Аманда Проуз - История матери Страница 6

Когда она смотрела на Мэттью сверху вниз, ее сердце трепетало, а грудь переполняла радость. В шортах и вьетнамках он ходил от угла к углу, поправляя самодельный лежак, стараясь сделать его поаккуратнее и поудобнее. Джессика, водрузив на нос солнцезащитные очки, наблюдала за ним. Он был красив, солнце освещало его сзади, и он стоял в окружении золотистого тумана. В этот самый момент она поняла, что все ее счастье находится у него в руках. Оно казалось таким хрупким, что могло бы рассыпаться от одного неловкого жеста. Одной мысли о том, что ему наскучит любить ее той любовью, которая сейчас исходила от него, было довольно для того, чтобы она загрустила. Его любовь стала для нее чем-то вроде зависимости, наркотика. Он намного лучше ее. Он умнее, шикарнее, привлекательнее. Просто лучше. И в эту секунду она осознала, как она уязвима, осознала, что она может потерять обретенное счастье только оттого, что он переменится к ней. Эта мысль привела ее в ужас. Она вспомнила, как привела Мэттью в паб для первого знакомства с Полли, и поспешно убежала в туалет, чтобы узнать, какого она о нем мнения. Наклонившись над раковиной, Полли сказала: «Черт возьми, Джесс! Он болеет за «Манчестер Юнайтед». Джессика знала, что та имеет в виду: он был из другого мира, что относилось не только к его внешности. Это говорило о многом.

– Ну вот, все готово, мадам, – поклонился Мэттью. – Ваше импровизированное ложе ожидает вас!

Джессика хмыкнула, ставя рядом с одеялом корзину, где лежал их завтрак и свежеиспеченный хлеб, ломтики ветчины «Серрано» и надежно закрученная баночка с оливками. Она скинула сандалии, сняла широкополую шляпу и побрела к морю, позволяя плещущимся пенистым волнам омывать ее стопы.

– Ой, вода довольно холодная! – Она отступила назад.

– Ерунда! – усмехнулся он. – Просто тебе нужно набраться храбрости.

– Скорее, мне нужно согреться, а не набраться храбрости, – сказала она ему, глядя через плечо.

– Правда? – спросил он, снимая солнечные очки и бросая их рядом с корзиной.

Джессика стонала от предвкушения, пока он на всех парах преодолевал расстояние между ними, наклонив голову, словно разъяренный бык. Не оставив ей времени для возражений, он схватил ее за талию и толкнул в воду, увлекая за собой. Соленая вода вздыбилась, засосав их обоих еще до того, как он перестал чувствовать дно под ногами, и поглотила, унося вместе с ним его пронзительно визжащую новобрачную. Они мгновенно вынырнули на поверхность, Мэттью смеялся, а Джессика что-то бессвязно лопотала от потрясения. Подняв кулак, она хотела ударить его, но он, поймав ее руку, притянул к себе и держал на руках, как ребенка, до тех пор, пока она не успокоилась в его объятьях, положив голову на его плечо и свесив ноги с его руки. Он кружил ее по воде, и волны мягко бились о них, отчего на коже оставалась соль, а волосы прилипали к лицу.

– Смотри, совсем не холодно, стоит только войти. – Он улыбнулся.

Она кивнула. Он был прав.

– Никогда не покидай меня, Мэтт.

– Я никогда не покину тебя. – Он поцеловал ее в нос. – Ляг на спину. Я поддержу тебя.

Мэттью убрал руки с ее стройной спины, и Джессика, соскользнув, легла на воду, раскинув руки и опустив голову в воду. Она лежала очень спокойно, а легкие волны плескались у ее ушей. Покоясь на нежных руках Мэттью, Джессика направила взгляд вверх, к горам.

– Мне кажется, что я лечу, – вздохнула она, когда он осторожно поднял ее на поверхность.

– Лети выше, золотая птица, я поймаю тебя.

Слегка выгнув спину, Джессика опустилась ниже в воду, наслаждаясь чувством невесомости. Ее переполняло ощущение покоя. Ей хотелось, чтобы они вечно стояли так, как сейчас.

14 марта 2012 г.

Иногда я ощущаю себя так, будто нахожусь внутри маленького ящика. Где бы я ни была, мне кажется, что я задыхаюсь, замкнутое пространство давит на меня, особенно когда на улице ярко светит солнце. Если бы я могла содрать с себя кожу, я сделала бы это. Здесь нет ни одного уголка, где я могла бы спрятаться, и ни одного уголка, где я могла бы стать самой собой, чтобы подумать хотя бы какое-то время.

В столовой воняет неприятным запахом изо рта, протухшей едой и вареными овощами. Это напоминает мне школьную столовую, и я почти уверена, что привыкну к этому запаху, но пока не привыкла. Сегодня мне дали порцию отварной солонины с парой вялых салатных листьев, прилипших к теплой тарелке. Я уставилась на тарелку, и женщина в сетке для волос, подавшая мне ее, сказала: «В чем дело, Рапунцель, ты хотела получить что-нибудь другое, чего нет в меню?» Если бы я только могла!

Все здесь сидят на своих, закрепленных за ними местах, на привинченных к полу скамейках, стоящих по обе стороны обеденных столов, закрепленных с обоих концов, одни собираются группками и жмутся друг к другу, шепчутся, другие смеются и болтают. Я, как обычно, сидела в одиночестве за пустым столом, но одна женщина, унизив собственное достоинство, села на скамейку напротив меня и следила за каждым моим движением. Она была ужасно худа и барабанила по столу испачканными чем-то желтым пальцами, ее длинные ногти неприятно щелкали о столешницу. На ней была надета уродливая серая майка, на которой виднелась осыпавшаяся печатная надпись «Нагасаки». Ее похожие на палки руки свисали из пройм, словно спагетти. «Табачок есть?» Она ухмыльнулась, глядя на меня, и я смогла увидеть маленькие черные пеньки вместо зубов, когда она смахнула с лица длинную челку. Я только покачала головой и постаралась не замечать ее. Не потому, что подобного не случалось раньше. А потому, что иногда я могу сохранять жесткую скорлупу, сковавшую мое сердце, а иногда не могу. Сегодня я не смогла, и я напугана. Печальна и напугана.

В детстве мне было все равно, насколько бессмысленно я проводила время или насколько насыщенной казалась мне моя жизнь, я всегда думала, что мама с папой все решат за меня, потому что они так и делали! Когда я переступала порог нашего домика на Хиллкрест-роуд, Ромфорд[2] казался словно окутанным теплым и безопасным коконом. Я не помню, чтобы когда-нибудь чего-то боялась, в нашем доме всегда было тепло и уютно. Папа чистил для меня клементины, удаляя всю белую сердцевину, которую я терпеть не могла, и при этом пел: «О, моя дорогая…», и неважно было, когда и где я захочу спать, он накидывал мне на ноги одеяло и задергивал шторы.

Но однажды я шла за полицейским по тропинке и вошла вслед за ним в коридор, в тот день я лежала в кровати и слушала, как вопит и бранится мама, а папа удерживает ее, в тот день у меня так часто забилось сердце, что мне показалось, что я тоже могу умереть, я поняла, что мама и папа подвели меня. Больше не было безопасного кокона. Они не смогли уберечь нас, и я знала, что все оттого, что они позволили Дэнни умереть. И я потеряла веру в них.

Я думала о том, что они, возможно, были наказаны. Может быть, они сделали что-нибудь не так, и поэтому у них отняли Дэнни. Может быть, это была та невидимая сила, суммирующая добро и зло и приводящая все в равновесие. Вот так иногда происходит в мире, он жесток, жить в нем тяжело и трудно.

3

В Лондоне было сумрачно и, несмотря на то что стоял сентябрь, когда на заре зима нетерпеливо скребется в дом и задувает своим холодным дыханием солнечные дни, мы все еще продолжаем надеяться на теплую погоду.

Мэттью чувствовал, как его охватывает гордость всякий раз, когда он вставляет ключ в замочную скважину окрашенной в салатовый цвет входной двери своей сложенной из красного кирпича террасы эдвардианской эпохи на Мертон-авеню, отходящей от главной дороги в Чизике[3]. Ощущение от того, что у него имеется ключ от своего собственного дома, – его первого дома – было сродни тому, которое испытываешь, заключив крупную сделку. Это с лихвой искупало беспокойное бурчание в животе, одолевавшее его в три часа ночи, когда он, собираясь пописать, раздумывал о размере взятой ипотеки и внушительном депозитном вкладе, подаренном его родителями.

Энтони сделал состояние, скупая дома после реновации и строя новые, много новых. Он был твердо убежден, что домовладение было единственным способом обеспечить будущее его сына. Помня об этом, он вскоре после помолвки без всяких комментариев перевел на банковский счет Мэттью сумму, равную его годовой зарплате. Разумеется, родители настояли на том, что это будет подарок, но Мэттью считал его своего рода испытанием. Вернет ли он деньги? Сдюжит ли он?

Джессика влюбилась в этот дом сразу же, как только они приехали сюда, даже прежде, чем агент по недвижимости открыл входную дверь. Она погладила пальцами собачью розу, цеплявшуюся за решетку сбоку от входной двери и подвешенную на тяжелом крюке к притолоке. Войдя в дом, они ощутили ее пьянящий аромат.

– Только подумай, сколько народа прошло через эту дверь с тех пор, как был построен этот дом. – С сияющим лицом она повернулась в Мэттью. – Я могу представить себе женщин, которые, стоя здесь, махали рукой своим мужчинам, уходившим на войну, и держу пари, что они устраивали уличные гулянья в честь коронации королевы!