Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк Страница 50

— Гюнтер считает, что твое тело навечно испорчено африканцем? — спросила она.

Линди кивнула.

— Он уехал на работу, не сказав мне ни слова. Но зато его отец рвет и мечет. Он уверен, что у одного из наших детей будут курчавые волосы. А если и не у наших, то во втором или в третьем поколении. Он говорит, что для очищения от дурного семени требуется десять поколений.

Ева обняла Линди.

— Гюнтер простит тебя.

— Простит? За что?

— За то, что ты ему не призналась.

Лицо Линди вспыхнуло.

— Значит, ты думаешь, я должна была рассказать ему? Ты мне такого раньше никогда не советовала.

— Я…

— Тебе легко говорить. Ты не прошла через то, через что прошла я.

— Неужели! — Ева была не в том настроении, чтобы оставить такое замечание без ответа. — Да что ты знаешь о моей жизни, Линди? — Ева прислонилась спиной к стене. — Можно подумать, ты проходила через то, через что прошлая. Ты не знаешь, что такое любить двоих и ошибиться в своем выборе. Ты никогда не теряла брата. У тебя нет пьяницы-матери. Поэтому никогда больше так не говори!

Ева направилась к двери, но в этот момент зазвонили колокола в расположенной неподалеку церкви Хорхайма. Отец Гюнтера начал что-то кричать, спеша к дому от свиного загона.

— Он говорит, чтобы мы включили радио, — сказала Линди, выбегая в гостиную.

Через несколько мгновений пожилые Ландесы, Линди и Ева, склонившись к радиоприемнику, напряженно слушали срочное обращение Гитлера к Рейхстагу.

…От нас отрезали Гданьск. Польша захватила коридор. Как и на других восточных территориях Германии, немецкое меньшинство подвергалось всевозможным притеснениям. Более миллиона людей немецкой крови в 1919–1920 годах были вынуждены оставить свою родину…

— Что случилось? — спросила озадаченная Линди.

— Ночью поляки напали на немецкую радиостанцию, — ответил ей свекор.

Но если мою любовь к миру и мое терпение кто-то расценивает как слабость или даже трусость, то он глубоко ошибается. Вчера вечером я уведомил правительство Британии, что больше не вижу со стороны польского правительства никакого желания вести с нами взвешенные переговоры. Ранее наши предложения о посредничестве потерпели неудачу, поскольку Польша ответила внезапной общей мобилизацией и новыми актами насилия. Сегодняшняя ночь стала последней каплей, переполнившей нашу чашу терпения. Ранее на границе с Польшей уже имел место двадцать один инцидент, но за прошедшую ночь их было сразу четырнадцать, из которых три — очень серьезные. Учитывая все это, я принял решение заговорить с поляками на том же языке, на котором они обращались к нам на протяжении последних месяцев.

— Я не понимаю, — сказала Ева.

Я объявил о неизменности границы между Германией и Францией. Я неоднократно предлагал дружбу и, если понадобится, — близкое сотрудничество Британии. Германия не имеет интересов на западе, а наша западная стена — это окончательная граница Рейха. До тех пор, пока остальные будут сохранять свой нейтралитет, мы будем прилагать все усилия к тому, что считаться с ними.

Я не воюю с женщинами и детьми, поэтому приказал моим Воздушным силам ограничиться ударами по военным объектам. Тем не менее, если противник считает, что может сражаться другими методами, то его ожидает ответ, который оглушит и ослепит его.

— Это начало войны! — воскликнула Линди.

Впервые за всю историю польские регулярные войска стреляют на нашей исконной территории. В 5:45 утра мы открыли ответный огонь, и отныне на бомбардировки мы будем отвечать бомбардировками. Каждый, кто применит отравляющий газ, будет отравлен газом. Любой отступающий от правил гуманного ведения войны может быть уверен: мы ответим тем же. Я буду продолжать эту борьбу — все равно против кого — до тех пор, пока не буду уверен в безопасности и соблюдении прав Рейха.

Еву била дрожь.

— Война! Я не могу в это поверить. Это все выглядит как…

— Как ужасный сон, — пробормотал пожилой Ландес, участвовавший в Мировой войне. — Ни один порядочный немец не захочет повторения подобного.

Отныне я — первый солдат немецкого Рейха. Как национал-социалист и солдат Германии, я с отвагой в сердце вступаю в битву. Вся моя жизнь была лишь одним большим сражением за мой народ, за его восстановление, за Германию. И у этого сражения был только один лозунг: «Я верю в мой народ». Единственное слово, которое я так и не выучил, — это «капитуляция»: Поэтому, я хотел бы заверить весь мир, что ноябрь 1918 года в истории Германии больше никогда не повторится.

Ландес, встав со своего стула, отвернулся к окну.

— Ллойд Джордж предвидел это. Два миллиона немцев под пятой у поляков рано или поздно спровоцировали бы войну.

Не имеет никакого значения, останемся ли в живых мы сами. Самое главное — будет жить наш народ, наша Германия. Жертва, которая требуется от нас, не больше той, которая требовалось от многих предшествующих поколений. Если мы будем единым сообществом, тесно связанным, клятвами, готовыми ко всему, исполненными решимости никогда не сдаваться, то наша воля справится с любыми трудностями. Если наша воля настолько крепка, что ее не в силах сломить никакие лишения и страдания, то наша Германия неизбежно одержит победу!

Пожилой Ландес, вытерев лоб, медленно налил себе пива Линди и Ева молча смотрели на него, ожидая, что он скажет. Сделав глоток, старик взглянул на старые часы, маятник которых раскачивался из стороны в сторону, как будто ничего не произошло, как будто все оставалось по-прежнему. Но Ландес знал, что теперь все изменится.

— Да помилует нас всех Бог, — сказал он.

Была пятница, 1 сентября 1939 года.

Часть III

Кто имеет уши слышать, да слышит!

1940–1945

«Опираясь на свои христианские убеждения, я вижу моего Господа и Спасителя воином. Я вижу Человека, Который, будучи однажды одиноким и окруженным лишь несколькими последователями, распознал истинное лицо евреев и призвал к сражению против них. Как истинный Бог, Он был не только величайшим из страдальцев, но и величайшим из воинов».

Глава 21

Наш Фюрер прилагал все мыслимые усилия к тому, чтобы предотвратить столкновение народов, которое он предвидел сколько раз он пытался положить конец этой войне еще в самом начале! Гитлер не хотел кровопролития и делал все, что в его силах, чтобы предотвратить его, но теперь, когда он втянут в войну, он стоит во главе своего народа, сражаясь всеми доступными методами.

26 августа 1940 года…

Ошеломленный Вольф посмотрел на товарища, тело которого, свесившись через край коляски, дергалось в смертных конвульсиях. Пуля попала ему прямо в лоб. В двадцати метрах впереди в клубах дорожной пыли лежала перевернутая на бок черная машина, бешено крутя в воздухе колесами.

Спрыгнув с потертого сиденья своего мотоцикла, Вольф выхватил из кобуры «Люггер» и стянул с лица защитные очки. Еще полчаса назад он вместе со своим товарищем потягивал красное вино и наслаждался фруктами и сыром на берегу Эра в пригороде Шартра, а тут вдруг такое…

Не заглушая мотоцикл, Вольф начал осторожно приближаться к машине, возле которой на дороге в неестественной позе лежало тело мужчины в штатском. В нескольких метрах от него валялся британский ручной пулемет «Брен».

— Партизаны, — пробормотал Вольф, медленно подходя к машине.

Из-за ран, полученных около года назад в бою под польским городом Красныстовом, он хромал. Услышав в машине какой-то шорох, Вольф остановился. За края разбитого окна схватились чьи-то руки. Кто-то пытался выбраться из машины. Вольф поднял пистолет.

— Неужели! — Ева прижала руки к сердцу.

Сияющий Андреас чуть ли не выпрыгивал из себя. На следующий день ему предстояло возвращаться из увольнительной в свой батальон 4-й армии, разместившийся во французском городе Пуатье, и он был несказанно рад, что успел лично привезти Еве хорошую новость.

— Мы нашли его сегодня утром.

Ева вытирала глаза носовым платком. Она никогда не верила, что Вольф убил ее ребенка, зная, что он был движим только усталостью и разочарованием, и не пошел бы на подобное злодейство.

За последние одиннадцать месяцев Ева, разыскивая своего сына, перевернула вверх дном полстраны. Пока Вольф, Андреас и почти два миллиона других молодых немцев шли победным маршем по Польше, Ева колесила по государственным и церковным приютам от Франкфурта до Кельна. В то время, когда все вокруг роптали на Англию и Францию, объявивших войну Германии, Ева сидела на телефоне. Когда все ее соседи, затаив дыхание, следили за переговорами по мирным инициативам Фюрера, Ева по второму разу объезжала приюты и больницы. Пока Вольф и Андреас маршировали по поверженным Нидерландам, Бельгии и Франции, Ева продолжила поиски на востоке страны.