Уильям Сароян - Человеческая комедия Страница 5

– Пироги, – сказал Гомер, – яблочный пирог и пирог с кокосовым кремом. За них заплатил управляющий конторой. Он замечательный парень, я таких не видел!

– Завтра я пришлю тебе с Бесс что-нибудь поесть.

– Не надо. Мы любим покупать еду и есть ее все вместе. Не стоит возиться, а потом еще посылать Бесс. Куда интереснее пойти и купить себе что-нибудь. – Он помолчал. – У меня просто замечательная работа! Но в школе я теперь чувствую себя как-то глупо.

– Еще бы, – сказала миссис Маколей. – Школы и годятся только на то, чтобы дети не слонялись по улицам, но рано или поздно все равно приходится выйти на улицу, хотят они этого или нет. Отцы и матери вечно боятся столкнуть своих детей с жизнью, однако чего же тут бояться? В мире столько перепуганных детей. А напугавшись, они пугают друг друга. Старайся понять, – продолжала она. – Старайся полюбить каждого человека, который встретится на твоем пути. Я каждый вечер буду дожидаться тебя здесь, в гостиной. Но тебе совсем не обязательно разговаривать со мной, если не хочется. Я пойму. Я знаю, что бывают такие минуты, когда сердце заставляет молчать. – Она умолкла, не сводя глаз с сына. – Я знаю, ты устал, ступай спать.

– Хорошо, мама, – ответил он и пошел к себе в комнату.

Глава 8

Раздели с нами трапезу, господи!

В семь часов утра будильник щелкнул – только и всего, – а Гомер Маколей уже сидел в постели. Он нажал рычажок, чтобы будильник не зазвонил. Потом встал, достал пособие по заочному физическому обучению, выписанное из Нью-Йорка, и принялся читать урок на сегодняшний день. Его брат Улисс, как обычно, наблюдал за ним – он просыпался вместе с Гомером по щелчку, который издавал будильник перед звонком, до звонка Гомер никогда не допускал. Пособие по гимнастике из Нью-Йорка состояло из печатной брошюры и прибора для растягивания. Гомер принялся за урок № 7, а Улисс подлез к нему под руку, чтобы быть поближе к этой чудодейственной штуке. После обычных начальных упражнений, включая и глубокое дыхание, Гомер лег плашмя на спину и стал с натугой поднимать с полу ноги.

– Это что? – спросил Улисс.

– Упражнения.

– Зачем?

– Для мускулатуры.

– Хочешь стать сильнее всех на свете?

– Да не-е-ет, – протянул Гомер.

– А кем ты хочешь стать?

– Ступай поспи еще, – сказал Гомер.

Улисс послушно вернулся в постель, но, усевшись в ней, продолжал наблюдать за братом. Наконец Гомер стал одеваться.

– Куда ты идешь? – спросил младший брат.

– В школу, – ответил старший.

– Будешь учить что-нибудь?

– Сегодня у меня забег на двести метров с препятствиями.

– А куда ты с ними побежишь?

– Никуда. Это такие деревянные барьеры, их расставляют на расстоянии десяти или пятнадцати метров друг от друга, через них надо прыгать на бегу.

– Зачем?

– Ну, – сказал Гомер, потеряв терпение, – просто так принято бегать. Двести метров с препятствиями. Каждый, кто родился в нашем городе, должен пробежать двести метров с препятствиями. Это главное спортивное состязание у нас в Итаке. Управляющий телеграфной конторой, где я работаю, тоже бегал на двести метров с препятствиями, когда он ходил в школу. И был чемпионом Долины.

– А что такое чемпион Долины? – сказал Улисс.

– Это тот, кто лучше всех.

– А ты будешь лучше всех?

– Ну, постараюсь, – сказал Гомер. – А теперь спи.

Улисс нырнул в постель, но при этом сказал:

– Завтра… – тут он поправился, – вчера я видел поезд.

Гомер догадался, о чем хочет рассказать ему брат. Он улыбнулся, вспоминая, как сам бывал зачарован проходящими поездами.

– Здорово было? – спросил он.

Улисс прилежно принялся вспоминать.

– Там был черный человек, он махал.

– А ты помахал в ответ?

– Сперва я помахал первый, – сказал Улисс. – Потом он помахал первый. Потом помахал я. Потом помахал он. Он пел «Больше не плачь, Кентукки».

– Да ну?

– Он сказал: «Еду домой!» – Улисс посмотрел на брата. – А когда мы поедем домой?

– А мы и так дома, – сказал Гомер.

– Тогда почему же он не приехал сюда?

– У каждого свой дом. У кого на востоке, у кого на западе, у кого на севере, а у кого и на юге.

– Наш самый лучший?

– Не знаю, – сказал Гомер, – я больше нигде не был.

– А будешь?

– Когда-нибудь.

– Где?

– В Нью-Йорке.

– А где Нью-Йорк?

– На востоке. После Нью-Йорка поеду в Лондон. После Лондона – в Париж. После Парижа – в Берлин. Потом в Вену, Рим, в Москву, Стокгольм – когда-нибудь я побываю во всех больших городах мира.

– А ты вернешься?

– Конечно.

– Обрадуешься?

– Конечно.

– Почему?

– Ну, потому что… – сказал Гомер, – буду рад повидать маму, Маркуса, Бесс. – Тут он посмотрел на брата. – Буду рад повидать и тебя. И нашу соседку Мэри Арену, и ее отца, мистера Арену. Буду рад вернуться домой, посидеть, поговорить, послушать музыку, спеть и поужинать вместе со всеми.

Братишка принялся его с жаром упрашивать.

– Не уезжай, – молил он, – пожалуйста, Гомер, не уезжай!

– Да я сейчас и не еду, – сказал старший. – Сейчас я пойду в школу.

– Не уезжай никогда, – просил Улисс. – Папа уехал – и больше не приехал. Потом Маркус уехал. А ты не уезжай.

– Я еще не скоро уеду… – сказал Гомер. – Так что спи.

– Ладно, – сказал Улисс. – Значит, побежишь на двадцать метров?

– На двести, – сказал Гомер. – На двести метров с препятствиями.

Когда Гомер пришел завтракать, его мать и сестра Бесс уже сидели за столом. На минуту все склонили головы, потом стали есть.

– Ты какую прочел молитву? – спросила у брата Бесс.

– Ту, что всегда, – ответил Гомер и прочитал ее так, как заучил, когда еще едва умел говорить:

Раздели с нами трапезу, Господи!Пускай Тебя повсюду возлюбят.Благослови же нас и дайПопасть на пир в Господний рай.Аминь.

– Ах, эту старую! – сказала Бесс. – И к тому же ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Нет, понимаю, – сказал Гомер. – Может, я немножко тороплюсь, потому что хочется есть, но я все понимаю. Смысл – вот что главное. А ты прочла какую молитву?

– Сперва объясни, что значит твоя.

– То есть как это – что она значит? То, что в ней говорится.

– Ну а что же в ней говорится?

– «Раздели с нами трапезу, Господи». Ну, это значит – посиди с нами за столом. «Господи», верно, много что значит, но, в общем, это что-то хорошее. «Пускай Тебя повсюду возлюбят» – ну, это значит, пускай все и повсюду любят только хорошее. «Благослови же нас» – нас – это, наверно, всех. «Благослови» – это… ну, благослови. Благословлять, кажется, значит прощать. Или, может, любить, или хранить, или что-нибудь в этом роде. Точно не знаю. «И дай попасть на пир в Господний рай». Ну, это именно то самое и значит. Дай нам попасть в рай и там попировать.

– А «Господний»? – спросила Бесс.

Гомер обратился к матери:

– Разве молитва не значит, что хорошие люди чувствуют себя как в раю всякий раз, когда садятся за стол? Ну а «Господний» подразумевает все самое лучшее, правда?

– Конечно, – сказала миссис Маколей.

– А разве Господь – это не какая-нибудь личность? – сказала Бесс.

– Конечно, – сказал Гомер. – Но и я – тоже личность. И мама, и ты, и все на свете – тоже личности. Допустим, что наш мир – это рай и что всякий, с кем бы мы ни сели за стол, – это личность. Бесс, – добавил Гомер с раздражением, – ты знаешь не хуже меня, что это просто застольная молитва, и сама понимаешь, что она значит. Тебе просто хочется сбить меня с толку. Не старайся. Это совсем нетрудно. Наверно, каждый может сбить меня с толку, ну и что из этого? Я все равно во что-то верю. Все мы во что-то верим. Правда, ма?

– Конечно верим, – сказала миссис Маколей. – Как же можно жить, если ни во что не веришь? Тогда ты уж не попируешь – и не только в раю, а где бы то ни было, – как бы ни ломился твой стол от яств. Только вера и творит чудеса.

– Вот видишь, – сказал Гомер сестре, раз и навсегда решив спор. – Я сегодня буду участвовать в беге на двести метров с препятствиями.

– Да ну? – сказала миссис Маколей. – Зачем?

– Видишь ли, ма, это очень важное состязание. Мистер Спенглер в нем тоже участвовал, когда учился в нашей школе. Тебе приходится и бежать, и прыгать в одно и то же время. А у него есть крутое яйцо. На счастье.

– Носить крутое яйцо на счастье – суеверие, – сказала Бесс.

– Ну и что? – сказал Гомер. – Пусть суеверие. Он послал меня за двумя вчерашними пирогами к Чаттертону: один был с яблоками, а другой – с кокосовым кремом. Два пирога за четвертак. Свежие пироги стоят четвертак за штуку, так что, если у тебя всего-навсего четверть доллара, ты можешь купить только один пирог. Вчерашние пироги стоят четвертак пара, так что за те же деньги ты получаешь целых два пирога. Половина пирога – мне, половина – мистеру Грогену… но он может съесть всего один или два ломтика. Так что на мою долю достается очень много пирога. Мистер Гроген предпочитает пить, а не есть.