Сильвен Жюти - Запах высоты Страница 49

Фон Баха охватило глубокое отчаяние.

Я лежу здесь в снегу, на высоте семи тысяч метров. Это положение не естественно. К нему привели особые обстоятельства. Почему мне так трудно их понять? Я должен попытаться вспомнить начало: отыскав ключ, я найду истоки моего нынешнего положения.

Слишком много мыслей кружатся у меня в голове, слишком быстро. Что я говорю? Я совершенно спокоен. Я, кажется, еще в своем уме.

Благодаря опытам Гей-Люссака и Поля Берта[110] человечеству стало известно, насколько опасна высота.

Мало кто из людей поднимался так высоко. Единицы. И никто никогда не умирал на такой высоте.

За исключением Крос-Спинелли и Сивелла. Но это случилось на воздушном шаре.

В 1804 году Гей-Люссак остановился на семи тысячах ста метрах. Крос-Спинелли не был так осторожен. Когда Крос-Спинелли и Сивелл потеряли сознание, Гастон Тиссандье попытался опустить шар, прежде чем сам лишился чувств; выжил он один.

Мне довелось первым поставить этот опыт в горах – на земле. Уникальный факт в истории человечества.

Если, конечно, считать, что Мершан сорвался в пропасть.

Говорят, что шар Крос-Спинелли поднялся на девять тысяч метров. Или выше. Как знать? Барометры не были отрегулированы для такой высоты.

Фон Бах закрывает глаза. В воздухе разлита полная тишина, абсолютное спокойствие: ни треска льда, ни шума лавины, ни свиста ветра в обрыве. Глубокий снег укрывает все словно саван, поглощает все звуки.

Итак, дорогие сердцу Мершана схоласты были правы. «На вершинах самых высоких гор воздух столь чист, что там не веет ветер, отчего ни зверь, ни птица не могут там жить, ибо воздух тот слишком сух. И еще говорят, будто некогда философы, поднимаясь туда, брали с собою мокрую губку, дабы увлажнить этот воздух, иначе не смогли бы дышать и погибли, ослабев от пересушенного воздуха. И на вершине они чертили буквы, водя пальцем по песку, и, возвратившись год спустя, нашли свои письмена таковыми, какими они были написаны, – нимало не поврежденными и не испорченными. Из чего ясно видно, что горы поднимаются до самого чистого воздуха».

Брюнетто Латини,[111] 1245 год. Учитель Данте. Но описание воздуха Олимпа можно найти уже в «Одиссее».

Горло у меня пересохло, это – правда. Но напиши я свое имя на снегу – уже завтра оно сотрется.

Если я хочу жить, я должен подняться и вернуться в четвертый лагерь. Но у меня больше нет сил. Я умираю.

Мэммери пропал на Нангапарбате в 1895 г. вместе с гуркхами Кабиром Буракохти и Рагобиром Сингхом. Известно, что высота была не такой уж большой. Полагают, что его застигло обрушение висячих сераков.

Имен гуркхов никогда не упоминают. И так же редко вспоминают имена альпийских проводников. Они – просто помощники.

Обо мне с Мершаном, быть может, вспомнят. Но не об Итазе и Абпланалпе.

Фон Бах старается приподняться и сесть.

Мои пальцы оледенели.

Он не может расстегнуть куртку.

Ноги, вероятно, – тоже, я их совсем не чувствую. Возможно, их придется ампутировать.

Разумеется, если я вернусь.

Ноги меня уже не держат.

Он повернулся к невидимой вершине. Там, в вышине, золотился сланец, сиявший сквозь кружащийся снег, на котором играли его лучи.

Она смотрит на меня, подумал он. Сертог – «Золотая Крыша». Если бы здесь обитали милосердные боги, они, конечно, пришли бы мне на помощь. Но здесь нет ничего, кроме снега и ветра. А тот Бог, в которого верую я, – Его здесь нет. А может быть, Он – здесь. Но я никогда не попрошу Его о помощи. Да свершится воля Его!

Ибо у меня ее больше нет.

А как же Мершан – его следы ведут прямо к подножию «золотого жандарма», но затем, похоже, сворачивают налево… Почему?

Почему они не ведут к вершине?

Отсюда ничего не видно.

Фон Бах хочет позвать, но у него не хватает сил.

Надо будет извлечь уроки из нашей экспедиции: высота медленно подтачивает силы, ослабляет тело и пожирает разум – и действует незаметно. Это не так, как на воздушном шаре, где поднимаешься так же быстро, как спускаешься. В горах ты чувствуешь себя хорошо до тех пор, пока не станет плохо. А потом, когда станет плохо, уже слишком поздно.

Надо записать это, чтобы те, кто пойдет за нами, не совершили той же ошибки: на большой высоте следует оставаться как можно меньше, продвигаться вперед – быстрыми рывками и время от времени нужно спускаться вниз, чтобы восстановить силы.

Это – парадокс из тех, что так любил Мершан. Чтобы получить шанс покорить высочайшие вершины миры, избегайте долго оставаться на высоте.

Это будет забавно.

Я всегда чувствовал, что высоте есть что мне сказать. Альпинизм неизменно был для меня откровением, отложенным на потом. Теперь я наконец понял смысл этого откровения. Он в том, что смысла нет. Мир всегда был немым, вот почему я так старался расслышать его голос. Единственное послание, данное нам от Бога, в том, что Он навсегда останется невидимым.

Бог существует; Бог – это тишина.

С трудом он переводит взгляд на Сильверхорн.

Лик, привидевшийся ему там, далеко внизу, исчез; теперь он не видит ничего, кроме гряды шипастых сераков и полос сланца, заметаемых снегом. Снег и лед – картина чуждого мира, в котором нет места человеку.

Говорят, что умирающие от холода и усталости просто засыпают счастливым сном, перебирая свои лучшие воспоминания, что смерть, в сущности, их не касается; она всегда где-то вовне и просто витает над ними – вечно непостижимая, как Господь, на которого я уповаю.

И разумеется, лед хранит их тела нетронутыми разложением, потом их находят невредимыми – сотни и тысячи лет спустя.

Собственно говоря, из гренландских ледников или антарктического ледяного щита вышло бы гигантское природное кладбище, где можно было бы хранить мумии всего человечества.

И фон Бах начинает тихонько напевать себе колыбельную:

Über allen gipfeln ist ruh,

«Warte nur, baldeRuhest du auch»,[112] —

продекламировал Клаус сегодня вечером. «На горных вершинах царит покой, и скоро ты тоже узнаешь покой». А знаете ли вы, Даштейн, какая величественная гора вдохновила Гёте на эти бессмертные строки? Горушка Гихельхан в лесах Тюрингии. Менее тысячи метров высоты!

– Он просто хотел сказать, что для того, чтобы обрести мир и покой, незачем подниматься на Сертог, – заметил я.

Фон Бах не спустился. Мы хотели спасти одного человека, а потеряли двоих. И однако, если бы фон Бах не вызвался первым, я тоже отправился бы на помощь Мершану. И героизм тут ни при чем, само это понятие, одно это слово уже внушает мне ужас; просто таковы обычный риск и правила игры, принятые нами задолго до того, как мы пришли на эту гору.

Клаус продолжает разговор, пока не наступает ночь. Думаю, он говорит больше для себя, чем для меня.

– Известно, что многие горы, считавшиеся в прошлом неприступными, были покорены всего лишь несколько лет спустя. Так случилось с Мэж, одной из самых гордых и, несомненно, труднейших альпийских вершин: едва Дюамель объявил ее «совершенно неприступной», как Буало и Гаспар добрались до ее вершины… Но на высоте двадцати тысяч футов мы сталкиваемся со слишком большим количеством препятствий. Мы должны были действовать как можно более осторожно – мы собрали, скажу без хвастовства, лучших альпинистов нашего времени, и проводников, и любителей, – и посмотрите на результат: пропали уже двое, а ведь они – цвет альпинизма. Нужно признать очевидное: на этих вершинах не царит мир и покой. Гималайские горы человеку не по силам. У ваших соотечественников не будет никаких шансов на Эвересте. Но не у вас, дорогой мой Даштейн, – добавил он, обращаясь ко мне. – Спустить всех нас вниз – мой долг, чего бы это ни стоило. Конечно, если это возможно. А наши бедные друзья – будем надеяться, что они обрели покой на этих вершинах.

Лучше не скажешь, поэтому я ничего не ответил.

Перед сном я выглянул за полог палатки и увидел беззвездное черное небо, будто мы очутились на самом краю бесконечной космической пустоты; но – с той же легкостью – можно вообразить себя запертыми на дне темного склепа.

Разбудил меня едва слышный приглушенный шорох – на стенки палатки падал снег. Я осторожно – чтобы Клаус не проснулся – стряхнул его.

На следующий день снег сыпал с утра до вечера. Странная здесь атмосфера – совсем нет ветра. Мы сидим в наших палатках как в тюрьме. В одной теснятся Итаз, Абпланалп и Им Хоф, а мы, их «клиенты», – в другой. Странные «клиенты»…

В альпийских приютах проводники всегда «уступают дорогу», их «господа» – на первом месте. Если один турист попросит у другого его проводника, чтобы тот взял на себя часть груза, и другой турист согласен, проводник вынужден подчиниться. Лишь бы общий вес груза не превышал установленный: в Швейцарии это обычно 15 килограммов.

Однажды, когда мы с Кроуфордом спускались с Монблана, один француз захотел забрать его у меня после того, как был обманут своим проводником. В компаниях Шамони это в порядке вещей.