Алексей Иванников - Расследование Страница 7

Сосед уже подсовывал ей бутерброд с ветчиной, а мне пришлось заняться ближайшим окружением: простая вежливость требовала, чтобы я ухаживал за завучем, достаточно приятной и нестарой женщиной, к тому же связанной со мной делом, которое я надеялся продолжить. Явно недостаточными выглядели сведения, добытые и уже записанные во время недолгой передышки, и требовалось идти вглубь, насколько это было возможно при явной осторожности, с которой завуч посвящала меня в подробности и детали. Видимо, осторожность связывалась с престижем школы, но в любом случае такое отношение вызывало подозрение, что далеко не всё так чисто и безопасно, и к любым сведениям надо относиться критически.

Я налил соседке вина, она поблагодарила, и мы вернулись к тому, что привело меня в школу. – «Извините, а у вас не осталось случайно дневников или тетрадей Р.? Они очень могли бы помочь, ведь это даёт так много для понимания характера, и если бы мы проследили за постепенным развитием даже по таким вроде незначительным предметам, наверняка удалось бы выявить процесс созревания и роста…» – «Нет, у нас ничего не сохранилось.» – «А журналы?» – Она молчала. – «Разве школьные журналы выбрасываются вместе со всеми незначительными бумагами и документами?» – «Знаете, лучше не касаться таких вещей. Да и что вам они дадут? Разве полученное от меня не устраивает вас? А журналы – ну что журналы…» – Она явно старалась уйти от ответа, как будто там скрывалось что-то существенное, чего нельзя знать посторонним людям; либо это было связано с поведением, либо она откровенно врала, расписывая школьные успехи бывшего воспитанника. Надо было или обострять отношения, пытаясь всё-таки добиться правды, или спустить дело на тормозах и заняться выяснением остального: в конце концов оставался запасной вариант в виде бывшего классного руководителя Р., вряд ли сделающего попытку скрыть правду.

«А какие отношения у него сложились с одноклассниками и учителями?» – «С учителями – хорошие, почти со всеми…» – «И с вами тоже?» – «Да, конечно…» – «А с кем – плохие?» – Она недовольно уставилась на меня. – «Но вы же понимаете, он был такой артистической натурой, иногда он позволял себе вещи, встречавшие не слишком хороший приём у некоторых, особенно пожилых учителей, привыкших к строгой дисциплине…» – «Так значит с поведением у него были сложности?» – «Нет, я бы не стала это называть именно так, просто иногда он мог опоздать на занятие, или во время самого занятия отмочить шутку, над которой смеялся весь класс.» – «И его наказывали?» – «Самое большее – вызовом родителей в школу. Это было раза два или три, и приходила, конечно, мать, но потом неприятности для него кончались.» – Пока мы обсуждали поведение Р., вокруг вас тоже не скучали: разошедшийся толстяк рассказывал анекдоты и какие-то истории из своей жизни, над которыми визгливо и шумно смеялись, вплоть до директора и председателя комиссии, и время от времени вылезал мужчина с усиками и вставлял сальные и неприличные шутки, после чего веселье разгоралось ещё больше; но не у всех они вызывали такой восторг: молодая учительница, на которую мужчина с усиками бросал обволакивающие неприятные взгляды, сидела настороженно и криво улыбалась, не решаясь прервать его или возразить. Заметно было, что беседа не вызывает у неё восторга и интереса, и она просто вынуждена слушать непристойности, не придавая им никакого значения. Возможно, она и хотела бы уйти, но строгое предупреждение в начале застолья не давало ей такой возможности, и оставалось прикидываться заинтересованной и высиживать до конца банкета.

«А как насчёт друзей Р.? Насколько мне известно, его всегда любили и окружали люди, и он часто бывал душой компании – во всяком случае в поздние годы. Вы не знаете случайно, поддерживал ли он отношения с кем-нибудь из бывших одноклассников?» – «Он был безусловно общительный мальчик, да, его конечно же любили – и одноклассники, и одноклассницы…» – «Да? А нельзя ли поподробнее…» – Она замялась и отхлебнула из рюмки. Я быстро допил и стал выжидательно смотреть, как она закусывает мясным салатом и ветчиной, но она явно не торопилась, и я тоже занялся едой, посматривая по сторонам на обедающих гостей, давно уже забывших о моём существовании и не стесняющихся разевать широкие рты и громко и смачно смеяться над очередной шуткой толстяка или мужчины с усиками. Они совершенно не стеснялись, как будто я стал своим человеком, и выбалтывали старые служебные секреты: одна из женщин осталась крайне недовольна банкетом недельной давности, где, оказывается, ей достался не тот подарок, на который она рассчитывала, и она мстительно мечтала о следующем визите в ту школу, а толстяк всё вспоминал случай месяц или два назад, когда после излишне обильного угощения у него случился заворот кишок, и два или три дня он ещё напрасно мучился и приходил в норму. Им явно было что вспоминать, но и директор не оставалась в стороне и согласно поддакивала в нужных местах, хотя и не опускалась до грубостей и пошлостей соседей за столом. Они веселились и отдыхали от трудов праведных, только что законченных и оставленных позади, как будто именно в этом веселье крылся смысл их прихода в тёплый весенний день в школу, а сама школа и то, что было её делом и сутью – слишком мелко и ничтожно и не может идти ни в какое сравнение.

Вполне возможно, что директор и завуч думали по-другому, но они не выражали своего мнения и молча продолжали поглощать одну закуску за другой. После мясного салата настала очередь лосося, потом подошли кальмарчики с рисом и варёным яйцом, что оказалось очень даже неплохо приготовлено и украшено. Селёдку – судя по всему – завуч не любила, но зато она обожала овощной салат из помидоров, огурцов и перца, и мне постоянно надо было следить, чтобы он не кончался на её тарелке. Завуч молча выражала одобрение, она просительно кивала и давала понять, что ей нужно дальше – налить вина или подать хлеба – и тоже прислушивалась к общей беседе, не встревая в неё.

А за столом верховодили те же двое: толстяк и молодой мужчина с усиками. От историй и скандалов они перешли уже к анекдотам, выдавая иногда нечто совсем уж скабрезное, от чего заливался весь стол, трясясь и захлёбываясь в приступах смеха, и почему-то именно на самые грубые шутки реагируя сильнее всего. Только молодая учительница, с которой я время от времени обменивался взглядами, выглядела смущённой и улыбалась в ответ: она не могла совсем отказаться от общения, и шутки – пусть и грубоватые – забавляли и развлекали её.

Наконец завуч насытилась и отодвинулась от стола: она была готова продолжать беседу, и я, уже какое-то время скучавший и не знавший, чем заняться, сразу приступил к делу. – «Мы говорили о друзьях и одноклассниках Р., и вы ещё упомянули его одноклассниц…» – «Да? Ну что же. Насчёт друзей: был в классе такой Андрей Филиппов: лучший друг. Причём если Р. был трепло и сорвиголова, то Андрей наоборот: тихий и прилежный. Чем-то они там вместе занимались: то ли авиамоделированием, то ли спортом.» – «А могу я найти этого Андрея?» – «Вряд ли. В школу он не приходит, хотя его можно понять: какая школа в его возрасте?» – «А насчёт одноклассниц?» – «В те годы всё выглядело строже – по сравнению с тем, что сейчас – но поклонницы у него были, и не одна. Но только поклонницы.» – Она сверкнула глазами. – «Ничего подобного тому, что происходит сейчас, раньше и представить нельзя было! Вообще он безусловно выделялся – во многих отношениях – и кроме того не отличался особой стеснительностью. А для тех времён он был просто, – она неожиданно хихикнула, – ловеласом. До чего-то серьёзного дело не дошло, но сами понимаете, какие у него возникали сложности.» – Это было ясно и вполне согласовывалось с дальнейшей жизнью Р.: бесконечные любовницы, от которых он позднее вынужденно укрывался в лоне семьи, заставляли его переходить от одного брака к другому, с неизбежными скандалами и выяснениями отношений, почти не оставлявшими времени для спокойной семейной жизни, но таким был его характер, и неизвестно, стал бы он великим актёром без этих драм и трагедий, иногда перераставших в глупые фарсы. Возможно следовало простить его, и – во всяком случае – я просто обязан был понять пружины и мотивы его действий, часто достаточно импульсивных и внешне неорганизованных, но безусловно вытекающих из главных качеств и особенностей его личности. – «Ну и конечно, как везде, в классе была первая красавица – Ира Семынина. Так вот – она тоже не удержалась, и единственный из поклонников, к которому она отнеслась как к равному – как раз стал Р. Весь класс. наверно, следил – чем же у них кончится, но они почему-то резко разошлись, и никто не знает почему.» – Её осведомлённость поражала, это выглядело вообще удивительно: откуда завуч, тогда молодая учительница, могла знать такие подробности, неужели она следила за ним? и не было ли здесь чего-то тайного, что связывалось уже с нею самой: не попала ли она сама, молодая учительница, под обаяние раскрывающейся личности? – и тогда становился ясным её интерес к Р. и такая хорошая сохранность фактов тридцатилетней давности. Здесь было над чем подумать и в чём покопаться, но ещё неизвестно – как она отнеслась бы к таким раскопкам, и я решил вернуться к более безопасным и простым вещам. – «Скажите, а где сейчас эта Ира?» – «К сожалению, она недавно погибла: об этом и в газетах писали. Но вообще они – она и Р. – стали лучшими в классе и дальше всех пошли.» – «Что-то я не слышал о ней…» – «Ну как же: она стала известным общественным деятелем, а три года назад разбилась на машине. У неё была фамилия мужа… И как это получается, что лучшие всегда умирают первыми. Ладно, давайте выпьем за них.» – Она подняла бокал и дрожащей рукой поднесла его к моему вместилищу скорби и легонько ударила по краю, а потом медленно выпила до дна, и я тоже не мог не присоединиться и не почтить память моего героя и заодно всех других, так много сделавших и обещавших в будущем и так рано ушедших из жизни, оставив потомкам добрую и светлую память.