли свою Жанну.

Инженер провожает Гильотена в лабораторию. Там, на ближайшем к двери столе, лежит Лекёр.

– Я бы не сказал, что он был неприятным человеком, – говорит Гильотен, слегка присев и внимательно рассматривая голову покойника. – Во всяком случае, ему хватило порядочности собственноручно погасить лампаду своей жизни.

– Я в нем ошибся, – говорит Жан-Батист.

– Ошиблись? Возможно. Однако человек бывает сначала одним, а потом вдруг – совсем другим. Его не отнесешь к числу безнадежных дегенератов из Сальпетриера[18]. Он был увлеченный, начитанный. Учтивый.

– Если бы меня не отвлекала работа… если бы я проводил с ним больше времени… Я хочу сказать, вне стен кладбища.

– Так вы полагаете, всему виной кладбище? Что он видел слишком много печального?

– Такое возможно, разве нет?

– Был этим отравлен?

– Ну да.

– И тогда в нем проявилась преступная слабость.

– Да.

– Он мне рассказывал, что когда-то вы вместе создали проект фантастического города. Утопию.

– Когда работали на шахтах.

– И как он назывался, этот ваш город?

– Валансиана.

– По названию шахт?

– Это всего лишь… игра, – говорит Жан-Батист.

– Вы были идеалисты. Мечтатели.