Тара Сивик - Шоколад с перцем, или От любви бывают дети Страница 5

Когда я поняла, что забеременела, я не предалась тут же мечтам стать этакой независимой феминисткой. Я была далека от мысли, что надо бороться за женское освобождение и равноправие (такие обычно говорят: «Я не брею ноги, потому как не родился еще на свет мужчина, который сумеет меня себе подчинить»), не чувствовала гордости и довольства от того, что все делаю по-своему и без чьей-либо помощи. Я не мученица. Положим, упряма и самонадеянна, глупа и наивна, но только я все ж понимала: без помощи мне не обойтись.

Как только я сделала дома одиннадцатимиллионный тест на беременность, предварительно выпив галлон[14] молока (чтоб мочи хватило на все), то осознала: этого парня необходимо выследить. Само собой, это было после того, как я прогуглила запрос «молоко и тесты на беременность», чтоб убедиться, что я не просто так потратила тридцать семь минут своей жизни. С ужасом обозревая валявшиеся по всей ванной бумажки с положительными итогами тестов, которые, может быть (а может быть, и нет), не точны оттого, что «пастеризация в вашем организме спуталась с гормонами, отчего получился ложный положительный результат».

Никакой путаницы (это на случай, если вам вдруг интересно стало).

Я была двадцатилетней студенткой очного отделения, у которой, по выражению моей матери, «денег было кот наплакал». Мой отец Джордж работал на том же месте, куда пришел в восемнадцать лет, и зарабатывал ровно столько, чтобы расплачиваться по счетам да помогать мне деньгами на полный пансион. Слава богу, лучший друг моего отца Тим в свое время зрил в корень. Я была умнее, чем выглядела, и получила полную стипендию в Университете штата Огайо, так что мне не пришлось тащить на себе бремя студенческих займов или грантов. К сожалению, впрочем, это означало, что учиться приходилось по полной программе и вкалывать как проклятой: учебная нагрузка у меня была вдвое больше, чем у других студентов, – времени на то, чтобы подработать, не оставалось вовсе, и подкопить денег не получалось.

В чем-то я оказалась похожей на мать. Мне хотелось в жизни большего, чем стойка захолустного гриль-бара, за которой я простояла все время, пока училась в школе. Мне хотелось путешествовать, вкалывать и в один прекрасный день обзавестись собственным бизнесом. К сожалению, судьба обманных бросков не делает: она швыряет вам в лицо младенца (восемь фунтов и одна унция[15]), когда вы смотрите совсем в другую сторону. Из чего я сделала вывод: жизнь – она сучка мстительная. Не нужно было иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: одной мне такое не вытянуть, – и больше всего хотелось как можно дольше оберегать моего отца, новоиспеченного деда поневоле, от всех тягот моего промаха. Всякая другая женщина, едва тестовая пластинка порозовела, наверное, кинулась бы к матери плакаться и умолять о помощи, но в то время у меня не было настроения услышать от своей мамули что-то вроде: «Рим построен не двумя пташками». Оставался только один человек – тот, что подлил шоколадного сиропа в мою жизнь и сподвиг меня-таки влипнуть. К несчастью, у меня не было никакого представления о парне, с которым я переспала. Меня убивало даже воспоминание о сотворенном мною в ту ночь, так что даже мысль о повторении и закреплении пройденного материала, как говорят профессора, не посещала мое воспаленное сознание. Сомнений не было: мистер Пиво-Понг и есть отец моего ребенка. Оставалось только одно – отыскать его. Кто, черт возьми, дарит свою девственность парню, даже не удосужившись спросить, как его зовут?

Ах да, это я.

Решив найти его во что бы то ни стало, я первый день убила на то, чтобы опросить всех тупых качков, живших в общаге, где проходила вечеринка. Ни один никак сообразить не мог, о ком это я, когда я пыталась описать самого парня и того приятеля, с кем он был в тот злополучный вечер. Вполне возможно, все оттого, что ото всех, с кем я говорила, несло, как из пивной бочки, и все время, пока велся опрос, они пялились на мои буфера. А может, и оттого, что я не очень хорошо умею находить общий язык с бестолковыми придурками. По-честному – любой вариант имеет право на жизнь. По возвращении домой, так и не напав на след (мы с Лиз снимали квартирку на двоих), мне хотелось только одного: надрать хорошенько задницу самой себе.

На следующее утро, проснувшись, я почувствовала себя глупенькой дурочкой, у которой от воспоминания о его руке, обвивающей мою талию, немножко захватывает дух. Ну, почему я удрала? Надо было остаться. Надо было дождаться, пока он проснется, поблагодарить за славно проведенное время и вбить его номер в свой телефон. Только, как ни тянуло меня до дрожи в руках погладить его по щеке, запустить пальцы ему в волосы или скользнуть ладонью по его лбу, я понимала: не получится. Тогда я не могла позволить себе ничего лишнего в своей жизни, отвлекающего от учебы, а он как раз и был тем самым «лишним». Если бы мы встретились в трезвом состоянии, я бы (так мне представлялось) с легкостью втрескалась по уши, потеряла бы себя в нем, забыла бы все, ради чего вкалывала всю свою жизнь. Я решила, будет куда легче пойти на попятный и заявить, что переспала с ним, потому что была пьяна – так легче, нежели признать, что дала маху. Я не жалела о том, что уступила своему желанию заняться сексом с симпатичным парнем. Другое дело – то, как я к этому отнеслась и как повела себя на следующее утро. Вместо того чтобы расслабиться с ним рядом, я выскользнула из-под его руки, отстранилась от его теплого, ставшего родным тела и… начала комплексовать. В голову лезли мысли о том, как ему будет гадко проснуться утром рядом с каким-нибудь уродливым троллем. По крайней мере, мне он при свете дня показался еще сексуальнее. Мне пришлось, изображая из себя трусливого койота, отгрызать собственную лапу, чтобы выбраться из-под него. Второпях накинув на себя одежду, я оставила своего первого мужчину голым и крепко спящим в постели. Никто даже не пошевелился, пока я перешагивала через безжизненные тела, разбросанные по всему дому, проделывая путь позора «наутро после». Я выскочила за дверь и с головой окунулась в яркое сияние утра.

Целых шесть раз я поворачивала обратно, чтобы вернуться к тому дому и дождаться, когда он проснется. И каждый раз отговаривала себя, пуская в ход один и тот же довод: «Ты использовала парня, чтобы наконец-то избавиться от своей глупой невинности. Разве тебе на самом деле интересно, зачем он это сделал?» Совершенно определенно: я не была самой симпатичной из всех собравшихся там девчонок. Конечно, кое-кто из общаги уверяет, что я просто прелесть, и, полагаю, наверное, так оно и есть, только вот что конкретно он видел, когда смотрел на меня? Может быть, просто почуял, что я на ту ночь – верняк? Я бы предпочла вспоминать его нежным, чуть пьяным, пылким парнем, который меня и от девственности избавил, и рассмешил. Мне вовсе не хотелось знать, а вдруг он какой-нибудь мерзкий бабник, который прокладывает свой путь по постелям в порядке алфавитного списка фамилий студенток, и мне просто достаточно повезло, что он добрался, наконец, до «М».

Когда я пришла домой, Лиз заставила меня раз за разом повторять рассказ о случившемся, чтобы лишний раз повизжать, а потом сообщить, как она рада за меня. И ничего страшного, что у нее «сорвалось с его бычарой-приятелем», потому как она нашла одного симпатягу по имени Джим, который оказался на той пирушке один-одинешенек… и это ее любовь с первого взгляда.

Лиз продолжала повизгивать и похлопывать по спине еще пять недель, пока однажды, придя домой с занятий, не нашла меня сидящей на полу ванной в окружении белых пластинок, каждая из которых гласила: «Беременна», истерически ревущей, с соплями, сползшими до самых губ, и бормочущей сквозь рыдания что-то про молоко и коров, делающих тест на беременность.

Два месяца Лиз сопровождала меня во время моего крестового похода в поисках парня. Имени его приятеля она спросить не успела – стоило ей встретиться взглядом с Джимом, «весь остальной мир исчез» (может, она изрекла какую-то другую, столь же отвратную чушь). Мы связывались с учебными частями, пролопатили дюжину ежегодников в надежде отыскать парня на каком-нибудь снимке. Даже пытались отловить эту страхолюдину Ники, которая меня толкнула, но безуспешно.

Эти люди что, прямо из воздуха как-то образовались или еще как? Почему нет никаких следов их пребывания в нашем вузе?

Лиз даже попробовала сама поговорить с ребятами из общаги, прихватив с собой Джима, только ей повезло не больше моего. Зато домой она только что не на бровях приползла, потому как всякий студент, к кому она обращалась, уговаривал их с Джимом тяпнуть по маленькой, стоило только упомянуть в разговоре «козлиные яйца». Честно, я понятия не имею, с чего в их беседах это выраженьице всплывало так охренительно часто. Вы хоть представляете, насколько раздражают довольные пьяные лица, когда самой приходится блюсти себя в трезвости? Особенно пьяные, которые влюблены, распалены и читают друг другу Уолта Уитмена[16], а ты в это время сидишь с красными, опухшими от слез глазами, уже четыре дня без душа и с только что вывернувшимся наизнанку желудком, потому что увидела рекламу про «золотую рыбку» (конечно, я имею в виду крекеры, а не настоящую рыбу). Только эта муть крекерная так похожа на настоящую рыбу, что я ни о чем другом и думать не могла, кроме как о том, что заглатываю живую, скользкую золотую рыбку, которая пялится на меня своими глазками-бусинками, прежде чем отправиться ко мне на язык.