Элена Ферранте - Те, кто уходит и те, кто остается Страница 5

– Так ты что, вернулась в Неаполь? – вдруг спросил он.

– Пока да.

– В наш квартал?

– Да.

– А я окончательно порвал с отцом. И ни с кем из родных давно не вижусь.

– Жаль.

– Так лучше. Плохо только, что ничего не слыхать о Лине.

На миг мне показалось, что я ошиблась, что Лила не исчезала из его жизни и что в книжный он пришел не ради меня, а ради того, чтобы узнать о ней. Но потом я сказала себе: «Если бы он действительно хотел узнать что-то о Лиле, нашел бы способ – за столько-то лет». Торопливо, желая подчеркнуть, что тема закрыта, я сказала:

– Она бросила мужа и теперь живет с другим.

– Кто у нее родился, мальчик или девочка?

– Мальчик.

Он недовольно скривился и сказал:

– Лина смелая, даже чересчур. Но она совершенно не умеет мириться с реальностью. Она не способна принимать других такими, какие они есть. Да и себя тоже. Любить ее слишком тяжело.

– В каком смысле?

– Она не знает, что такое преданность.

– А ты не преувеличиваешь?

– Нет, она действительно как-то неправильно устроена: и мозг, и все остальное. Даже в сексе.

Это «даже в сексе» поразило меня больше всего. Значит, Нино был не так уж счастлив с Лилой? В том числе и в постели, в чем он, вогнав меня в смущение, только что сам признался? Я взглянула на темные силуэты Аделе и ее друга. Смущение переросло в тревогу: я чувствовала, что это «даже в сексе» было только вступлением к еще более откровенному разговору. Как-то раз, много лет назад, со мной вскоре после свадьбы разоткровенничался Стефано: он рассказывал о проблемах с Лилой, но ни словом не упоминал о сексе, – и ни один мужчина квартала не стал бы делиться с посторонними женщинами такими подробностями. Невозможно даже представить себе, чтобы Паскуале заговорил со мной о сексуальности Ады или чтобы Антонио стал обсуждать с Кармен или Джильолой мою сексуальность. Мужчины говорили об этом исключительно между собой, позволяя себе страшные непристойности – особенно если влюбленность в предмет беседы осталась в прошлом, – но чтобы мужчина затронул эту тему в разговоре с женщиной, такого не бывало. Но Нино – новый Нино – не видел ничего странного в том, чтобы обсуждать со мной половые отношения с моей подругой. Я окончательно растерялась. «Об этом я тоже никогда не расскажу Лиле», – думала я. «Что было, то прошло, – ответила я Нино с напускной легкостью, – не будем о грустном. Вернемся к тебе: над чем ты сейчас работаешь? Какие перспективы в университете? Где живешь? Ты один?» Я буквально засыпала его вопросами, – он, должно быть, сразу меня раскусил, иронично улыбнулся и начал было отвечать, но мы как раз дошли до ресторана.

5

Аделе рассадила нас за столом: меня рядом с Нино, напротив Тарратано; сама она села рядом с Тарратано напротив Нино. Мы сделали заказ и заговорили о мужчине в очках с толстыми стеклами. Это был профессор итальянской литературы, постоянный сотрудник «Коррьере делла сера», христианский демократ. На сей раз Аделе и ее друг не стали сдерживаться. За пределами книжного магазина они забыли об ограничениях, накладываемых этикетом, и принялись поносить этого человека и расхваливать Нино, который выступил против него и разбил его наголову. Особенно им понравилась фраза, брошенная ему Нино на пороге; в отличие от меня они отлично ее расслышали. Они попросили Нино в точности вспомнить, что он ему сказал; тот сначала отнекивался, утверждая, что уже не помнит, но в конце концов – то ли воспроизведя свои слова, то ли сложив их заново, – все-таки произнес нечто вроде: «В своем стремлении защитить власть вы готовы пожертвовать демократией». С этого момента они, все больше увлекаясь, разговаривали втроем, обсуждая секретные службы, Грецию, пытки, которым подвергались заключенные в этой стране, Вьетнам, неожиданную вспышку студенческих волнений не только в Италии, но и во всей Европе и во всем мире, и опубликованную в «Понте» статью профессора Айроты об условиях обучения в университетах, под каждым словом которой Нино, по его словам, готов был подписаться.

– Я скажу дочери, что вы на его стороне, – сказала Аделе, – а то Мариароза была против.

– Мариароза увлечена тем, чему в нашем мире не бывать.

– Верно замечено! Именно так!

Я ничего не знала о статье будущего свекра. Мне было очень неловко сидеть и молча их слушать. Сначала экзамены, потом диплом, потом книга и поездка в издательство – ни на что другое времени у меня не оставалось. О том, что происходило вокруг, я имела весьма поверхностное представление: слышала краем уха о студенческих манифестациях, столкновениях с полицией, раненых и арестованных, но не придавала этому значения. Университет я уже окончила, беспорядков не застала, и знала о них в основном из сетований Пьетро, называвшего эти события не иначе как «пизанским безумием». В общем, все это в моем представлении имело очертания довольно расплывчатые, зато для остальных моих сотрапезников картина была яснее ясного, особенно для Нино. Он сидел рядом, мой рукав чуть касался его рукава, и от этого прикосновения меня охватывал трепет. Он все так же любил цифры: приводил данные о растущем числе студентов, реальной вместимости зданий, о том, сколько часов руководство университетов, вместо того чтобы заниматься наукой и преподаванием, просиживает в парламенте и советах директоров или дает дорогостоящие консультации и проводит частные исследования. Аделе согласно кивала, ее друг тоже, иногда они что-то дополняли, упоминая людей, имена которых ни о чем мне не говорили. Я чувствовала себя лишней. Моя книга больше никого не интересовала, а свекровь, казалось, забыла об обещанном сюрпризе. Я шепнула, что на минутку выйду; Аделе, не глядя в мою сторону, кивнула, Нино продолжил увлеченно говорить. Тарратано, очевидно заметив, что я заскучала, тихо сказал:

– Возвращайтесь поскорее. Мне очень хочется услышать ваше мнение.

– У меня нет своего мнения, – ответила я, улыбнувшись.

– У писательницы оно всегда найдется, – улыбнулся он в ответ.

– Может, я и не писательница вовсе.

– Да вы что? Писательница, и очень хорошая.

Я пошла в туалет. Как всегда, мне было достаточно услышать Нино, чтобы понять, как сильно я отстала. «Надо исправляться, – думала я. – Как только я могла докатиться до такого?» Конечно, я могла поиграть словами, сделав вид, что интересуюсь этим вопросом и хоть сколько-то в нем разбираюсь. Но дальше так нельзя: я выучила слишком много бесполезного и слишком мало нужного. Стоило мне расстаться с Франко, как я тут же потеряла даже тот малый интерес к окружающей действительности, который он успел мне привить. Отношения с Пьетро в этом плане ничего не меняли: его эти проблемы совершенно не интересовали. Насколько же все-таки Пьетро отличался от своего отца, от сестры и матери. А особенно – от Нино. С Пьетро я бы никогда не написала свою повесть, которую он до сих пор и в руки-то взять побаивается, – как же, такое нарушение академического канона. Или я преувеличиваю? Может, я сама во всем виновата? Виновата моя ограниченность? Если я за что-то берусь, то концентрируюсь на чем-то одном, а об остальном напрочь забываю. Но довольно, теперь все будет по-другому. Скорее бы закончился этот скучный вечер! Я утащу Нино с собой, мы будем гулять всю ночь, и я спрошу его, какие книги надо прочитать. Какие фильмы посмотреть, какую музыку послушать. А потом возьму его под руку и скажу, что мне холодно… Бессвязные мысли, обрывочные мечты – за ними я прятала свое волнение. На самом деле я думала об одном: «Быть может, это мой единственный шанс… Вдруг завтра он уедет и больше я его никогда не увижу».

Я со злостью посмотрела на себя в зеркало. Лицо было уставшее, на лбу – прыщи, под глазами – синяки, предвестники месячных. «Я уродина, коротышка, и грудь у меня слишком большая. Давно пора признать, что я никогда ему не нравилась. Не случайно же он выбрал Лилу». Выбрал – и что с того? «Она действительно как-то неправильно устроена, даже в сексе», – сказал он. Зря я свернула разговор. Надо было проявить интерес, дать ему развить мысль. Если он вернется к этой теме, я рискну. Усмехнусь и спрошу: «Что значит «неправильно устроена в сексе»? Расскажи, а то вдруг мне тоже нужно исправиться?» Я с отвращением вспомнила то, что произошло между мной и его отцом на пляже Маронти. Вспомнила секс с Франко на его узкой кровати в студенческой комнатке в Пизе. Вдруг я тоже что-то делала не так, и он это заметил, но тактично промолчал? А вдруг сегодня вечером я окажусь в постели с Нино, снова окажусь не на высоте, он подумает: «Эта тоже неправильно устроена, не лучше Лины» – и станет обсуждать меня со своими подружками из университета, а то и с Мариарозой?

Я понимала, что он сказал гадость, и знала, что не должна была ему этого спускать. «От этого неправильного секса, – должна была сказать я, – того самого, о котором ты сейчас говоришь такое, родился твой сын, малыш Дженнаро, очень умный мальчик. Как ты можешь так рассуждать? И вообще, кому судить, кто правильно устроен, а кто неправильно. Лила ради тебя поломала свою жизнь!» Я решила: как только избавлюсь от Аделе с другом и Нино пойдет провожать меня в гостиницу, сама вернусь к тому разговору и все ему выскажу.