Джулиан Барнс - Англия, Англия Страница 5

– А где мы возьмем семена?

Вместе они вскопали участок земли, засыпали ямки конским навозом и выстроили два домика-вигвама. Теперь дело было за Мартой. Она высчитала, за сколько недель до выставки нужно посадить семена, зарыла в землю фасоль, поливала ее, дожидалась, выпалывала сорняки, поливала, дожидалась, выпалывала, убирала комья грунта – мало ли где фасоль вздумает пробиться наружу, а тут преграда, – смотрела, как проклевываются блестящие, упругие ростки, подбадривала усики в их спиральном стремлении ввысь, смотрела, как распускаются и опадают красные цветы, поливала, и прямо под струей возникали малюсенькие почки, поливала и полола, поливала, поливала, и наконец, по истечении положенного срока, накануне выставки она смогла выбирать из семидесяти девяти экземпляров фасоли вьющейся. Приезжая на автобусе из школы, она сразу же, не заходя домой, бежала проверить свой огород. Яко твое есть лекарство и силос и сказка. Ничего богохульного не вижу, ей-богу.

Мать хвалила Марту: умница какая, и дар к огородничеству у нее есть – что называется, «зеленые пальчики». Марта возразила, что ее фасоль не очень-то похожа на фасоль мистера Э. Джонса. У той стручки были плоские, гладкие, со всех сторон равномерно зеленые, точно их покрасили из баллончика. Ее – все в одинаковых выпуклостях, как подушечки на пальцах – это фасолинки выпирали, а на кожице тут и там виднелись пятнисто-желтые крапины. Мать сказала, что фасоль всегда такая, пока растет. Ее характер еще строится.

В выставочную субботу они встали рано, и мать помогла Марте оборвать фасоль с конька вигвама. Затем Марта произвела отбор. Она просила черный бархат, но единственный кусочек такой ткани в доме все еще был составной частью платья, поэтому бархат заменили листом черной шелковой бумаги, который мать прогладила утюгом, – но все равно он выглядел помято. И вот Марта на заднем сиденье чьей-то машины, придерживает большими пальцами шелковую бумагу, глядит, как на поворотах дрожит и перекатывается по блюду фасоль.

– Не так быстро, – сурово сказала она наконец.

Тут их подкинуло на «спящем полицейском» при въезде на автостоянку, и Марте вновь пришлось спасать фасоль. В садово-огородном павильоне мужчина в белом халате выдал ей бланк, на котором значился лишь номер – чтобы судьи не знали, кто она, – и провел ее к длинному столу, где раскладывали свою фасоль все остальные. Дряхлые садоводы радушными голосами восклицали: «Смотрите, кто пришел», хотя видели ее впервые, и еще: «Ну, Джонсик, смотри, не видать тебе теперь лавров!» Она не могла не заметить, что ее фасоль не была ни на чью похожа, но, видимо, тут каждый выращивал свой сорт, вот и все. Потом всех попросили выйти – настало время для распределения премий.

Победил мистер Э. Джонс. Второй приз получил Кто-то Другой. Поощрительный – Кто-то Третий. «В следующий раз повезет!» – говорили все. Огромные руки с узловатыми суставами торжественно спускались с высот, чтобы ее утешить. «В будущем году не видать нам наших лавров», – повторяли старики.

Позднее ее мать сказала: «И все равно она очень вкусная». Марта смолчала. Ее нижняя губа, влажная и упрямая, выпятилась. «Тогда я и твою съем», – заявила мать, и вилка потянулась к ее тарелке. Но Марта не стала подыгрывать – очень уж тоскливо было у нее на душе.

Иногда за матерью заезжали на своих автомобилях мужчины. Им самим – матери и Марте – машина была не по карману, и, наблюдая, как мать столь стремительно увозят – взмах руки, улыбка, вскидывается голова, и мать оборачивается к человеку за рулем раньше, чем автомобиль скроется из виду, – наблюдая все это с начала до конца, Марта всегда задумывалась, не исчезнет ли и сама мать. Мужчины, приезжавшие за матерью, ей не нравились. Некоторые пытались заискивать, гладя ее, как кошку, другие держались подальше и смотрели исподлобья, думая: «Вот еще напасть на мою голову». Она предпочитала мужчин, считавших ее напастью.

Дело было не только в том, что ее покидали. Главное – мать тоже покидали. Она рассматривала этих случайных мужчин, и – садились ли они рядом с ней на корточки для вечных расспросов о том, что там задают в школе и показывают по телику, или оставались стоять, звеня ключами и бормоча: «Ну ладно, поедем, а?» – всех их она воспринимала одинаково: как мужчин, которые причинят матери боль. Вряд ли это произойдет сегодня или завтра. Но когда-нибудь точно. Она поднаторела в сознательном самовнушении жара, недомоганий и особых менструальных синдромов, требовавших присутствия матери в качестве сиделки.

– Ты настоящая маленькая тиранка, вот ты кто, – говорила мать с интонацией, колеблющейся между любовью и раздражением.

– Тиран – это Нерон, – отвечала Марта.

– Нет сомнения, даже Нерон иногда отпускал свою маму погулять.

– Не-а. Нерон приказал убить свою маму, нам мистер Хендерсон сказал. – Эй, Марта, говорила она себе, теперь ты точно зарываешься.

– Если так и дальше пойдет, скорее уж я тебе яду в суп подсыплю, – парировала мать.

Как-то раз они складывали простыни, высохшие на веревке во дворе. Внезапно, словно бы обращаясь сама к себе, но достаточно громко, чтобы слышала Марта, мать произнесла:

– Вот единственное, для чего нужен второй человек.

Они продолжали складывать простыни, не говоря ни слова. Растянуть вширь (руки у тебя еще коротковаты, Марта), поднять, ухватить верхний угол, опустить левую руку, подхватить уголок не глядя, растянуть по косой, потянуть на себя, перевернуть и-и-и подхватить, а теперь тяни, тяни (сильнее, Марта), и, шагая навстречу, дотянуться до маминых рук, опустить и подхватить, еще разок на себя, вот и сложили, передай мне и подожди следующую.

Единственное, для чего нужен второй человек. Когда они тянули, по полотну словно бы пробегал некий ток – нечто объединяющее, словно не только в простыне дело. Странное влечение: сперва тянете вы, точно пытаясь отдалиться друг от друга, но простыня вас не пускает, а потом как бы сама начинает вас тянуть, сбивая с ног, и подтаскивает друг к дружке. Неужели так всегда?

– Ой, я не тебя имела в виду, – сказала мать и неожиданно обняла Марту.

– Какого сорта был папа? – спросила Марта позже, в тот же день.

– В смысле «какого сорта»? Папа был... папа.

– Я спрашиваю, кто он был, подлец или бесхребетник. Который из них?

– Даже не знаю...

– Ты говорила, они бывают только двух сортов. Ты так сказала. Кто он был?

Мать пристально посмотрела на нее. Какая-то новая напористость.

– Ну что ж, если уж выбирать одно из двух, то он был бесхребетник.

– А как можно узнать?

– Что он был бесхребетник?

– Нет, как отличить подлецов от бесхребетников?

– Марта, ты до таких вещей еще не доросла.

– Мне нужно знать.

– Нужно знать? Зачем?

Марта замялась. Она знала зачем, но вслух сказать боялась.

– Чтобы я не повторила твоих ошибок.

И осеклась, потому что ожидала от матери слез. Но плач был теперь не в характере ее матери. Взамен мать разразилась сухим смешком – то был ее нынешний коронный номер.

– Какое мудрое дитя я родила. Смотри, Марта, не состарься прежде времени.

Ага, репертуар обновился. «Не зарывайся». «Где это ты набралась таких мыслей?» А теперь, значит, «не состарься прежде времени».

– Почему ты мне не хочешь сказать?

– Я расскажу тебе все, что знаю, Марта. Но ответ тут один: их распознаешь слишком поздно, если судить по моей жизни. А моих ошибок ты не повторишь, потому что каждый совершает свои ошибки, такое уж правило.

Марта тщательно рассмотрела лицо матери.

– От твоего совета толку не много, – заявила она.

Но в конечном итоге совет принес свои плоды. Она росла, ее характер строился, и вот, когда она перестала зарываться и стала все делать по-своему и достаточно поумнела, чтобы догадываться, когда лучше прикинуться неумной; и вот, когда она открыла для себя друзей, светскую жизнь и новый вид одиночества, когда она переехала из деревни в город и начала накапливать свои будущие воспоминания, она приняла материнское правило: старшие свои ошибки совершили, твой черед совершать твои. Из этого правила вытекало логическое следствие, которое стало одним из параграфов личного кодекса Марты: когда ты старше двадцати пяти, сваливать вину на родителей запрещается. Конечно, за исключением случаев, когда родители сделали с тобой что-нибудь ужасное – изнасиловали, убили, отобрали все деньги и продали в публичный дом, – но если у тебя нормальная биография и нормальный жизненный путь, если ты наделен средним умением жить и средними умственными способностями (коли они у тебя выше среднего, так вообще...), родителей ни в чем винить нельзя. Конечно, иногда все равно срываешься – больно уж велик соблазн. Если б только они купили мне ролики, как обещали, если б только они не запрещали мне встречаться с Дэвидом, если б только они были другими: поласковее, побогаче, поумнее, попроще. Если б только меня чаще гладили по голове; если б только меня почаще пороли. Если б только меня больше хвалили; если б только меня хвалили исключительно за дело... Нет уж, к черту эти пустые рассуждения. Конечно, и Марта испытывала подобные чувства, как же, бывало: иногда ее так и подмывало поцацкаться с обидами, но она тут же одергивала себя. Ты – сама себе голова, детка. Травмы – обычная составляющая детства. Сваливать вину на других давно уже запрещено. Запрещено.