Сьюзен Ховач - Наследство Пенмаров Страница 6

– Я настолько же Касталлак, насколько и Пенмар!

– Правда? – произнесла мать. – Хотелось бы мне верить в это так же, как ты.

Секунду ничего не происходило.

Я по-прежнему смотрел на нее. На ней было пышное фиолетовое платье, застегнутое у ворота бриллиантовой брошью, и некоторое время я ничего не видел, кроме этой броши. Я до сих пор ее помню. Закрываю глаза и вижу эти бриллианты, один к одному, словно ряд острых, блестящих хищных зубов, сияющих в лучах яркого полуденного солнца.

– Я не собиралась рассказывать это тебе, потому что не была абсолютно уверена, но, как видишь, я написала Жилю… – Она опять говорила, говорила быстро, не глядя на меня, и ее голос казался чужим и далеким голосом незнакомки, повествующей о вещах, которых я не хотел понимать. – …Несчастлива, когда была молода, и не хотела замуж, я лишь хотела вести хозяйство моего отца, хотела остаться в Пенмаррике… Отец пришел в ужас, сказал, что, если я не выйду замуж в течение года, он вычеркнет меня из завещания… поэтому я вышла за первого, кто попросил моей руки. И как же мы с твоим отцом могли быть счастливы в подобных обстоятельствах? Как? Я не любила его, отказывалась вести себя, как подобает жене… в конце концов, он предложил мне покинуть его дом. Моему отцу пришлось принять меня, потому что мне больше некуда было идти. Стояло лето. Там был Жиль. Цвели рододендроны, жаль, что ты этого не видел, они были так красивы, это было такое красивое лето… Я хотела аннулировать брак с Лоренсом и выйти замуж за Жиля, но отец был против. Ему нравился Лоренс. Видишь ли, Пенмары по-прежнему считались выскочками, нуворишами, а Касталлаки из Гвика были такой старой и респектабельной семьей… Отец не мог одобрить мой новый брак: мы с Жилем состояли в родстве; к тому же насчет Жиля у моего отца были другие планы – наследница из Лонсестона. Даже в этом случае я бы отказалась повиноваться отцу, но Жиль… Неповиновение давалось ему с трудом. Когда все кончилось, я вернулась к Лоренсу в Гвик. Я хотела показать Жилю, что сумею отвернуться от человека, которого люблю, и жить с другим… Бог его знает, почему Лоренс меня принял. Думаю, он считал это своим долгом. Пять лет мы жили как муж с женой, пять беременностей: ты, Найджел, два выкидыша и… ты, конечно, не помнишь младенца, который умер вскоре после рождения. Потом наконец отец умер, и у меня появились средства, чтобы уехать в Лондон… Знаешь, после похорон отца я больше не видела Жиля. Шестнадцать лет… Он ни разу не приехал в Лондон, чтобы проследить за тем, как суды ведут его дела. Все делалось через поверенных. За исключением того раза на похоронах, когда он меня просто игнорировал, я не видела Жиля с тех пор, как уехала из Пенмаррика перед Рождеством шестьдесят восьмого года… За девять месяцев до твоего рождения.

Она умолкла. Прошло немало времени, прежде чем она произнесла более спокойным голосом:

– Поэтому, узнав, что Реймонд умер, и решив, что нужно написать Жилю, я неожиданно поняла, что если бы Жиль знал, если бы он припомнил… Видишь ли, я никому не говорила, потому что не была уверена. Но поскольку ты совсем не похож на Лоренса Касталлака…

Я поднялся.

– Но ведь ты в состоянии сообразить, Марк! Если Жиль подумает, что ты его сын, ему и в голову не придет сделать Харри своим наследником! Марк, я действовала в твоих интересах! Если ты когда-нибудь унаследуешь Пенмаррик…

– К черту Пенмаррик.

– Марк!

– И к черту тебя, – сказал я, тщательно выговаривая слова, и бросился бежать.

Я бежал через парк, мчался по ровным лужайкам, под деревьями, изнуренными летним зноем, мимо нянек с колясками и детей с обручами. Я бежал до тех пор, пока сердце не застучало у меня в груди, – и все-таки она не оставила меня в покое. Она догнала меня, и я, наконец остановившись, упал на оказавшуюся рядом скамейку в ожидании, что вот-вот разразится неминуемая ссора.

– Марк! – Она села рядом, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, но незамолкавшая. – Марк, пожалуйста! Выслушай меня! Я…

– Нет, – сказал я. – Нет. Теперь ты будешь слушать меня. Я достаточно тебя слушал. Я не поеду в Пенмаррик. Я не буду встречаться с Жилем Пенмаром. И я больше не хочу тебя видеть. Никогда в жизни.

Некоторое время мы пререкались. Она кричала, унижала, умоляла, уговаривала меня и даже плакала. И под конец пустила в ход аргумент, который заставил меня передумать.

– Марк, – произнесла она, проливая слезы отчаяния, – как же я смогу поселиться в Пенмаррике, если Жиль не сделает тебя своим наследником? Ты же знаешь, что моя заветнейшая мечта – провести там остаток своих дней! Если ты не хочешь там жить, не надо, но… пожалуйста, Марк, ради меня…

И тут я понял, что делать, с такой отчетливостью, словно это было написано на бумаге. Я ясно увидел, как отомщу. Когда она наконец остановилась, чтобы перевести дух, я произнес:

– Отлично, мама, я сделаю, как ты хочешь. Я сделаю это, вопреки своему желанию и здравому смыслу, но, если ты хочешь повидать Жиля, думаю, мне следует сопровождать тебя.

Она была вне себя от радости; слезы облегчения блестели у нее на глазах, но, если бы она догадывалась о моей мести, сомневаюсь, чтобы ее обрадовала столь трудно давшаяся гнусная победа.

Мне недоставало еще двух месяцев до двадцати одного года, когда я впервые перешагнул порог Пенмаррика. Он более не казался мне зачарованным замком, просто старым домом, перестроенным с псевдоготической топорностью моим дедушкой Марком Пенмаром. Холл был мрачен и грязен, слуги неряшливы, деревянные стенные панели подпорчены мышами. Нас провели в унылую гостиную, оклеенную темными обоями, с громоздкой мебелью и вытертым индийским ковром. Окна выходили на террасу, обращенную к морю, но терраса заросла сорняками, а уродливая пушка, давным-давно установленная на каменных плитах для украшения зубчатой стены, покрылась ржавчиной.

Дом напоминал заброшенную могилу и был безутешной эпитафией упадку.

– Он совсем не такой, каким я его запомнила, – сказала мать и крепко сжала губы. – Неужели у Жиля кончились деньги? Не может этого быть! Как же он мог довести это место до такого состояния? Жиль был такой веселый, такой утонченный! Думаю, он произведет на тебя впечатление, Марк. Он высокий, с чудесной улыбкой и великолепными манерами. Он красив.

Но люди меняются. Когда дверь наконец отворилась, я понял, почему Жиль Пенмар ни разу не съездил в Лондон, чтобы лично защищать свои интересы, и с такой суровостью похоронил себя в Пенмаррике. Медсестра вкатила кресло: в нем сидел инвалид – ссохшийся, сгорбленный, с изрезанным морщинами лицом и безжизненными глазами. Впервые в жизни я видел человека, столь близкого к смерти и все же на удивление живого.

Когда медсестра ушла, я ждал, что мать заговорит, но она не смогла. Повисло долгое молчание. Жиль смотрел на нее, не на меня. Вряд ли он даже заметил присутствие другого человека. Темными, усталыми глазами он смотрел только на нее и после долгой паузы медленно произнес:

– Как хорошо ты выглядишь, Мод. – Он словно был до известной степени удивлен ее очевидным здоровьем и непоблекшей красотой.

– Жиль, – вздохнула мать. Больше она ничего не сказала. Только смотрела на него, но вскоре я увидел, что взгляд ее переместился на потрепанную мебель, окутанную пеленой заброшенности.

– Я потерял интерес, – объяснил Жиль. – Я потерял интерес уже давно, когда начал болеть. Я продолжал бороться ради Реймонда, а теперь, когда он мертв, мне все безразлично.

– Да, – сказала моя мать. Казалось, она не могла говорить. Она повернулась, словно не в силах больше на него смотреть, и увидела меня, стоящего в тени. – Марк.

Я сделал шаг вперед. Человек в инвалидной коляске равнодушно взглянул на меня.

– Жиль, это Марк.

Он не произнес ни слова.

– Как поживаете, сэр? – деревянным голосом спросил я.

Он продолжал хранить молчание. Все его силы были сосредоточены во взгляде на меня, и хотя я приготовился услышать, что похож на Пенмаров, он этого не сказал.

– Я слышал, – в конце концов произнес он вежливо, но в голосе его звучал металл, – что вы талантливый историк. Позвольте мне поздравить вас с этим.

– Я… благодарю вас, сэр.

– Ваш отец достаточно известный историк, верно? Как он, должно быть, рад, что сын следует по его стопам, не правда ли, Мод?

Мать стала пунцовой. Я никогда раньше не видел ее смущения. А я-то всегда считал, что ее невозможно вывести из равновесия.

– Вашего отца я не видел много лет, – сказал мне Жиль, – но хорошо его помню. Он был одним из немногих честных джентльменов, которые переступали порог этого дома. Прекрасный человек. Мне было приятно узнать, что свои вкусы и интеллектуальные предпочтения вы унаследовали от него, а не от семьи вашей матери. Я бы не оставил мою собственность человеку, который унаследовал худшие черты Пенмаров.

У моей матери даже шея покрылась уродливыми красными пятнами. Я и не предполагал, что она может долго молчать.