Даниэла Стил - Награда Страница 5

Лето выдалось жарким. Агата постоянно болела, и Гаэль приходилось ей помогать, поэтому часто ездить в лагерь не получалось. Ребекка сказала, что и ее мать тоже все время болеет, как и многие обитатели лагеря. Среди заключенных были врачи, но что можно сделать без лекарств?

Гаэль заметила, как похудела Ребекка: кожа да кости. Подруга постоянно носила голубую ленту, что она подарила. Гаэль принесла ей еще и красную, но Ребекка предпочитала эту, светло-голубую, клочок от которой хранился у Гаэль в ящике комода.

В сентябре начался последний учебный год. В будущем июне Гаэль получит степень бакалавра, а осенью должна отправиться в Парижский университет, но отец уже сообщил, что никуда она не поедет. В Париже полно немецких солдат, и он не хотел, чтобы дочь жила там одна. Достаточно скверно уже то, что Тома сейчас не дома, а девушке и подавно там делать нечего. Придется дождаться конца оккупации, а потом уже думать об учебе. Кроме того, она нужна дома, чтобы ухаживать за матерью.

Тома приезжал в августе, всего на пару недель, а потом вернулся в Париж, где нашел работу в ресторане, чтобы платить за обучение. Денег не было, поскольку все продукты, которые они выращивали и обычно продавали, реквизировали немцы. Продавать было нечего, и семья жила впроголодь. Их старая домоправительница Аполлин иногда умудрялась кое-что припрятать от офицерских обедов, но это были жалкие крохи, так что все Барбе день ото дня худели.

По мере того как стало холодать, условия жизни в лагере тоже ухудшались. Зима выдалась морозной, снег лег рано. В декабре исполнился ровно год, как Фельдманы были брошены в лагерь, но казалось, прошла вечность. По округе по-прежнему ходили слухи, что узников куда-то отошлют, но ничего не менялось. К этому времени в лагере в кошмарных условиях содержалось уже пять тысяч человек. Некоторые попали сюда из Парижа и Марселя, а по всей стране строились новые лагеря, поскольку все больше евреев лишались домов и нормальной жизни и переправлялись в лагеря для интернированных, чтобы потом оказаться в концлагерях. Их конечное место назначения было по-прежнему неизвестно и служило постоянным источником тревоги для всех.

Девушкам уже исполнилось по семнадцать лет, и Ребекка как-то спросила Гаэль, возобновится ли когда-нибудь, по ее мнению, нормальная жизнь. Подруга заверила, что это обязательно произойдет. Должно произойти. Безумие не может продолжаться вечно. Им хотелось обеим в это верить.

Слава богу, никто из Фельдманов не заболел всерьез, никого никуда не отослали. Сколько еще собираются держать их в этом лагере? С Ребеккой Гаэль могла теперь видеться почти каждый день: в лагере было так много народу, что охрана мало на что обращала внимание. В теплую летнюю погоду Гаэль усаживалась на землю вплотную к забору, и они с Ребеккой взявшись за руки, говорили обо всем на свете. Иногда подходили поздороваться ее братья. Их родители, как и Барбе, не подозревали об этих встречах. Мать Гаэль совершенно не волновало, что творится за стенами ее комнаты, отца никогда не бывало дома – хлопотал по делам поместья, – поэтому девушка могла делать все, что пожелает.

В марте 1942-го, через пятнадцать месяцев после того как Фельдманы оказались в лагере, все еще стояли жестокие холода. Ребекка сильно простудилась, и Гаэль показалось, что у нее жар. Она поцеловала подругу в щеку и ощутила, какая та горячая, хотя сама Ребекка дрожала в ознобе. Два дня спустя Гаэль тоже заболела – должно быть, заразилась от Ребекки, – и мать заставила ее неделю пролежать в постели, а домоправительница приносила суп на чердак.

Едва почувствовав себя лучше, Гаэль села на велосипед и поехала к Ребекке, но сразу же поняла, как ослабла. Ноги налились свинцовой тяжестью, и дорога заняла гораздо больше времени, чем обычно. Подъехав к лагерю, Гаэль сразу поняла: что-то изменилось. Но что именно? И только приблизившись к ограде, с ужасом увидела, что там никого нет, заключенные исчезли и расспросить некого. Возможно, их перевели в другой лагерь? Но как это выяснить? Совершенно вымотанная, не совсем оправившись от болезни, она молча стояла, глядя на пустой сарай и палатки. Что здесь могло случиться? Слезы струились по лицу. Все, о чем могла думать Гаэль, – о ее последней встрече с Ребеккой. Разве можно было предположить, что это прощание?

На обратном пути она остановилась в первой же деревне и зашла в маленькое кафе выпить чаю. Было так холодно, что у нее зуб на зуб не попадал, и официантка даже не взяла с нее денег. Чтобы завязать разговор, Гаэль объяснила, что недавно переболела гриппом, и как бы между прочим упомянула о лагере. Собственно, поэтому она и остановилась здесь: вдруг удастся что-нибудь выяснить.

– А куда делись люди из лагеря для интернированных? – с самым невинным видом осведомилась она.

Женщина сразу нахмурилась и прошептала:

– Не стоит и спрашивать. Они всего лишь евреи. Их увезли еще на прошлой неделе: я слышала, в концлагеря где-то на востоке. Из Парижа их тоже депортируют. Скатертью дорога! Ведь это они, говорят, навлекли на нас неприятности. Слава богу, их увезли, но, говорят, скоро привезут новых. Только и этих здесь держать не будут: посадят в поезда и увезут. Их слишком много, поэтому начались болезни.

Тут в заведение зашел немец и потребовал пива, так что разговор прекратился. Гаэль, поблагодарив официантку, поставила на стойку пустую чашку и отправилась домой. Всю дорогу она рыдала, а оказавшись наконец в своей комнате, открыла ящик и вынула лоскуток от той ленты, что подарила Ребекке прошлым летом. Вот и все, что осталось от подруги: крошечный обрывок атласа того же цвета, что и ее глаза. Слезы катились по щекам Гаэль, когда она снова положила лоскуток в ящик, молясь, чтобы Ребекка осталась жива, чтобы когда-нибудь они встретились.

Она еще не знала, что этот момент навсегда изменил ее жизнь.

Глава 3

Дни после депортации Фельдманов и остальных узников слились в какую-то серую дымку. Гаэль притворилась, что ее настигла вторая волна гриппа, и пролежала в постели еще неделю, день и ночь думая о Ребекке, продолжая молиться за ее безопасность и засыпая в слезах. В результате, когда девушка встала с постели, она выглядела так, словно проболела год. С матерью тоже было плохо: ее беспокоили ужасные мигрени, и она редко вставала с постели. Смириться с крушением своего мира она так и не смогла, боялась немцев и всего, что слышала от домоправительницы Аполлин, когда та приносила еду.

По настоянию отца Гаэль вернулась в школу. Пришлось готовиться к июньским экзаменам на степень бакалавра, что, казалось, не имело смысла, поскольку уехать в университет ей все равно не позволят. А Тома сказал, что теперь там все по-другому. Многие профессора-евреи были депортированы. Больше их не держали долго в лагерях для интернированных, а сразу же отсылали в концлагеря в Германии. Да и ученики-евреи в школе, где училась Гаэль, не появлялись: посещать школу дозволялось только христианам. Магазины и предприятия, принадлежавшие евреям, закрывались, их владельцы исчезали. Теперь в их деревне аптеки не было, и Гаэль приходилось ездить очень далеко, чтобы достать хоть какое-нибудь лекарство для матери. Но и там все, что удавалось найти, – это давно устаревшие природные средства, которые все равно не помогали. Мать от постоянных болей слабела, от отсутствия свежего воздуха бледнела, и доктор говорил, что все дело в нервах.

Немецкий офицер, поселившийся в поместье, предложил услуги одного из своих докторов, лечивших солдат, но Рафаэль де Барбе наотрез отказался: не позволит он нацисту коснуться жены, каким бы услужливым и любезным тот ни казался. Когда офицер расспрашивал Гаэль о фрау Агате, та отвечала односложно и торопилась убежать наверх. Иногда немец оставлял для них шоколадки и другие сладости, но мать говорила, что от них головная боль только усиливается. Гаэль и вовсе не могла их проглотить: ком вставал в горле при одной мысли, что из-за них, нацистов, такое случилось с Ребеккой и ее семьей. От них по-прежнему не было новостей, да Гаэль уже и не ожидала, только надеялась, что они живы и здоровы, может, находятся в месте получше, чем перенаселенный лагерь, где провели пятнадцать ужасных месяцев. Но ей так не хватало визитов к Ребекке!

Гаэль думала о подруге постоянно и надеялась увидеть снова или хотя бы узнать, куда их отослали. В июне она сдала экзамены, получила хорошие оценки, а в августе приехал Тома и рассказал о массовых депортациях и страшные истории, как забирали и увозили детей. Депортированных вели на вокзалы под охраной солдат. Люди тащили пожитки на себе. Немцы не церемонились и убивали за малейшую провинность: дерзкие слова в адрес солдат или попытку защитить жен и детей. Гаэль слушала брата и плакала.

Тома был рад увидеться с друзьями и побыть дома несколько недель. Подобно родителям и сестре он держался подальше от немцев и по ночам уходил, несмотря на предостережения отца: пил с друзьями после комендантского часа, заглядывал к старой подружке из соседней деревни. Отец не раз просил его об осторожности: в такое время никому нельзя доверять, да и солдаты пили и горланили по ночам, изводили местных жителей. Но Тома твердил, что давно привык к такому и постоянно сталкивается с чем-то подобным в Париже. Все научились жить под глазом радара. Гаэль тоже привыкла ходить с опущенным взглядом и, едва вернувшись в поместье, сразу поднималась к себе. Все поручения родителей она выполняла исправно, потому что была девушкой хорошей, спокойной и никогда никому не доставляла хлопот. Родители и понятия не имели о том, что она почти полтора года навещала Ребекку в лагере. Вот они ужаснулись бы, узнай правду! Но с Гаэль никогда ничего не случалось: в деревнях по-прежнему было безопаснее, чем в городах, тем более что она не еврейка.