Шейла Нортон - У Элли опять неприятности Страница 7

Неужели это говорю я? Так твердо и безжалостно? Но ведь это правда, вот в чем дело! В их возрасте я уже зарабатывала себе на хлеб. Твердо стояла на ногах. Мой дом, без сомнения, оказался для них слишком удобным, со всеми этими стереосистемами, фенами и незамерзающими окнами. Почему девочки не желают отправиться стоять на собственных ногах в какое-нибудь менее удобное место? Почему они не могут научиться готовить или хотя бы загружать посудомоечную машину? Нет, единственное решение для меня – это оставить их в покое, а самой куда-нибудь улететь.

– Почему ты улыбаешься? – спросила Лиз все еще тревожным тоном.

– Чем больше я об этом думаю, тем лучше это звучит. – Соус капал с наколотого на вилку кусочка картошки, о котором я забыла. – Я смогу вернуться, чтобы повидать их, если захочу. На личном самолете.

– Или на вертолете, – улыбнулась Мэри, включаясь в игру.

– А иногда я приглашала бы их к себе. Если буду устраивать большую вечеринку.

– Банкет, – поправила меня Мэри.

– Бал, – твердо сказала я. – Мне всегда хотелось устроить бал. С банкетом.

– Это не важно, Элли, – как обычно ласково вступила Лиз. – Я уверена, что у тебя на вечеринке будет просто чудесно.

Последовало молчание, которое длилось, скорее всего, около десяти секунд. Примерно столько времени понадобилось, чтобы кусок картошки свалился с вилки. И чтобы на столе образовалась лужица соуса. И за это время две мои собеседницы посмотрели друг на друга и явственно сказали: «Вот черт!» – хотя на самом деле они ничего такого не говорили.

– Не будет у меня никакой вечеринки, – отрезала я.

– Нет, конечно. Но если бы она была, то получилась бы просто прелестной.

– Но я не желаю никакой вечеринки.

– Нет-нет, но если бы ты хотела, она получилась бы…

– Но не получится. И не была бы она прелестной, потому что я ее не хочу, и меня бы она не радовала.

– Ну хорошо, – сказала Мэри очень мягко. – Здорово, что ее у тебя не будет, правда?

– Да, – подтвердила я и посмотрела на нее обиженно и подозрительно. Меня не оставляло тревожное чувство, что вокруг меня что-то происходит.

– Так что же ты сделаешь на свое пятидесятилетие, Элли? – Лиз решила оставить тему вечеринки. – Что-нибудь прелестное?

Меня уже начинало тошнить от всех этих прелестей. Я подумала о «прелестном» ужине в честь дня рождения, который, судя по всему, организовали для меня девочки с участием моей матери, для которой найдется немало поводов позлорадствовать, и жены моего мужа, считающей, что она приглашена и я жду ее с распростертыми объятиями и коктейлем. И тут на меня что-то нашло. В конце концов, чей это день рождения?

– Ничего, – сказала я твердо и весело. – Ничего я не стану делать.

– Ой, правда? – изумилась Лиз. – Совсем ничего? А почему?

– Потому что, – ответила я, внезапно снова заинтересовавшись своей картошкой, – мне вовсе не пятьдесят. Пятьдесят мне исполняется в следующем году. А пока мне всего сорок девять!

И это была моя первая ложь.

Я где-то читала, что в первый раз солгать труднее всего; потом становится все проще и проще. Я не убивал этого человека. Я не взводил курок, не приставлял дуло к его голове. Я не запихивал его тело в черный мешок и не бросал в Темзу. Я не крал его паспорт, не подделывал его подпись, не использовал его кредитную карточку, чтобы скупить все оружие в мире, и не начинал Третью мировую войну. Одна ложь тянет за собой другую. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Я не собирался влюбляться в другую женщину. Я перестал видеться с ней, когда понял, что пора остановиться. Я не хотел, чтобы это случилось. Я не собирался заниматься с ней любовью, хотя она на двадцать лет моложе тебя, и у нее красивые рыжие волосы и серо-зеленые глаза, и она поднесла себя мне на блюдечке. Я пытался покончить с этим. Я пытался сказать «нет». Я пытался думать о тебе, о детях, о коте и о пруде с рыбками. Я не хотел уходить. У меня и в мыслях не было… Я не хотел… Я любил тебя…

Ложь, ложь, ложь. Так просто. Я не считаю, что в первый раз солгать труднее всего, потому что лично я сделала это, ни на минуту не задумавшись. Казалось, что в лжи нет ничего ужасного. Она не имела никакого значения. Кому какое дело? Кому вообще есть дело до того, что пятого июня мне исполняется пятьдесят, сорок девять или сто один?

Просто после этого мне было проще солгать в следующий раз, вот и все.

Где-то на заднем фоне моей жизни люди вились вокруг, как навозные мухи, звонили по телефону, обменивались возмущенными восклицаниями, что-то отменяли. Отменяли вечеринку. Я же пребывала в блаженном неведении – ну, может, не совсем в блаженном, но вы меня поняли. Я давала коту лекарства, старалась следить, чтобы он не забрел во владения какого-то неизвестного садовника с его средствами от вредителей, кормила детей обедом и выслушивала рассказы об их проблемах, привязывала табличку с номером к заднему бамперу машины, она падала, я привязывала ее снова, и так далее, и так далее. На улице становилось теплее, и никто уже не надевал по два свитера одновременно, начали открываться окна, апрель сменился маем, который принес с собой короткие рукава, солнечный свет и диеты, необходимые, чтобы летом влезть в бикини. Так прошло несколько недель, когда мне неожиданно позвонил Пол:

– Элли, что, черт возьми, происходит?

Это ты мне скажи.

– А что, собственно, такое?

– Твой день рождения. Что за дела? Тебе в этом году исполняется пятьдесят!

– Я знаю. Тут уж ничего не поделаешь. – Он что, в чем-то меня обвиняет? – Тебе было пятьдесят три года назад.

– Мы не будем сейчас обсуждать мой возраст. В чем дело? Ты что, не хочешь это признавать, или как? У тебя какая-то проблема?

– Нет у меня никаких проблем. Да за кого ты меня принимаешь? Я не собираюсь соперничать с твоей молодой…

– Не начинай.

Я не начинала. Нет, я правда не начинала. Это ты начал, когда ушел к ней. Когда стал трахаться с ней. Когда полюбил ее и разлюбил меня.

– Но ты же говоришь людям. Я только что об этом узнал. Ты говоришь, что тебе исполняется пятьдесят только в будущем году.

О. Моя ложь вернулась ко мне. Но каким образом?

– Что? Откуда ты знаешь?

– Не важно. Факт в том, что…

– Нет, важно. Я не понимаю. Две сплетницы на работе разговаривали о пятидесятилетиях, и я решила заткнуть их, сказав, что мне в этом году еще сорок девять. Я просто устала от этих разговоров. И кто, черт побери, тебе об этом сказал?

– Виктория. Она беспокоится о тебе.

Меня так просто не обманешь. На прошлой неделе она каждый вечер каталась на машине со своим новым бойфрендом. Я ее видела только когда она съедала два листика шпината из холодильника, а потом бежала в ванную взвешиваться.

– А она откуда узнала?

– Не важно. Факт в том, что…

– Хватит мне говорить, в чем факт! Это важно, откуда она узнала! И что означает все это шныряние, подглядывание и перешептывание?

Я только что вспомнила о шнырянии и перешептывании. И сразу же почувствовала себя испуганной, одинокой и всеми обсуждаемой особой. Что от меня скрывают? Может, я скоро умру?

– Я что, при смерти или что-то в этом роде? – Я добавила немного драматизма в бенефис Пола.

Если я умираю, он будет ужасно страдать. Будет слоняться вокруг и помогать ухаживать за мной, будет плакать и просить у меня прощения, и обещать никогда больше не разговаривать с Линн(етт), и чувствовать себя виноватым всю оставшуюся жизнь, потому что это из-за него я заболела, и…

– Элли! Элли, ты меня слушаешь?

– Что со мной? Скажи мне правду, я выдержу.

– Элли, каждый день кому-нибудь исполняется пятьдесят. В этом нет ничего страшного. В наши дни это не старость, а всего лишь начало совершенно нового этапа в жизни. Ты не превратишься в старуху, ты просто…

– Это ты мне говоришь? Тоже мне, опекун нашелся!

Нет, ну правда! Честное слово! Да что ж такое!

– Мы с девочками за тебя волнуемся. Серьезно. Нам кажется, что ты отказываешься признавать очевидное.

– А вот и нет!

– Ты понимаешь, о чем я? Так вот, слушай. Мы отменили вечеринку. Ладно, раз ты ее не хочешь, раз ты в таком состоянии, ее лучше отменить, но…

– Вечеринку? – тихонько спросила я.

– Но тебе придется с этим смириться. С днем рождения. Ты не можешь провести остаток жизни, притворяясь, что…

– Да не притворялась я. Я просто не знала…

– Да, и вот еще что: я знаю, что тебе сейчас нелегко, но все равно, ты не должна так разговаривать с Линнетт.

– Что-что?

– В те выходные, у ветеринара. Она очень любезно согласилась приехать и помочь тебе с котом…

С твоей чековой книжкой.

– А ты устроила в приемной ужасную сцену. Всех расстроила. И угрожала отравить ее средством от вредителей.

– Это была шутка, – проговорила я все тем же тихим голосом. Как ребенок, которого неожиданно отругали, хотя он весь день хорошо себя вел. Я почувствовала, что глаза наполняются слезами. Но ведь можно заплакать, если тебя ругают, даже когда тебе почти пятьдесят? Почти пятьдесят, но ты не желаешь признавать очевидного (а может, и правда не желаю?).