Дэвид Бейкер - Обольщение Евы Фольк Страница 55

— Доктор, прошу вас, — Ева встала. — Могу я увидеть моего сына?

Шредер передал заявление Вольфа гестаповцу.

— Уважаемая фрау Кайзер, — спокойно сказал он, — в августе этого года Министерство внутренних дел потребовало, чтобы акушерки и врачи заполняли надлежащие формы на всех дефектных детей, рожденных с 1936-го.

— И что? — спросила Ева, настороженная таким вступлением.

Сняв очки, Шредер начал протирать их носовым платком.

— Фрау Кайзер, поймите: мы вам не враги, — надев очки, он разлил по красивым фарфоровым чашкам кофе. — Я бы сказал: совсем наоборот. — Взяв со стола колокольчик, Шредер позвонил, и в кабинет вошла дежурная медсестра. — Будьте добры, принесите ребенка фрау Кайзер. В карточке он записан как Пауль Бауэр.

От радости Ева едва не лишилась чувств. Отец обнял ее за плечи.

— Ох, папа, — прошептала Ева. — Я уже подумала, что Германа увезли.

— Итак, фрау Кайзер, как я уже сказал: мы вам не враги, — продолжил Шредер, нарезая посыпанный сахарной глазурью слоеный торт. — Прошу вас, угощайтесь. — Он раздал всем по тарелке и серебряной вилке. — Для нас — честь послужить такому храброму солдату, как ваш муж, и такому верному члену партии, как вы. И с не меньшей радостью мы готовы помочь господину пастору и фрау Фольк, которая, насколько мне известно, вхожа в высокопоставленные круги и принимает активное участие в работе Национал-социалистической лиги женщин.

— Да, господин доктор, — с гордостью сказала Герда. — И еще я служу Фюреру в организации «Труд немецких женщин» и нескольких протестантских организациях, работающих с женщинами.

Герда сложила руки так, как будто ожидала от Шредера шквал комплиментов, но ей пришлось довольствоваться лишь вежливой улыбкой.

— Конечно. Какая удивительная семья! Настоящая немецкая семья! — сказал с улыбкой Шредер, опершись руками о стол. — Поверьте, мы все желаем ребенку самого лучшего. — Он прикурил сигарету. — Ефрейтор Кайзер, я уверен, что на полях сражения вы повидали немало ужасов, но вряд ли вы представляете, сколько страданий в этой больнице. — Шредер сделал затяжку, глядя перед собой в одну точку. Отхлебнув кофе, он отковырнул вилкой кусок торта. — Медсестры говорят, что вашему сыну здесь хорошо. О нем надлежащим образом заботятся. Не каждому так везет. — Шредер повернулся к пастору. — Я рад, что вы приехали. — Он наколол на вилку очередной кусок торта. — Вы можете объяснить, почему церковь до сих пор позволяет людям науки делать из себя богов? — Боюсь, я вас не понимаю, господин доктор, — сказал озадаченный Пауль.

— Хорошо, я поясню. Знаете, я мог бы показать вам ужасных, изуродованных, исстрадавшихся обитателей этой больницы. Они обречены на многие годы мучений, потому что мы, медики, изобрели средства для продления их жизни. Но это же противоестественно! Видели бы вы их глаза, господин пастор. Измученные, не имеющие надежды освободиться от своих исковерканных оболочек. А мы, маленькие боги, стоим на пути природы. — Шредер взял очередной кусок торта. — Прискорбно, не так ли?

«К чему он клонит?» — с тревогой подумала Ева.

— Я слышал немало разговоров о том, что некоторых не стоит оставлять в живых, но здесь — совсем другой случай. Совсем другой, — Шредер наклонился над столом. — Эти люди — человеческие существа, обладающие душой. Я думаю, этих несчастных стоит оставлять в живых хотя бы из милости.

— Ну, до меня доходили слухи о фанатиках… — начал Пауль, но, увидев, что агент Гестапо достал из кармана блокнот, осекся. — Впрочем, зачем говорить о слухах. Они обычно лгут.

— И о чем же конкретно лгут эти слухи? — спросил со швабским акцентом гестаповец, пристально глядя на Пауля.

— Да ерунда. Не стоит даже и говорить, — быстро ответил последний. Его лоб начал покрываться испариной. — Позвольте, господин доктор, я прямо отвечу на ваш вопрос. Я бы сказал… Хм… Я рад тому, что, невзирая на все достижения науки, мы можем полагаться на всевышнего Бога.

«Неужели?» — разочарованно подумала Ева. Это был вообще не ответ, а попытка увильнуть. К сожалению, ее отец оказался совершенно неготовым к такого рода дискуссиям. Но кто раньше задавал ему подобные вопросы? Ева сочувственно положила руку на ладонь отца.

В этот момент в кабинет с ребенком на руках вошла медсестра. Ева, вскочив с места, подбежала к ней, чтобы взять сына.

— О, мой дорогой Герман! — Она отвела с его лица угол одеяльца. — Что с ним? — Обеспокоенная Ева, сев на стул, показала сына отцу, матери и Вольфу. За последнюю неделю Герман заметно похудел, а его кожа приобрела нездоровый желтоватый оттенок.

— Фрау Кайзер, я же предупреждала, что вам не следует питать больших надежд, — холодно сказала медсестра. — Скажите спасибо, что ваш. муж привез ребенка именно к нам, иначе он бы уже давно умер.

— Но что с ним?

Шредер, который в этот момент о чем-то тихо переговаривался с гестаповцем, повернулся к Еве.

— Видите ли, печальная правда заключается в том, что у вашего Германа серьезное заболевание.

— О нет! — воскликнула Ева. — Боже, нет! — На щечки ребенка упали ее слезы. — Он же прожил больше года. Мне говорили, что самый опасный период — позади.

— Бывает и так, но сейчас Герман — в очень тяжелом состоянии.

— Тогда я сегодня же заберу его домой. Доктор Кребель присмотрит за ним, — решительно заявила Ева, крепко прижимая к себе Германа.

Шредер поднял вверх руку.

— Во-первых, я рад сообщить вам, что мы внесли коррективы в свои журналы, и теперь этот ребенок официально значится под именем Герман Фольк Кайзер.

Вольф выслушал эту новость безучастно. Если бы Андреас и Бибер не нашли этого маленького уродца, то он с удовольствием забыл бы о его существовании.

— Спасибо, господин доктор, — сказал Вольф, натянуто улыбнувшись. Он обнял Еву. — Мы очень признательны за ваше понимание.

Ева, сделав глубокий вдох, кивнула.

— Да, простите. Конечно, мы благодарны вам за все, что вы сделали.

Шредер внимательно посмотрел на Вольфа.

— Ефрейтор, надеюсь, вы понимаете, что ваше заявление — достаточное основание для того, чтобы выдвинуть против вас обвинение.

Вольф едва не выронил свою тарелку с тортом. Ему такое и в голову не приходило. В комнате воцарилась гробовая тишина. Шредер побарабанил кончиками пальцев по столу.

— Оберштурмфюрер Шнитцлер рассказал мне, что до войны вы были одним из руководителей «Гитлерюгенд», а недавно вас представили к награде за выдающийся героизм.

— Так точно, господин доктор, — сказал Вольф, инстинктивно потянувшись рукой к своей медали.

— Я сказал ему, что готов не давать ход этому делу, но окончательное решение — за ним.

Глаза всех устремились на гестаповца, который, взяв со стола какую-то коричневую папку, остановился между Шредером и ошарашенным семейством. Он сурово посмотрел на Вольфа.

— Как вы знаете, по закону ваш врач должен был надлежащим образом заполнить форму о рождении этого ребенка Наше управление связалось с архивом, чтобы выяснить, есть ли у них дело на Пауля Бауэра или Германа Кайзера. Ни одного ребенка с такими именами зарегистрировано не было.

— И что? — Ева подалась вперед.

— А то, что, допросив доктора Кребеля, мы пришли к выводу, что он просто не подал необходимые документы.

Беспокоясь за своего друга, Пауль попытался встать на его защиту.

— Я уверен, что это получилось совершенно непреднамеренно. Всех молодых врачей в нашей долине призвали в Вермахт, и Кребелю приходится обслуживать сразу три деревни. Вполне объяснимо, что при таком объеме бумажной работы, он мог забыть составить документы на Германа. Я допускаю, что он даже и не знал о законе, о котором вы говорите.

Шнитцлер фыркнул.

— Он знал достаточно для того, чтобы подать документы на ребенка, родившегося слепым и глухим в Виннингене через два дня после Германа.

Пауль не нашелся, что ответить. Агент повернулся к Вольфу с Евой.

— Таким образом, ваш врач виновен в преднамеренном отказе выполнить распоряжение Рейха, что наталкивает на мысль о вашем сговоре с ним.

— Сговоре? Что за нелепость! — Ева повернулась к отцу. — Не знаю даже, что и сказать.

Шнитцлер посмотрел на доктора Шредера.

— Я оказался в затруднительном положении. Мы имеем дело с семьей, которая, как я понимаю, предана Фюреру. — Он повернулся к Паулю. — Вы же преданы Фюреру?

Пауль почувствовал, как силы покидают его. Он молча кивнул.

— А вы уверены? — настаивал Шнитцлер.

— Конечно. Я принял присягу, — это было сказано таким тоном, как будто Пауль не защищался, а исповедовался в грехе.

Шнитцлер достал еще один блокнот.

— По словам одного из ваших прихожан, во время проповеди вы жаловались на «обожествление Фюрера». Вы признаёте это?

Пауль не был удивлен услышанным. Донос со стороны прихожанина? В этом не было ничего удивительного. Раскольникам в общине всегда доставляло удовольствие, когда пастор оказывался в затруднительном положении. Если им нравилось видеть его смущение, даже когда он опаздывал на собрание, то что уж говорить о проблемах с Гестапо.