Джордж Оруэлл - 1984. Скотный двор (сборник) Страница 61

Коров не доили целые сутки, и их разбухшие вымена готовы были разорваться.

Обмозговав это дело, свиньи велели принести ведра и сами взялись за коровьи сосцы. Для первого раза у них получилось совсем неплохо, даром что копытные, и вот уже пять ведер до краев пенились парным молоком, вызывая неподдельный интерес у окружающих.

– И куда его теперь? – спросил кто-то.

– Иногда Джонс добавлял его в нашу болтушку, – вспомнила одна несушка.

– Не волнуйтесь, товарищи! – Наполеон выступил вперед, заслоняя собой ведра. – С молоком мы разберемся. Главное сейчас – сено. Товарищ Цицерон вам все покажет, а там и я подойду. Вперед, товарищи! Дорога каждая минута!

Все дружно помчались на луг, а когда под вечер вернулись, молоко бесследно исчезло.

Глава третья

Много было пролито пота, но усилия животных не пропали даром: результаты сеноуборки превзошли все ожидания.

Сложности, надо сказать, встречались на каждом шагу. Орудия труда предназначены для человека, а так как животные не могут стоять на задних конечностях, то большинство орудий оказались для них, увы, недоступными. Но зато лошади знали луг как свои четыре копыта и в заготовке сена смыслили куда больше, чем Джонс и его люди. К тому же свиньи, проявляя чудеса изобретательности, находили выход из любых положений.

В работе как таковой свиньи участия не принимали – они осуществляли общее руководство. С учетом их теоретической подготовки вопрос о лидерстве решился сам собой. Работяга и Хрумка сами впрягались в сенокосилку или конные грабли (удила и вожжи, естественно, уже не требовались) и методично прочесывали поле, а рядом трусила свинья и подбадривала: «Веселей, товарищ! Поровней, товарищ!» Остальные животные, вплоть до самых слабосильных, собирали сено и складывали его в валки. Даже утки и куры, невзирая на палящий зной, сновали взад-вперед с соломинками в клюве. Одним словом, уборочная страда была закончена на два дня раньше обычного и практически без потерь. Глазастые птенцы подобрали все до последней травинки, а уж о том, чтобы кто-нибудь украл даже на один клевок, и говорить нечего.

Все лето ферма работала как часы. Впервые в жизни животные были по-настоящему счастливы. То, что раньше именовалось кормежкой, превратилось в источник острейшего наслаждения, ведь теперь пища всецело принадлежала им – сам производишь, сам потребляешь, не надо ждать милостей от прижимистого хозяина. После того как они избавились от всех этих захребетников, с едой стало гораздо лучше. Равно как и с отдыхом, которым они пока не умели распорядиться. Это не значит, что не было проблем. Например, когда подошел срок убирать пшеницу, им пришлось обмолачивать ее, как во время оно, – ногами, а мякину выдувать своим дыханием, и ничего, справились – свиньи поработали мозгами, Работяга мускулами. Вообще, что касается Работяги, то он вызывал всеобщее восхищение. Он и при Джонсе вкалывал, сейчас же трудился за троих. Порой казалось, что единственная опора фермы – его могучая спина. С утра до поздней ночи он тянул и толкал, всегда оказываясь в самой горячей точке. По его просьбе петух будил его на полчаса раньше, чтобы он мог принести дополнительную пользу до начала рабочего дня. На любую проблему или временное затруднение у него был один ответ: «Работать еще лучше!» Он сделал это своим личным девизом.

Каждый вносил свой вклад в общее дело. Птицы, например, подбирая по зернышку, дали прибавку в пять мешков пшеницы. Не было замечено ни одного несуна среди несушек, не слышно было жалоб, что кого-то обмерили или обвесили. Взаимные обиды, свары, грызня – все эти нездоровые явления отошли в прошлое. Никто не сачковал – во всяком случае открыто. Просто Молли не всегда удавалось проснуться вовремя, а после обеда, как нарочно, мелкие камешки забивались между подковой и копытом, что вынуждало ее уходить с поля раньше времени. А кошка – та вела себя просто загадочно. Выявилась странная закономерность: всякий раз, когда бросали трудовой клич, кошки не оказывалось на месте. Ее уже считали без вести пропавшей, но к обеду или к ужину она обязательно появлялась, причем так убедительно объясняла свое долгое отсутствие и так дружелюбно мурлыкала, что невозможно было усомниться в ее искренности. Кто совершенно не изменился после Восстания, так это Бенджамин, старый осел. И при той власти, и при этой он трудился с каким-то медленным упрямством, никогда не отлынивая от работы, но и не прося ничего сверх положенного. О Восстании и произошедших после него переменах он предпочитал не распространяться. На вопрос, не стал ли он счастливее после изгнания Джонса с фермы, следовало неизменное: «Ослы живут долго, вы еще не видели мертвого осла», – и всем оставалось только голову ломать над этим таинственным ответом.

Воскресенье было днем отдыха. Завтракали на час позже, а после завтрака происходила церемония, начинавшаяся с подъема флага. В подсобке, где лежала упряжь и разное старье, Цицерон обнаружил зеленую скатерку миссис Джонс и нарисовал на ней рога и копыта. По воскресеньям это полотнище развевалось на флагштоке в саду. Цицерон объяснил, что зеленый цвет символизирует луга и пастбища, а рога и копыта олицетворяют собой будущую Республику животных, которая утвердится на обломках человеческой цивилизации. После подъема флага все направлялись в большой сарай на генеральную ассамблею, или, проще выражаясь, общее собрание. На собрании намечались контуры предстоящей рабочей недели, обсуждались проекты резолюций. Все проекты готовили свиньи.

Остальных животных научили голосовать, однако готовить проекты резолюций пока не научили. Прения проходили бурно, в чем была несомненная заслуга Цицерона и Наполеона. Эти двое, как быстро выяснилось, были не способны ни о чем договориться: стоило одному сказать «а», как другой тут же говорил «бэ».

Даже решение выгородить за фруктовым садом небольшой лужок, где бы паслись будущие пенсионеры, – кто мог возражать против этого? – вызвало бурную перепалку по поводу возрастной границы для той или иной категории животных.

После собрания все пели «Скот домашний, скот бесправный» и расходились, чтобы провести остаток дня по своему усмотрению.

Свиньи устроили в подсобке свой штаб. По вечерам они изучали там кузнечное и столярное дело, а также другие ремесла по книгам, найденным в доме. Цицерон взялся всерьез за организацию так называемых Животных комитетов. Остановиться он уже не мог. Были образованы Яйценосный комитет – для несушек, Союз по борьбе за чистоту хвоста – для коров, Дикживкультпросвет – для одомашнивания крыс и диких кроликов, Шерстяной комитет – для овец, и проч. и проч., а также курсы ликбеза. Большинство этих начинаний успеха не имело. Попытка приручить диких животных сразу потерпела фиаско: все эти несознательные элементы не желали порывать со своим прошлым и беззастенчиво злоупотребляли проявленным к ним великодушием.

Кошка вступила в Дикживкультпросвет и несколько дней проявляла большую активность. Однажды видели, как она мирно беседует на крыше с воробьями – правда, на расстоянии. Беседа сводилась к тому, что теперь все они братья и сестры и что любой воробей может запросто посидеть у нее на лапе. Воробьи с интересом ее слушали, но на лапу почему-то не садились.

Зато курсы ликбеза себя полностью оправдали. Осень принесла первые плоды просвещения. Свиньи свободно читали и писали. Собаки могли изрядно читать, но, к сожалению, ограничили свой круг чтения семью заповедями.

Козочка Мюриэл отличалась более пытливым умом и вечерами почитывала вслух газету, точнее обрывки газет, обнаруженные на помойке. Бенджамин овладел грамотой не хуже свиней, однако свои знания никак не обнаруживал. На вопрос, почему он ничего не читает, он отвечал коротко: «Смысл?» Хрумка выучила все буквы, правда, складывать из них слова оказалось для нее непосильной задачей. Работяга не пошел дальше О. Копытом нацарапав на земле первые четыре буквы алфавита, он тупо смотрел на них, поводя ушами и встряхивая челкой в отчаянной попытке сообразить, какая следующая. Пару раз он вроде бы сумел осилить Е, Р, С и Н, но когда уже казалось, что дело сделано, вдруг обнаруживалось, что за это время он начисто забыл А, В, С и О. В конце концов он ограничился первыми четырьмя и положил себе за правило писать их хотя бы раз в день для лучшей усвояемости. Молли отказалась учить какие-либо буквы, кроме тех, что составляли ее имя. Она аккуратно выкладывала свое имя из веточек, вплетала для красоты цветочек и потом долго любовалась этим перлом творения, заходя то справа, то слева.

Все прочие животные знали лишь одну букву – А, зато в совершенстве.

Помимо трудностей с чтением возникло дополнительное осложнение: овцы, куры и утки, не отличавшиеся большим умом, никак не могли запомнить семь заповедей. По зрелом размышлении Цицерон пришел к выводу, что все заповеди можно, в сущности, свести к одной максиме: «Четыре ноги хорошо, две ноги плохо». Это короткое изречение, объявил он, есть квинтэссенция анимализма.