Питер Дарман - Парфянин. Испытание смертью Страница 51

Сражение закончилось. Обе стороны выдохлись после нескольких часов рукопашной схватки, в которой погибли тысячи. Среди убитых оказался и Каст, который погиб, возглавляя отчаянную атаку на римлян, грозивших прорвать строй легиона и разрезать его надвое. Его атака оказалась успешной, он отбросил римлян, но сам погиб под ударами вражеских мечей. Теперь то, что осталось от германцев, возглавлял Ганник, но и он тоже был ранен.

– Все не так уж плохо, Пакор, – сказал он мне, держась за свой правый бок, залитый кровью.

– Мне очень жаль, что Каст погиб.

– Да, это был хороший человек, славный воин и мой друг. Но все равно мы разгромили этих ублюдков! – он скривился от боли, кашлянул и сплюнул на землю кровь.

Римляне – те, что сумели уцелеть, – уже покидали поле боя, медленно уползали в лагерь, надеясь обрести безопасность. Многие хромали, других тащили на носилках. Тысячи их товарищей остались лежать на поле мертвыми. Сегодня больше схваток не будет.

Я оставил Ганника и поехал к центру нашего боевого построения, где стояли фракийцы Акмона. Мне пришлось осторожно направлять Рема, объезжая кучи мертвых римлян и фракийцев; их тела перемешались и сплелись в мрачных объятиях смерти. Большая часть фракийцев, что еще были живы, либо лежали, распростершись на земле, либо сидели, опершись на щиты. Они едва удостаивали нас взгляда, когда мы проезжали мимо. Акмона я обнаружил лежащим на земле в окружении его командиров, среди которых был и Домит. Лицо Акмона было совершенно белым, глаза закрыты. Он присоединился к Спартаку. Я опустился на колени рядом с мертвым телом и горестно склонил голову.

– Тебе бы лучше уводить своих людей в лагерь, – сказал я Домиту. – Теперь ты командуешь фракийцами.

– Уведу, господин, когда они хоть немного передохнут.

Он скверно выглядел, у него был такой оцепенелый вид, словно он до смерти испугался, заглянув в ад. Оглянувшись еще раз вокруг, я решил, что именно так и случилось. Какие все-таки странные игры иной раз затевает судьба! Передо мной сидел римлянин, который возглавлял воинов-фракийцев, собранных Спартаком, и я был крайне рад этому, потому что он храбрый и верный командир. Мы проехали на правый фланг, где дрались Афраний и его испанцы. Их осталась всего горсточка, тогда как перед ними земля, насколько хватало глаз, была завалена мертвыми римлянами. Сам Афраний одиноко стоял среди погибших, далеко впереди своих оставшихся в живых воинов. Он горько усмехнулся, завидев меня:

– Где ты был, парфянин? – закричал он. – Где ты был?

Было бесполезно пытаться с ним говорить. Он явно все еще пребывал в боевом настроении и жаждал крови. Мы проехали мимо оставшихся его воинов и направились обратно в наш лагерь. Но его слова продолжали звучать у меня в ушах:

– Где ты был, парфянин?

Мы остались живы, но войско Спартака перестало существовать.

Глава 8

В тот вечер мы сложили огромный погребальный костер на холме недалеко от входных ворот лагеря и кремировали на нем тела Спартака и Клавдии, положив их рядом друг с другом, чтобы они оставались вместе и в смерти, как были при жизни. Диана стояла рядом с Галлией, держа младенца, пока пламя поглощало тела его родителей, охваченых огромным огненным шаром, яростно трещавшим и шипевшим. Мы стояли в молчании, тысячи воинов, и смотрели, как наш господин и командир со своей женой уходят из этого мира, чтобы занять место на небесах. Я вознес молитву Шамашу в надежде, что он будет добрее к ним в следующей жизни, чем римляне в этой. Я оглянулся и посмотрел на людей, что стояли, освещенные красновато-желтым пламенем, на множество лиц разных рас и народов – фракийцев, испанцев, даков, галлов, германцев, евреев, иллирийцев, греков, парфян – всех их бывший гладиатор сковал воедино и создал из них войско. Он был никем и ничем, но заслужил уважение, любовь и преданность тысяч. Да и что такое высокие посты, титулы и владения? Я был принцем в силу своего рождения, меня именовали «высочеством» те, кто по капризу судьбы таковым не был и делал это не по собственному выбору, но потому что должен был. Я жил во дворцах и имел всегда все самое лучшее лишь потому, что был тем, кем я был. Я гордился тем, что я принц Хатры, но еще большую гордость испытывал оттого, что сражался бок о бок со Спартаком, и эта гордость сияла ярким светом, таким же ярким, как пламя, горевшее сейчас передо мной, когда я думал, что, кроме всего прочего, был его другом. Поэтому я исполню волю его и Клавдии и увезу их сына в Парфию. Но как же быть с остатками нашего войска, что теперь будут делать те, кто последние годы сражался вместе со Спартаком? Ответ на этот вопрос пришел в последующие дни.

Я стоял и смотрел, как угасает костер, пока на утренней заре он не превратился в огромную гору дымящегося черного пепла, а тела Спартака и Клавдии оказались выхвачены из пламени невидимыми фантомами, которые унесли их на небеса. Вернее, мне хотелось так думать. Лагерь был заполнен воинами, что так яростно сражались вчера, умирающими, израненными и теми, кто, как и я, весь день дрался в передних рядах, но не получил ни царапины, и теми, кто вообще никак не пострадал в бою телесно, но пережил и был свидетелем такого, от чего недолго сойти с ума. Все утро над лагерем разносились стоны и крики, пока врачи отпиливали раздробленные конечности и прощупывали раны, отыскивая фрагменты наконечников стрел и осколки железа и стали.

Я разослал конные патрули по всем окрестностям, чтобы заранее знать, если римляне соберутся на нас напасть, но разведчики вернулись и доложили, что противник заперся в двух своих лагерях и не выказывает никаких признаков и намерений оттуда выходить. Я не удивился. Тысячи римлян уже лежали и разлагались на поле битвы, и еще многие наверняка были ранены. Они, по всей вероятности, находились даже в худшем состоянии, чем мы.

– Так и есть, – заявил Афраний. – И теперь самое время ударить и покончить с ними!

Годарз засмеялся. Я собрал военный совет, чтобы определить, какие действия нам следует теперь предпринять, когда Спартака уже с нами нет. К моему удивлению, оказалось, что Ганник остался жив, но был слаб и бледен, и я опасался, что лишь вопрос времени, когда он скончается от своих ранений. У него были перевязаны весь живот и грудь, но на повязках все равно выступала кровь. На совет Ганника принесли двое его воинов, усадив в кресло и завернув в плащ, чтоб ему было тепло, поскольку утро выдалось прохладное. Нергал присутствовал, так же как и Гафарн.

– Мы идем домой, Пакор, – тяжело дыша, сказал Ганник.

– Ты говоришь за всех германцев? – спросил Афраний.

– Да, за всех тех, кто остался в живых. Мы пойдем на север, к Альпам. Мы хотим еще разок поглядеть на огромные леса Германии, прежде чем мы умрем.

– А ты, Афраний, что ты будешь делать? – спросил я.

Он с презрением посмотрел на меня.

– Я поговорил с людьми в этом лагере, с теми, кто не желает уходить, когда победа почти у нас в руках. Мы атакуем римлян и уничтожим их!

– Тебя что, какой-то римлянин молотком вчера по голове стукнул и вышиб из нее все остатки здравого смысла? – недоверчиво осведомился Годарз. – Они сидят по своим лагерям и дожидаются подхода еще тридцати тысяч, и как только дождутся, то пойдут вверх по долине и вырежут всех, у кого хватит глупости здесь оставаться.

– То, что говорит Годарз, – истинная правда, – сказал Нергал. – Я дрался с ними на Аппиевой дороге, я знаю, кто они такие. Вам против этих легионеров не устоять.

Но Афраний пребывал в мире собственных дурацких грез, и наши слова ни в чем его не убедили. Наоборот, он лишь еще презрительнее отнесся к нашим возражениям.

– Я сам поведу войско на римлян, – заявил он. – А когда мы их разгромим, я исполню мечту Спартака и пойду на Рим!

– Спартак мечтал о том, чтобы мы стали свободны, а не валялись мертвыми на поле боя, – заметил Ганник.

– Войско больше не в силах сражаться, боевой дух иссяк, – добавил Годарз.

– Хочешь стать императором, Афраний? – спросил я.

Он ничего мне не ответил, только презрительно фыркнул, потом встал и вышел из палатки. Больше я его никогда не видел.

В течение нескольких следующих дней в главном лагере и в лагере моей конницы за рекой кипела работа. Все наши отряды готовились к выступлению и дальнейшему походу.

Я провел последний парад своей конницы. От нее осталось всего семь сотен всадников, такие потери мы понесли в битвах при Брундизии и Регии, на Аппиевой дороге и здесь, на реке Силарус. Сотни сократились до тени своих бывших размеров, но воины по-прежнему гордо восседали в седлах, даже потрепанная банда разведчиков Бирда, а Варджан все так же гордо поднимал мое знамя, когда я обратился ко всем собравшимся воинам.

– Друзья, сегодня мы уходим из этой долины и расстаемся, потому что каждый пойдет своей дорогой. Кто-то из вас решил идти со мною в Парфию, другие решили идти на юг, в Бруттий, а есть и такие, кто пойдет на север, к Альпам и дальше.