Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит Страница 58

Они встали лагерем близ Пассау, и тут Виндиша поджидала удача, наибольшая удача за все время пути, конечно, маленькая удача по сравнению с той, какую принесло бы сражение, но все же: батарея получила подкрепление, под его командование по приказу генерала Лаудона был передан эскадрон вооруженных карабинами чешских кирасиров в огромных касках, прибыло еще двести человек, и с ними – несколько пушек и гаубиц, а точнее – четыре семифунтовые и две десятифунтовые гаубицы, тяжелые зверюги, и Виндиш очень обрадовался, в последний раз он видел эти штуки в Винер-Нойштадте, в Крайне из них стрелять было негде. Сейчас он, во всяком случае, был во главе вполне приличного войска, теперь, наконец, ощущалось, что действительно что-то будет, говорили, что императорская армия на марше, но направляется она не в Силезию, а – как хитро задумано! – прямо в Саксонию, откуда будет нанесен удар Фридриху прямо по голове, прямо в сердце его небольшой и дерзкой Пруссии. Каждое утро Виндиш просыпался с надеждой в сердце, с головой, несколько тяжелой от предыдущей ночи, когда one другими офицерами строил догадки, куда они нанесут удар, каждое утро здесь, в Пассау, при слиянии рек, он ждал приказа. Но каждое утро разочарованно смотрел на могучие стены епископата Пассау, на гладь тихо текущей реки и, так как приказа не было, садился на берегу в траву, и от огорчения тяжелая голова его склонялась на грудь, взгляд падал на живот, где уже начали отрываться пуговицы и на новом белом жилете.

Наконец пришел приказ о передвижении, но не в Силезию, не в Чехию или Саксонию, а прямо в Пруссию, ему с его воинской частью предписывалось направиться в Ландсхут, там произошли какие-то волнения, какие-то крестьянские неурядицы или что-то в этом роде, местные власти призывали войска на помощь, чтобы восстановить порядок. Это было не то сражение, о котором мечтал капитан Виндиш, но он все равно тут же отдал распоряжения, и до полудня они уже были готовы к походу, конница и легкие пушки пойдут вперед, гаубицы потихоньку двинутся за ними следом, для усмирения эти крестьянских болванов гаубиц ему не потребуется.

24

Война – заразная штука, и если она начнется, то распространяется быстрее холеры, хотя чаще всего и вместе с холерой – разбегается вширь, как полевые мыши по полям весной. Будто уже недостаточно было повсюду войн, кирасирских эскадронов, скачущих туда и сюда, гренадерских батальонов, форсирующих реки и тонущих в болотах, артиллерийских батарей, осаждающих города и ведущих перестрелки друг с другом, будто не было всего этого уже предостаточно, так нет, в столкновения втягиваются еще и праведные миролюбивые люди – конечно, именно потому, что война – штука заразная. Вместо того чтобы чувствовать себя счастливыми, поскольку до сих пор ничто из этого их не коснулось и война пока по счастливой случайности обходила их стороной, кельморайнские странники и ландсхутские горожане, которые могли бы посоревноваться в миролюбии, вдруг столкнулись друг с другом. И, что особенно странно, беспорядки, три дня сотрясавшие Ландсхут, были вызваны самыми рассудительными и мудрыми людьми. Волнения, сопровождавшиеся разного рода насилиями, возникли не из-за каких-то пьяных дебоширов или, как это часто бывает в таких обстоятельствах, не из-за пива и женщин, а из-за совершенно незначительного случая, из-за некоего утверждения, в истинность которого ландсхутские горожане не поверили; можно сказать, из-за маленькой самонадеянной лжи. Да и в самом деле: из-за чего же случались еще худшие стычки, из-за чего вспыхивали большие войны – разве именно здесь, в этих местах еще недавно целых тридцать лет не воевали из-за понятий истины и заблуждений, из-за причастия под двумя образами?[101]

Дело дошло до беспорядков, когда было очевидно, что торжественный прием вызвал прилив воодушевления как у паломников, убедившихся, насколько в этих краях уважают их благочестие, так и у ландсхутских горожан, которые вопреки нужде и голоду, грозившему их краю в этом году, вопреки войне, которая унесла с собой все, что можно было унести, устроили набожным людям из далекой страны такой роскошный богатый прием: в ратуше – для руководства странников, в пивном зале – для народа, с фасолью и салом на столах, с полными бочонками пива, с палатками на улицах, с танцами и музыкой, с прочувствованными речами и торжественной мессой в церкви святого Мартина. Все началось поздней ночью, или, точнее, – ранним утром, в трактире «При Святой Крови» близ церкви Святой Крови, в час, о котором говорят «ни свет ни заря», и продолжалось до полного рассвета, причем не только в трактире и вокруг него, но и на улицах и площадях, с тяжелыми последствиями как для города, так и для братства паломников. Днем все это несколько приутихло, так как начались переговоры о перемирии, но следующей ночью человеческий гнев и злоба разбушевались еще пуще.

Посланник из Рима, который вел расследование вместе с викарием люблянского епископата, представителем епископа из Пассау и высокими чиновниками как венской, так и мюнхенской придворной канцелярии, не мог не удивляться, что столь пустяковая причина породила такие последствия, что, как он записал, из искры самомнения и гнева возник большой пожар, который едва удалось потушить. Для душевного состояния порядочных и верующих людей в Крайне, Штирии, Каринтии и Горице ландсхутские беспорядки будут иметь страшные, многолетние, вековые последствия, и об этом нужно сразу же сказать: после окончания расследования кельморайнские паломничества запретят навсегда, ландсхутские события, как говорится, переполнили чашу, и потекло через край. Это литературное и в городе больших пивоварен понятное сравнение употребит в городской хронике местный scriba communitatis,[102] когда будет описывать бесчинства, вызванные, по его мнению, венгерскими странниками. Ведь город, напишет он, их хорошо принял, в эти лихие времена благочестие было высоко ценимым достоинством, для паломников на городские средства было закуплено немало хлеба, сала, фасоли и пива, всего этого оказалось даже в избытке, от такого обжорства и пьянства некоторые испражнялись уже за любым углом, и подобные сценки выглядели не слишком красиво, очень мало общего они имели с торжеством и молитвами первой половины того же дня, теперь пения, криков и шума было уже предостаточно, даже из окон городской ратуши слышались громкие тосты.

Но все сообщения будут едины в том, что началась ссора в трактире «При Святой Крови», который после этих событий мог бы называться «При святом гневе», а вызвал ее странный апостол сомнительной репутации, некий Тобия, о котором даже странники не смогут следователям точно сказать, как его фамилия и сколько ему лет. Часть вины, без сомнения, лежит также на судье города Ландсхута, глубоко уважаемом и справедливом господине Франце Оберхольцере, особенно потому, что именно ему следовало быть достаточно разумным, если другие таковыми не были. Посмотрим, как все это происходило.

Итак, мудрые и рассудительные люди, жители Ландсхута, и среди них самые уважаемые – городской судья Оберхольцер и пивовар Витман, который еще долгие годы будет сожалеть о том, что оказался тогда в трактире, а не в собственной пивной, несколько люблянских горожан – помещик Дольничар из Сентянжа, священник Янез Демшар и папаша из Птуя – попивая из кружек пиво, обменивались воззрениями на управление городами и торговлю, на турок и разные болезни, а также излагали свои взгляды на мир и на жизнь. Любопытно, что в этой уважаемой компании не было предводителя паломников, никто не мог сказать, где его в последний раз видели, потом станет известно, где он ходил или лежал в то время, когда дело дошло до роковых ландсхутских событий. Если бы он был тогда на своем месте, в компании городского судьи Франца Оберхольцера, наверняка ничего подобного не могло бы случиться. Но, несмотря на его отсутствие, все сначала гало хорошо, собеседники прекрасно понимали друг друга, пока паломники не сообщили горожанам, что среди них находится папаша из Птуя и что ему 150 лет, а то и больше, и именно этот человек преклонного возраста с седой бородой и посохом сидит сейчас здесь, прилежно попивая пиво, поставленное Витманом. Жители Ландсхута покачивали головами и свое недоверие предпочитали заглушать пивом, чтобы из-за таких невероятных сведений не бросить тень на свое широко известное гостеприимство по отношению к венгерским странникам. Городской судья вежливо спросил, откуда этот господин родом. Из Птуя, – сказал папаша Тобия, – поэтому его и называют: отец из Птуя.

– А какие люди там живут? – захотел узнать один из горожан.

– Как какие? Порядочные, – закричал Тобия, – католики, хорошо воспитанные! – И, получив возможность говорить, продолжал: – Нас хорошо воспитывали, когда я был маленький, мой отец, родом тоже из Птуя, однажды сказал, что какой-то злодей изнасиловал семидесятилетнюю женщину. И чтобы я никогда ничего подобного не сделал, повел меня туда, где его казнили, чтобы мне навсегда врезалось в память, что бывает с таким преступником. С того человека, все тело которого было покрыто волосами, живьем сдирали клещами кожу. Я своими глазами видел раскаленное железо, волосы на его теле и густой дым, поднимавшийся над живой плотью, когда к нему прикасались раскаленные клещи. Палачу Миклавжу, прибывшему из Граца, досталась трудная работа. Осужденный был человеком крепким и сильным, это был здоровый, косматый детина. Поэтому палач отрубил ему руки и отрезал ту небольшую часть тела, которой он совершил преступление. Он сильно истекал кровью, прежде чем его отвели на место его смерти. Он не мог стоять и все время падал. Наконец ему отрубили голову, одну ногу продели сквозь тело, и труп бросили в яму. Отец все время держал меня за руку и повторял: – Молодежи полезно учиться на таких примерах.