Пауло Коэльо - Хиппи Страница 8

«Аминь», повторяла она по пути в отель. Она была готова воспринять все, что Бог захочет сказать ей. Отойдя от христианства, Карла искала хоть какой-то ответ на вечный вопрос о смысле жизни и в индуизме, и в буддизме, и в даосизме, и в языческих африканских культах. Один поэт много веков назад сказал: «Твой свет озаряет Вселенную // Любви светильник жжет и Постижение спасает».

Поскольку ничего сложнее любви не было в ее жизни (любовь была сложна до такой степени, что лучше о ней было не думать вовсе), Карла пришла к выводу, что Постижение заключено внутри ее самой, о чем, в сущности, и говорили основатели всех этих религий. И теперь все, что попадалось ей на глаза, напоминало о Божестве, и она старалась, чтобы каждый жест ее, каждый шаг были формой благодарности за то, что она жива.

И этого достаточно. Хуже убийцы тот, кто убивает в нас радость бытия.

Карла зашла в кофе-шоп – заведение, где продавали разные виды марихуаны и гашиша – но заказала там лишь чашку кофе. И разговорилась с посетительницей по имени Вильма, тоже ограничившейся кофе. Она тоже была голландкой и выглядела немного растерянной. Девушки решили отправиться в «Парадизо[5]», но решение свое тотчас переменили – ничего нового их там не ожидало, клуб давно утерял для них прелесть новизны, как и продававшиеся там наркотики. Это хорошо для туристов, но скучно тем, кому подобное лакомство доступно в любую минуту.

Однажды – в каком-нибудь отдаленном будущем – правительства уразумеют, что наилучший способ покончить с так называемой «проблемой» – снять запреты. Гашиш во многом так притягателен именно потому, что запрещен и как всякий запретный плод – сладок.

– Но это же никому не надо, – сказала Вильма, когда Карла поделилась с ней своими мыслями. – Они зарабатывают миллиарды на репрессиях. Считают себя существами высшего порядка. Спасителями общества и семьи. Борьба с наркотиками – превосходная политическая платформа. Чем они ее заменят? Ну да, разумеется, можно, конечно, начать борьбу с бедностью, вот только кто в это поверит?

Они прервали разговор и уставились в свои чашки. Карла думала о только что увиденном фильме, о «Властелине колец» и о своей жизни. В ней не происходило ничего примечательного или интересного. Родилась в семье с пуританскими нравами, училась в лютеранском колледже, потеряла невинность еще в отрочестве с одним голландским пареньком, для которого это тоже был первый сексуальный опыт. Какое-то время странствовала по Европе, в 20 лет устроилась на работу (сейчас ей было 23), и потянулись долгие однообразно повторяющиеся дни. Потом, просто чтобы позлить семью, перешла в католичество, решила уйти из дома и жить одна, пережила череду романов, герои которых появлялись в ее жизни и в ее постели то на два дня, то на два месяца, сочла, что виной всему – Роттердам с его кранами, пепельно-серыми улицами, с его портом, приносившим истории не в пример интереснее тех, которые она привыкла слышать от друзей.

Она легче ладила с иностранцами. И один-единственный раз готова была потерять свою абсолютную и ставшую такой привычной свободу, когда без памяти влюбилась в одного француза, бывшего на десять лет старше, и убедила себя, что сумеет сделать так, чтобы эта всепоглощающая страсть захлестнула и его тоже, хотя прекрасно знала, что ему не нужно ничего, кроме секса – области, где она чувствовала себя как рыба в воде и достигала все большего совершенства. Но через неделю бросила француза в Париже, придя к выводу, что еще не в полной мере сумела раскрыть роль любви в своей жизни – и, вероятно, это была какая-то болезнь, потому что все ее знакомые рано или поздно заговаривали о том, как важно выйти замуж, завести детей, стряпать, смотреть рядом с кем-то телевизор, ходить в театр, путешествовать, приносить, возвращаясь с работы, гостинчики, и снова беременеть, растить детей, притворяться, что не замечаешь маленьких измен мужа или жены, твердить, что дети – единственный смысл жизни, думать о том, что приготовить им на ужин, кем они станут в будущем, каково им придется в школе, на службе, в жизни.

И растягивать, растягивать ощущение своей полезности еще на несколько лет, до тех пор, пока все не разъедутся, и не опустеет дом, и по-настоящему важными будут только воскресные обеды всей семьей, и все будут притворяться, что все у них хорошо, что нет ни ревности, ни соперничества, ни свистящих в воздухе невидимых стрел: «я зарабатываю больше… моя жена получила диплом архитектора… мы только что купили дом, какой вам и не снился…» и прочее в том же роде.

Еще за два года до этого она вдруг поняла, что в абсолютной свободе нет никакого смысла. И стала задумываться то о смерти, то об уходе в монастырь – даже съездила к босоногим кармелиткам, жившим в полном отрыве от окружающего мира. Она сказала, что была крещена, что открыла для себя Христа и хочет быть его невестой до последнего своего часа. Настоятельница попросила ее подумать еще месяц, а уж потом окончательно принять решение – и за этот месяц она живо представила себе, как сидит в келье и молится с утра до ночи, повторяя одни и те же слова, пока они окончательно не лишатся смысла, а представив – поняла, что ей не по силам такая жизнь, которая очень скоро сведет ее с ума. Мать-настоятельница оказалась права: Карла не вернулась в обитель, рассудив, что как ни мучительна рутина абсолютной свободы, в ней все же всегда можно найти что-нибудь интересное.

Моряк из Бомбея помимо того, что оказался великолепным любовником – что встречается нечасто – открыл ей восточный мистицизм, и именно в это время она стала все чаще думать, что окончательная цель ее существования – уехать куда-нибудь в дальнюю даль, жить в пещере на Гималаях, верить, что рано или поздно боги снизойдут для беседы с ней, и отрешиться от всего, что сейчас окружает и кажется таким пошлым, таким невыносимо пошлым.

Не вдаваясь в подробности, она спросила Вильму, как ей понравился Амстердам.

– Пошлый. Невыносимо пошлый.

Вот именно. И не только Амстердам, а и вся Голландия, где люди с рождения защищены государством, где никто не боится бесприютной старости, потому что существуют богадельни и пожизненные пенсии, и медицинская помощь – бесплатная или за ничтожную плату, и короли – на самом деле королевы: королева-мать Вильгельмина, правящая королева Юлиана и наследница престола Беатрис. В то время как в Америке женщины сжигают лифчики и требуют равных прав с мужчинами, Карла, которая вообще лифчик не носила, хоть и была довольно полногруда, жила в стране, где это равноправие завоевали уже давно – без шума, без эксгибиционизма, следуя вековой логике, согласно которой власть принадлежит женщинам – именно они управляют своими мужьями и сыновьями, президентами и королями, а те в свою очередь изо всех сил стараются казаться полководцами, главами государства, президентами корпораций.

Мужчины… Они уверены, что вращают землю, а сами шагу ступить не могут, не спросив у подруги, любовницы, жены, матери, как следует поступить в каждом случае.

Карла хотела все бросить, отыскать какую-нибудь богом забытую страну, переселиться туда и навек вырваться из этой тягомотной трясины, что, казалось, ежедневно высасывала из нее силы.

Она всей душой надеялась, что гадальщица сказала правду. Если же обещанный ею попутчик завтра не явится, Карла все равно уедет в Непал – уедет одна, рискуя, что ее превратят в «белую рабыню» и продадут в гарем какого-нибудь тучного султана, правящего там, где гаремы пока еще не вывелись. Впрочем, Карла сомневалась, что у кого-то хватит отваги поступить так с подданной Нидерландов, умеющей защищаться лучше, чем мужчина с угрозой во взоре и с отточенным клинком в руках.

Она простилась с Вильмой, условившись встретиться завтра в «Парадизо», и отправилась в пансион, где так однообразно проходили ее дни в Амстердаме, городе мечты стольких людей, устремлявшихся сюда со всех концов света. Она шла по узким улочкам, навострив уши, чтобы не пропустить знак: она не знала, какой он будет, но помнила, что все знаки именно таковы – непредсказуемы и замаскированы под обыденность. Мелкий дождь, ударив в лицо, вернул ее к действительности – но не к той, что была вокруг, а к ощущению того, что она – жива и идет по безопасному городу, по темным его закоулкам, пересекая тропы наркоторговцев из Суринама, в полумраке предлагающих свой товар, а вот он-то как раз и представляет нешуточную опасность для покупателей, ибо, верно, сам дьявол измыслил героин и кокаин.

Она прошла через площадь – казалось, что здесь, в противоположность Роттердаму, площади на каждом перекрестке. Дождь припустил сильнее, и она поблагодарила судьбу, что после всего передуманного в кофе-шопе еще способна улыбаться.

Карла шла и молилась про себя, беззвучно произнося слова, которых не было в канонических молитвах католиков или лютеран – она благодарила жизнь, хотя еще недавно жаловалась на нее, она возносила хвалу небесам и земле, растениям и животным, ибо довольно было лишь взглянуть на это, как все противоречия, теснящиеся в душе, разрешались сами собой, и глубокий покой осенял ее и окутывал: и это были не та сонная одурь или истома, лишенная вызовов, но подготовка к некоему приключению, на которое она решилась (независимо от того, найдется у нее спутник или нет), и уверенность, что ангелы сопровождают ее и их неслышная музыка гонит прочь нечистые мысли и заставляет трепетать и вступать в контакт с собственной душой, говорить ей «Я люблю тебя», хотя настоящей Любви Карла еще не знала.