Майкл Каннингем - Дикий лебедь и другие сказки Страница 8

Всем обитателям дома, похоже, было бы только лучше, если бы их стало меньше.

Уайты, все трое, прекрасно знают, где лежит обезьянья лапка – в буфете, на верхней полке, рядом с большой надколотой миской. Все они помнят, и никто из них об этом ни на миг не забывает, что она может исполнить еще одно желание.

Маленький человечек

А вот был бы у тебя ребенок…

Был бы ребенок, твоя работа больше не сводилась бы к безумной гонке от выходных до выходных и гаданиям о том, насколько нынче в своем уме миссис Уиттерс из бухгалтерии. Ты бы зарабатывал на крохотные ботиночки, собачек на колесиках и профилактические визиты к дантисту, ты бы откладывал из заработанного ребенку на колледж.

А ничем не примечательное жилище, куда ты возвращаешься по вечерам? Оно стало бы кому-то родительским домом. Десятилетия спустя кто-то не мог бы его забыть, потому что находил тут утешение и уют, в этих комнатах, видящихся в воспоминаниях все более просторными и красивыми. Без этого дивана, без этих ламп, купленных когда-то впопыхах – мол, ничего, пусть пока постоят – через несколько десятилетий (никуда они, скорее всего, за долгие годы не денутся) кто-то и помыслить не мог бы свою жизнь.

И вот представь себе, что иметь ребенка тебе хочется сильнее, чем когда-либо чего бы то ни было хотелось.

Завести ребенка – это тебе не пиццу заказать.

Особенно, если ты уродливый недоросток, чей род занятий, а указать его будет необходимо… Ну и кем ты назовешься? Гоблином? Мелкой нечистью? В агентствах по усыновлению даже на врача и юриста посмотрят косо, если он не женат и ему больше сорока. А ты дерзай. Вперед, двухсотлетний гном, подавай заявку на усыновление.

Тебя буквально трясет – ты велишь себе успокоиться и не реагировать так бурно, но не каждую ночь увещевания срабатывают одинаково – при мысли, что у большинства двуногих дети просто… просто появляются. Ох, ах, трах, тарарах. Банальное любовное соитие, и через девять месяцев – нате вам, отпрыск. Ума и мысли в этом не больше, чем нужно крокусу, чтобы пробиться из своей луковицы.

Одно дело завидовать богатству, красоте и другим дарам, которые выпадают кому-то, но не тебе, волею неведомых неумолимых благодетелей. И совсем другое – стремиться к обладанию тем, что так легко достается любому пьянчуге с любой буфетчицей, стоит им на три минуты уединиться в темном закутке пропитанного пивом и мочой паба.

И вот поэтому ты навостряешь уши, когда разносится этот слух. Про мельника, у которого из рук вон плохо пошли дела (мельники-кустари обречены – их мука стоит вдвое дороже массовой продукции корпораций, к тому же ее никак не очистить от сора – он, как мельники ни стараются, все равно попадает в мешки); у которого не было ни медицинской страховки, ни надежных вложений, ни пенсионных накоплений (все до последнего цента он тратил на то, чтобы мельница хоть как-то продолжала работать).

Этот мельник сказал королю, что его дочь умеет прясть из соломы золотую нить.

Должно быть, он поступил так от отчаяния. Решил таким невероятным заявлением привлечь внимание короля.

Насколько ты понимаешь (взыскуя родительства, уже состоявшимся родителям ты во вменяемости не отказываешь), мельник понадеялся, что если получится протащить дочь во дворец и там как-то так устроить, чтобы она попалась на глаза королю, тот в любовном смятении (а разве есть отец, который не считал бы свою дочь совершенно неотразимой?) в миг забудет всю эту чушь про солому и золото – стоит лишь ему залюбоваться нежной и изящной дочкиной шейкой, увидеть ее улыбку, услышать обворожительно музыкальный, негромкий и при этом удивительно звучный голос.

Мельнику явно невдомек было, скольких девушек с не менее изящными шейками и гораздо более застенчивыми улыбками повидал на своем веку король. Как большинство отцов, он и помыслить не мог, что его дочь не одна такая на всем белом свете, что сколь бы мила, красива и обаятельна она ни была, этого еще недостаточно, чтобы затмить собою всех соперниц.

Бедный, ослепленный отцовской любовью мельник меньше всего на свете ожидал, что дочь запрут в набитом соломой подвале и велят всю ее к утру переткать в золото, как не ожидает большинство отцов, что их дочерей будут игнорировать ровесники-мальчишки, третировать коллеги и подвергать унижениям мужчины, за которых они рано или поздно повыходят замуж. Подобные вещи просто не укладываются в родительские представления о жизни.

Но это еще не все.

Король, который не выносит, когда его пытаются дурачить, объявляет с порога подвальной комнаты, что если девушка не управится до утра, он велит ее казнить.

Как так? Постойте…

Мельник во всем сознается и молит о милосердии. Он всего лишь пошутил… Ой, нет-нет, впал в греховную гордыню, возжелал представить дочь королю, потому что обеспокоен ее будущим… Я хочу сказать, ваше величество, не собираетесь же вы и вправду ее убить…

Смерив мельника ледяным взглядом, король приказывает страже увести его, а сам запирает подвальную дверь снаружи.

Тут наступает твой черед.

Ты происходишь из старинного рода средней руки чародеев. Твои предки издревле умели вызывать дождь, изгонять зловредных домовых, находить потерянные обручальные кольца.

Но никому из членов твоей семьи, во всяком случае в последние несколько столетий, не приходило в голову зарабатывать на жизнь колдовством. Это занятие давно слывет у вас несолидным. От него веет безысходностью. К тому же оно не дает стопроцентного результата. Колдовство – это искусство, а не наука. Приятно разве возвращать уплаченный крестьянином гонорар, когда ни одна капля дождя так и не пролилась над его иссушенным полем? Или говорить: Вы уж простите, обычно все получается, пожилой паре, у которой кто-то продолжает ехидно хихикать под матрасом, а ножи и вилки подпрыгивают над столом и кругами носятся по кухне.

Не то чтобы известие (мигом облетевшее все королевство) о девушке, которая якобы умеет прясть золото из соломы, немедленно наталкивает тебя на мысль: Вот и подвернулся случай обзавестись ребенком. К ней можно было прийти лишь путем многоступенчатых последовательных умозаключений, а ты при всех твоих доблестях и неудержимой целеустремленности никогда сильным мыслителем не был. Ты руководствуешься интуицией. Она подсказывает: Помоги девушке, от этого и самому тебе может выйти польза. Быть может, все дело в том, что ты единственный, кто способен ей сейчас что-то предложить. Ты, кто отродясь ничего не мог дать девушкам, которые проходили мимо со своими кавалерами, весело хохоча и оставляя за собой шлейф из аромата духов, пудры и потревоженного их мимолетным присутствием воздуха.

Прясть золото из соломы ты не умеешь, но этому не так уж трудно научиться. По старинным книгам. Или от тетушки Фарфалии – она старше многих старинных книг и, тем не менее, насколько тебе известно, до сих пор жива, – единственного по-настоящему одаренного члена твоего разношерстного клана, прочие представители которого расходуют колдовские умения на обучение крыс фламандскому языку или на то, чтобы запихнуть побольше живых жучков в чужой рождественский пирог.

В замки проникать легко. Многие просто об этом не догадываются и считают их неприступными, неуязвимыми твердынями. Но это не так – бесчисленные поколения владельцев непрерывно реконструируют и перестраивают замки. К примеру, король, не наигравшийся в свое время в игрушки, велит устроить в стенах секретные коридоры, из которых можно наблюдать за происходящим в залах сквозь дырочки, проделанные в глазах предков на семейных портретах. А по приказу короля-параноика роют многие мили тайных подземных ходов с выходами в лесах, у проселков и на кладбищах.

Так или иначе, твое появление в набитом соломой подвале потрясает девушку до глубины души. Даже не прибегая к колдовству, ты с ходу внушаешь ей доверие.

С первого взгляда ты понимаешь, что́ заставило мельника пойти ва-банк. Она поражает дивной красотой – слегка неправильной, как и положено подлинным красавицам. Кожа у нее чистая и гладкая, как дорогой фарфор, нос чуть длиннее, чем следовало бы, взгляд широко расставленных темно-карих бездонных глаз полон удивления.

Она смотрит на тебя и не произносит ни слова. Начиная с сегодняшнего утра в ее жизни происходит столько странного и непонятного девушке, которая еще вчера шила мешки для хлеба и подметала рассыпавшиеся по полу зернышки, что внезапное появление скрюченного, коротконогого человечка от силы четырех футов ростом и с похожим на репу подбородком она, должно быть, воспринимает как всего лишь очередное невероятное событие.

Ты говоришь, что пришел ей помочь. Она кивает в знак благодарности. Ты принимаешься за работу.