Ники Пеллегрино - До свидания, Рим Страница 5

– Тебе же попадет! – прошипела я.

– А, наплевать. – Кармела загородилась от меня выпуском «Новеллы».

Я и не подозревала, сколько в журналах текста – обычно мы только разглядывали картинки. Теперь мне приходилось старательно выискивать голливудские новости среди светской хроники и заметок о моде.

Пока mamma делала выкройку и строчила на машинке, я до головной боли продиралась сквозь бесконечные колонки слов.

Розалине скоро стало скучно.

– Давайте пойдем на площадь, – канючила она. – Вдруг официант даст мне еще леденец.

– Нет, сначала разберемся с журналами, – отрезала Кармела.

– Журнал слишком трудный, он мне не нравится, – пожаловалась Розалина.

– Тогда возьми мой и перестань ныть, – нетерпеливо ответила Кармела.

– Девочки, – крикнула mamma, не переставая строчить на машинке, – я все слышу!

Наконец я наткнулась на фотографию в журнале «Темпо». Это был кадр из «Серенады», последнего фильма с Марио Ланца, где он сыграл певца, который теряет голос и впадает в отчаяние. На снимке он с выражением невыносимой боли на лице царапал ногтями еще сырую глиняную статую.

Я пробежала глазами заметку под фотографией, затем прочла еще раз, внимательнее, желая убедиться, что поняла правильно.

– О нет, какой ужас…

– Что такое? – спросила Кармела.

– Марио Ланца потерял голос, прямо как в «Серенаде». Он больше не может петь.

– Потерял голос? – недоверчиво переспросила Кармела.

– Вот, сама послушай. «Марио Ланца повторяет судьбу своего героя? Знаменитый тенор не пел вживую с тех пор, как в прошлом году отменил гастроли в Лас-Вегасе, сославшись на больное горло и разочаровав многочисленных поклонников. Последний альбом певца, «Ланца на Бродвее», критики объявили полным провалом, а теперь ходят слухи, будто Марио, подобно герою «Серенады», потерял голос. Марио Ланца родился в Филадельфии в семье итальянских иммигрантов. Певца называли новым Карузо и прочили ему величие. Но некоторое время назад он стал форсировать звук, особенно в верхнем регистре, что в сочетании с недавними проблемами со здоровьем могло окончательно сгубить голос – ужасная трагедия для всех нас».

Кармела потрясенно взглянула на меня:

– Раз он не может петь, значит, и в Рим на съемки не приедет. Есть в статье что-нибудь о съемках?

– Нет, ничего.

Кармела отобрала у меня журнал, желая увидеть статью собственными глазами.

– А что значит «форсировать звук в верхнем регистре»? – спросила я.

– Наверное, это про верхние ноты – он напрягается, чтобы их достать.

– То есть надсаживает голос? И у него болит горло?

– Может, и так, – пожала плечами Кармела. – Хотя странно. Он же звезда. Зачем ему рисковать карьерой и портить себе голос?

– В «Серенаде» Марио не может петь, потому что у него разбито сердце, – напомнила я. – А потом он встречает прекрасную мексиканку, и талант к нему возвращается.

– Это просто кино, в настоящей жизни от разбитого сердца голос не пропадает. Должна быть причина посерьезнее.

– Разве можно потерять такой голос? Это ведь от Бога!

– Не знаю, – ответила Кармела. – Думаю, он как-нибудь повредил себе горло. Бедный Марио Ланца! Даже представить страшно – открываешь рот и не можешь запеть. Если это правда, его жизнь кончена. Что он без своего голоса?

Ave Maria

Кармелу приводили в восторг мамины вещи – корсеты, с помощью которых она подчеркивала талию и утягивала живот, поддерживающие грудь бюстгальтеры с косточками… Иногда сестра наряжалась в мамину одежду, набивала бумажными салфетками места, которые еще не могло заполнить тело, и щеголяла по квартире в атласе и кружевах. Mamma не возражала. Она не отчитывала Кармелу за крашеные ногти и не сказала ни слова даже тогда, когда та ушла из дома, а вечером вернулась с короткой стрижкой, как у Одри Хепберн в «Римских каникулах». Что бы ни вытворяла сестра, ей все сходило с рук.

Но не Кармеле, а мне сшили новое платье – ярко-зеленое в белый горошек, с тонкими бретельками, открывающими загорелые плечи, и юбкой-солнцем, которая красиво развевается, если покружиться. Я видела, с каким выражением смотрела Кармела, когда mamma поставила меня перед зеркалом, чтобы проверить, хорошо ли сидит.

– Когда ты из него вырастешь, оно достанется мне, – сказала Кармела. – Так что уж постарайся не заляпать его и не порвать.

Однако я знала, что она ошибается: это платье никто не будет за мной донашивать. Mamma сшила его для меня одной.

– Ну, что скажешь? – спросила mamma, с улыбкой глядя на мое отражение. – Bella[9], правда?

– Очень красиво, – согласилась я.

Mamma шила умело и быстро, но с этим платьем она не стала спешить, не желая сделать ни одного неудачного стежка или неровного шва. Платье запросто могло сойти за модель из какого-нибудь шикарного магазина на Виа Кондотти. Я в нем просто преобразилась: кончики волос касаются обнаженной спины, в глубоком вырезе видна высокая грудь.

– Можно мне тоже примерить? – попросила Кармела. – Ну пожалуйста!

– Оно на тебе повиснет, cara, – рассмеялась mamma. – У тебя пока не та фигура. Может быть, через несколько лет…

– На что Серафине такое нарядное платье? Она же никуда не ходит.

– Вот теперь и начнет ходить, – весело ответила mamma. – Кто знает, Серафина, что принесет тебе это платье…

Я повернулась к маме спиной, чтобы она расстегнула молнию.

– Нет-нет, не снимай, – остановила она меня. – Давай сходим в бар – пусть девчонки на тебя полюбуются. Только выпьем по бокальчику, cara, и сразу вернемся домой. Должны же все посмотреть, какое шикарное платье я сшила.

Кармела тут же заявила, что поможет мне навести красоту. Ей нравились мамины баночки с кремом, мягкие пуховки для пудры, золотые тюбики с помадой, а больше всего – прессованная косметика от «Макс Фактор», которой, если верить рекламе, пользовалась сама Элизабет Тейлор.

– Можно мне с вами? – упрашивала она, намазывая на щеки румяна и любуясь своим отражением в зеркале. – Только на один стакан кока-колы. Обещаю вести себя хорошо!

Mamma с улыбкой покачала головой:

– Иногда ты так похожа на меня в молодости, Кармела… очень похожа…

В баре на углу громко играл рок-н-ролл и трепыхались на ветру желтые зонтики. Мамины подружки уже сидели за своим любимым столиком. Едва они нас увидели, как закричали официанту, чтобы нес еще кампари. В мой бокал он положил дольку апельсина и яркий бумажный зонтик.

– Ваш первый коктейль, – торжественно произнес он, ставя бокал на стол.

Все начали суетиться вокруг нас: восторгались платьем, заставляли меня кружиться, чтобы посмотреть, как развевается юбка; потом распустили мне волосы и, когда они мягкими волнами рассыпались по плечам, принялись восхищенно ахать.

– Очаровательно! – объявила mamma.

– Да, так гораздо лучше, – согласилась Джанна.

Кампари оказался горше, чем я ожидала, зато приятно пузырился. Я пила маленькими глоточками, стараясь не пролить на платье. Как только я осушила бокал, мне тут же заказали следующий.

– Ваш второй коктейль, – со смехом сказал официант.

Второй бокал я прикончила быстрее. Мир вокруг начал приятно расплываться, свет как будто стал мягче.

Кто-то из женщин надел мне на руку золотой браслет, и я не сказала ни слова, хотя ощущать прикосновение нагретого чужим телом металла было противно. Мне начесали волосы и накрасили губы. Я не возразила, даже когда Джанна занялась моими ногтями, дымя сигаретой мне в лицо. Все это напоминало вечеринку, встречу добрых друзей.

Mamma взглянула сначала на темнеющее небо, потом на часы.

– Уже поздно, – сказала она, и веселье сразу прекратилось.

Женщины начали поспешно пудриться. Джанна брызнула на запястья еще духов и провела за ушами.

– Ты с нами? – спросила она.

– Нет, не сегодня, – ответила за меня mamma. – Серафина пойдет домой к сестрам.

Джанна бросила на меня не то насмешливый, не то презрительный взгляд, небрежно пожала плечами и сказала:

– Конечно, беги домой к другим детишкам. Ну а мы пойдем на работу.

И я побежала. От выпитого в голове громко стучала кровь, но я продолжала бежать, придерживая юбку обеими руками, и остановилась только перед дверью квартиры.

Кармела слушала пластинку Марио Ланца – его кристально чистый голос доносился до меня через дверь. Он пел «Аве Мария». Я закрыла глаза и замерла, вспоминая, как в «Серенаде» на этой песне Марио понимает, что к нему вернулся утраченный талант. Он нерешительно берет несколько первых нот, потом дает песне развернуться, свободно взлететь под своды, и вот уже вся церковь звенит от его голоса. Я слышала «Аве Мария» раз сто, но той ночью, стоя у приоткрытой двери, я внимала ей, как чуду.

– Кто там? – крикнула Кармела, убавив звук. – Серафина, ты? Почему не заходишь?

– Я слушала Марио Ланца, – ответила я. – Сделай погромче и поставь «Аве Мария» с начала.