Вирджиния Клео Эндрюс - Лепестки на ветру Страница 5

Какой у него был голос: завораживающий, мягкий, мелодичный, с едва заметным южным акцентом.

– Давайте забудем о гордости и благотворительности, поживите в моем доме, здесь двенадцать пустых комнат. Должно быть, Бог привел Генриетту Бич в этот автобус, чтобы вы оказались у меня. Хенни чрезвычайно трудолюбива и содержит дом без единого пятнышка, но постоянно жалуется, что двенадцать комнат и четыре ванны на одну женщину многовато. Еще за домом у меня четыре акра сада. Я нанимаю двух садовников: сам я не могу уделить саду достаточно времени. – Он посмотрел прямо на Криса. – Вы могли бы оплатить свое пребывание здесь стрижкой газонов, починкой изгородей и подготовкой сада к зиме. Кэти могла бы помогать по дому.

Он бросил на меня дразняще-вопросительный взгляд и подмигнул:

– Ты умеешь готовить?

Готовить? Он что, смеется? Мы больше трех лет были заперты на чердаке, и у нас не было даже тостера, чтобы поджарить хлеб, не было ни масла, ни даже маргарина!

– Нет! – огрызнулась я. – Я не умею готовить. Я танцовщица. И когда я стану знаменитой прима-балериной, я найму женщину, которая будет мне готовить, как вам. Я не хочу быть привязанной к кухне какого-то ни было мужчины, мыть ему тарелки, кормить его по часам и рожать ему детей! Это не для меня!

– Я понимаю, – невозмутимо кивнул он.

– Я не хочу показаться неблагодарной. Я не то имею в виду, – объяснила я. – Я буду делать все, что нужно, чтобы помочь миссис Бич. Ради нее я даже научусь готовить. И ради вас.

– Отлично, – сказал он. Его глаза заискрились смехом, он уперся пальцем в подбородок и улыбнулся. – Ты собираешься стать прима-балериной, Крис собирается стать знаменитым врачом, а достичь этого вы хотите, сбежав во Флориду, чтобы выступать в цирке. Конечно, я принадлежу к другому, скучному поколению, но я не понимаю ваших резонов. Благоразумно ли это?

Сейчас, когда мы уже не были заперты на чердаке, в безжалостном свете реальности это отнюдь не казалось мне благоразумным. Сейчас это выглядело как полная глупость, ребячество и совершенное безумие.

– Вы отдаете себе отчет в том, что вам пришлось бы конкурировать с профессионалами? С людьми, которые занимались этим с раннего детства, с потомками знаменитых династий цирковых артистов? Это очень непросто. Однако, я согласен, есть в ваших голубых глазах что-то такое, что заставляет меня считать вас весьма решительными молодыми людьми, которые в конце концов всегда достигают того, чего им очень сильно хочется. Но как быть со школой? Как быть с Кэрри? Что она будет делать, пока вы оба болтаетесь на трапециях? Вы можете не трудиться отвечать, – быстро произнес доктор, увидев, что мои губы приоткрылись. – Я не сомневаюсь, что вы придумаете что-нибудь, чтобы постараться убедить меня, но я все равно буду отговаривать вас. Сначала вы должны заняться своим здоровьем и здоровьем Кэрри. В любой момент каждый из вас может внезапно заболеть так же сильно, как Кэрри сейчас. В конце концов, вы все трое жили в одинаково чудовищных условиях.

«Четверо, а не трое», – стучало у меня в мозгу, но я не сказала ни слова о Кори.

– Если вы хотите сказать, что приютите нас, пока Кэрри не выздоровеет, – сказал Крис с подозрительным блеском в глазах, – то мы чрезвычайно благодарны вам. Мы будем очень стараться, а когда сможем уехать, выплатим вам все до последнего цента.

– Я хочу сказать именно это. И вам ничего не придется выплачивать, только работать по дому и в саду. То есть вы видите, что речь идет не о жалости и не о благотворительности, а исключительно о деловом соглашении, выгодном для обеих сторон.

Новый дом

Вот так это началось. Мы тихо поселились в доме доктора и в его жизни. Мы покорили его, теперь я это понимаю. Мы стали необходимы ему, словно до нас он и не жил по-настоящему. Теперь я и это понимаю. Он вел себя так, как будто мы осчастливили его, оживив его скучную одинокую жизнь присутствием нашей юности. Он заставил нас поверить, что это мы благодетельно осветили его жизнь, и мы очень хотели в это верить.

Нам с Кэрри доктор предоставил большую спальню с двумя кроватями, четыре высоких окна выходили на юг, два – на восток. Мы с Крисом смотрели друг на друга с тайной болью: впервые за долгое время нам предстояло спать в разных комнатах. Я не хотела разлучаться с ним и оставаться на ночь с одной только Кэрри, без его защиты. Мне показалось, доктор почувствовал, что он лишний, потому что он, извинившись, направился к дверям холла. Только тогда Крис заговорил:

– Мы должны быть очень осторожны, Кэти. Нельзя, чтобы он заподозрил.

– Подозревать нечего. Все кончено, – ответила я, не глядя ему в глаза, втайне надеясь даже теперь, что это никогда не кончится.

О, мама, посмотри, что ты наделала, заперев нас четверых в одной комнате и оставив там взрослеть! Ты же знала, чем это кончается!

– Нет, – прошептал Крис. – Поцелуй меня, спокойной ночи, и пусть тебя не кусают клопы.

Он поцеловал меня, я поцеловала его, и все. Со слезами на глазах я смотрела, как мой брат спускается в холл, не сводя с меня глаз.

В нашей комнате Кэрри устроила дикий рев.

– Я не могу спать ни на какой узкой кровати одна! – вопила она. – Я упаду! Кэти, почему эта кровать такая узкая?

Это кончилось тем, что Крис и доктор вернулись, убрали тумбочку, разделявшую две наши кровати, и сдвинули их так, что получилось одно широкое ложе. Это чрезвычайно обрадовало Кэрри. Но день за днем щель между кроватями расширялась, и однажды я проснулась оттого, что одной рукой и одной ногой провалилась в щель, а Кэрри уже и вовсе была на полу.

Мне нравилась комната, в которой Пол нас поселил: бледно-голубые обои, шторы в тон, голубой ковер. У каждой из нас было по креслу с лимонно-желтыми подушками, мебель была белая, в античном стиле. Такую комнату хочется иметь каждой девушке. Ничего мрачного, никаких картин с изображением преисподней на стенах. Ад был во мне, он возникал, когда я слишком часто вспоминала о недавнем прошлом. Если бы мама захотела, она смогла бы найти другое решение! «Она не должна была запирать нас! Проклятая судьба! Это все жадность, скупость. И Кори в могиле из-за ее слабости!»

– Забудь об этом, Кэти, – сказал Крис, когда мы опять прощались на ночь.

Я ужасно боялась рассказать ему о своих подозрениях. Склонив голову к нему на грудь, я прошептала:

– Крис, то, что мы делали, – очень большой грех, да?

– Больше этого не случится, – сурово сказал он, вырвался и почти бегом устремился вниз, в холл, словно боялся, что я побегу за ним.

Я очень хотела вести праведную жизнь и никого не обижать, особенно Криса. И вот около полуночи я выбралась из постели и пошла к нему. Он спал, и я прилегла на кровать рядом с ним. Его разбудил скрип пружин.

– Кэти, какого черта ты тут делаешь?

– На улице дождь, – прошептала я. – Можно, я полежу с тобой немножко, я скоро уйду…

Мы не двигались и почти не дышали. И вдруг, даже не понимая, как это произошло, мы оказались в объятиях друг друга, и Крис стал меня целовать. Целовать с такой пылкой страстью, что я ответила ему, сама того не желая. Это было дурно, это был грех! Но на самом деле я не хотела, чтобы он прекратил. Женщина, что спала во мне, вдруг проснулась и приняла его, желая того же, чего желал он. Но другая, мыслящая и контролирующая часть моей натуры оттолкнула его.

– Что ты делаешь? Мне кажется, ты сказал, что больше этого не случится.

– Но ты же пришла, – грубо сказал он.

– Но не для этого!

– По-твоему, я железный? Кэти, не приходи так больше.

Я ушла от него и плакала в своей постели, потому что он не здесь со мной, а внизу, и некому будет разбудить меня от кошмара, и некому меня утешить, и не на кого мне опереться. Потом я вспомнила слова матери, и меня пронзила страшная мысль: неужели я так похожа на нее? Неужели я стану такой же слабой, словно оплетающая твердый ствол лоза, самкой, вечно нуждающейся в защите мужчины? Ну нет! Я самостоятельна!

Кажется, на следующий день доктор Пол принес мне четыре картины. На них были балерины в четырех разных позициях. Для Кэрри он принес вазу молочно-белого стекла с искусно сделанными пластиковыми фиалками. Он уже знал о страсти Кэрри ко всему фиолетовому и красному.

– Делайте все, что хотите, чтобы ощутить эту комнату своей, – сказал он нам. – Если вам не нравится цветовая гамма, весной поменяем.

Я посмотрела на него. Когда настанет весна, нас здесь не будет. Кэрри сидела, вцепившись в свою вазу с искусственными фиалками, и я заставила себя заговорить.

– Доктор Пол, весной нас здесь уже не будет, и мы не должны позволять себе слишком уж хозяйничать в ваших комнатах.

Он был уже в дверях, но остановился и обернулся ко мне. Он был высок, наверное, шесть футов два дюйма или выше, широкие плечи почти заполнили дверной проем.

– Мне казалось, что вам здесь нравится, – задумчиво сказал он, и его темные глаза заполнила тоска.